Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны
Они должны сами пустить корни поглубже в землю и поднять листья повыше к солнцу. За жизнь надо бороться. То же самое делал и он, и это не повредило ему. Вот дожил до шестидесяти двух лет, обзавелся хорошим коттеджем, хорошим садом, и на счету в банке кое-что отложено.
«Ничего, живем помаленьку», — размышлял мистер Бантинг, с гордостью глядя на «Золотой дождь». Через два года страховые взносы будут погашены полностью, закладная выкуплена, и «Золотой дождь» перейдет в его безраздельную собственность. Прочный, основательно построенный домик. За него всегда дадут восемьсот пятьдесят фунтов, если надумаешь продавать. Конечно, продавать «Золотой дождь» он не собирается, но все-таки — восемьсот пятьдесят фунтов. На это можно прожить несколько лет, перетерпеть черные дни.
Он отмахнулся от этих неприятных мыслей. Не может же человек, который начал рассыльным и дослужился до заведующего отделом (думал он), потерпеть крах. Образования ему нехватает, это верно, но не будь у него способностей, он не достиг бы своего теперешнего положения при таком скромном начале. Дом, в котором он провел юность, был совсем непохож на «Золотой дождь». Кирпичная клетушка в Кэмдентауне, вечные клубы пара от соседской стирки, жидкие тюлевые занавесочки, коврики, сшитые из старых лоскутов. Его мать всегда ходила какая-то растерянная, словно недоумевая, что ей делать с таким количеством детей; отец — кэбмен по профессии — пополнял скудные заработки продажей дров.
В этом доме мистеру Бантингу (часто с помощью ремня) прививали викторианские добродетели — бережливость и упорство. Он вспоминал об этом без недоброго чувства. Память родителей была для него священна. Но такие, как Вентнор, не склонны восхищаться человеком потому, что он справился с житейскими трудностями; они презирают тех, кому эти трудности выпадают на долю. Для Вентнора такой человек — существо низшей породы, которое можно поминутно одергивать и ставить на место. Вот чему их учат в привилегированных учебных заведениях.
Этот высокомерно-жеманный голос, эта манера притворяться, будто он не понимает, что вы говорите, — стоит вам только неправильно произнести какое-нибудь слово, а потом вдруг догадывается... осенило! Эти неожиданные переходы от снисходительной улыбочки к повелительному тону — все это снова нахлынуло на мистера Бантинга, когда он стоял среди розовых кустов.
— Если б не дети, я бы ни дня там не остался. Ни единого дня. Взял бы расчет. А ему такого бы наговорил! — бормотал мистер Бантинг. Но приходится думать о детях, о карьере сыновей, о закладной на «Золотой дождь», о страховке. Приходится думать обо всем том, что он любит и чем гордится, — о том, что сейчас держится исключительно милостью Вентнора. И если в одно прекрасное утро Вентнор вручит ему жалованье вперед за месяц и предупредит об увольнении...
— Ну к чему я об этом думаю! — беспомощно воскликнул мистер Бантинг и зашагал к дому.
Жена уже сошла вниз и собиралась мыть посуду на кухне. Увидев его, она улыбнулась, повернула к нему лицо, и они поцеловались. Когда детей поблизости не было, мистер и миссис Бантинг позволяли себе большую интимность отношений.
— Как я сладко вздремнула! Уж очень спать захотелось, даже посуду не убрала.
Он взял полотенце и стал вытирать тарелки. — Разве Джули не может этим заняться? Да и у Криса с Эрнестом тоже руки не отвалятся.
— Я не хочу их утруждать, милый.
— Ничего кроме пользы от этого не будет, — горячо возразил мистер Бантинг. Давно зародившаяся мысль всплыла на поверхность и вылилась в такие слова:
— Право, мы с ними уж слишком няньчимся.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Бланк подоходного налога пришел с шестичасовой почтой. Все члены семьи видели это; каждый приготовился выслушать взволнованную и сбивчивую проповедь мистера Бантинга, в которой он будет изобличать расточительство домашних и излагать собственные свои «соображения по поводу подоходного налога». Он считал, что вся система налоговых сборов построена, повидимому, по принципу выжимания соков, главным образом, из плательщиков, сходных по своему положению с мистером Бантингом. Вскрывая эти конверты, он всякий раз свирепо бормотал какие-то проклятия.
Мистер Бантинг сел к столу и начал заполнять бланк, смутно надеясь, что результаты подсчета будут более или менее в его пользу. Но он сразу же сделал одно крайне неприятное открытие: льготу на Джули требовать уже нельзя, так как ей теперь больше шестнадцати лет. Он сердито заерзал на стуле.
— Опять ты волнуешься из-за этих налогов, — сказала миссис Бантинг, не отрываясь от штопанья белья. Она спровадила детей в гостиную, откуда теперь доносились экспериментальные пассажи Эрнеста, пробующего свои силы на этюдах.
— Неужто он ни на минуту не может прекратить это бренчанье? — разразился мистер Бантинг, устремив яростный взгляд на перегородку. Он трижды подсчитывал цифровой столбик, и неожиданная шопеновская трель трижды сбивала его со счета.
Если Джули действительно больше шестнадцати лет, то сумма обложения сразу же подскочит на пятьдесят фунтов. Запрошенная по этому поводу миссис Бантинг подтвердила возраст Джули (мистер Бантинг прекрасно знал его и сам, но ему хотелось, чтобы другие тоже осознали, с какими трудностями приходится сталкиваться при заполнении бланка подоходного налога). Миссис Бантинг с предельной точностью установила дату, указала час и даже минуты рождения Джули и на некоторое время увела мужа в прошлое к воспоминаниям об этом тревожном дне. Но самый факт был установлен твердо: Джули исполнилось семнадцать лет, и она уже не могла служить козырем в руках мистера Бантинга при его сношениях с министром Финансов Великобритании. Надо заметить, что с той же почтой — эта несправедливость больно кольнула мистера Бантинга — пришло и очередное письмо мисс Морган-Делл, написанное на элегантной шероховатой бумаге с неровным обрезом. Вверху страницы стояли слова: «Плата за семестр», а в постскриптуме перечислялись дополнительные детали школьной формы и другие вещи, которыми мисс Бантинг должна обзавестись к предстоящему учебному году.
— Меня возмущает не плата, — не вполне правдиво заявил мистер Бантинг, — а все эти ленточки на панамы, спортивные кофточки и хоккейные клюшки. Какое это имеет отношение к урокам?
— Ну как же, милый. В хороших школах все одеваются одинаково.
— А по-моему, это выкачиванье из нас денег, и больше ничего. — Он посмотрел на заполненный бланк. Раздражение сделало свое дело — некоторые цифры были написаны неразборчиво и с излишним нажимом пера. Ничего, разберутся, им за это деньги платят.
— Как я в этом году внесу подоходный налог — просто не знаю! — сказал мистер Бантинг. — Расходы по дому колоссальные. Мотовство, нежелание экономить — этим они все страдают. Он открыл папку со счетами и, бросив взгляд на ее содержимое, воскликнул таким испуганным голосом, словно наткнулся на спящую кобру: — Господи боже! И это только за последний квартал?
Миссис Бантинг спокойно подтвердила его догадку.
— Ну, знаете! — сказал он и с растерянным видом воззрился на кипу счетов; он словно оцепенел от ужаса.
Все счета мистер Бантинг сам, собственноручно, складывал в папку, и все же, извлекая их оттуда, он каждый раз изумлялся их количеству. У него, вероятно, возникало подозрение, что счета каким-то путем размножаются в папке. На некоторые он взирал удивленными и полными недоумения глазами. — Виски? Разве я покушал бутылку виски? — и после долгих размышлений смутно припоминал, что такой факт действительно имел место. Но все же некоторая доля сомнения в нем оставалась. — Не знаю, может быть! — восклицал он.
Мистер Бантинг рассматривал счет за электрическое освещение, и чело его все больше омрачалось. Согласно новому тарифу эта статья расхода должна была бы уменьшиться. А получилось наоборот: счет значительно возрос.
— Три фунта десять шиллингов за электричество! Каким же это образом? Да когда Эрнест готовился к экзаменам, и то было меньше!
— Право, не знаю, милый.
— Это кто-нибудь из детей. Да, и я догадываюсь кто, — конечно, Джули!
Взволнованный, он встал из-за стола, вспомнив, как однажды вечером, «когда он курил на лужайке перед домом последнюю трубку на ночь, в спальне Джули вспыхнул подозрительно яркий свет. Он хотел тут же расследовать это дело, но Джули уже раздевалась. Мистер Бантинг редко бывал у нее в спальне. К мальчикам он заходил когда угодно, предварительно постучавшись. Но Джули взрослела и становилась, что называется, девицей с претензиями. За последнее время ему не раз случалось наблюдать, что как только на лестнице раздавались чьи-нибудь шаги, дверь в комнату Джули, — даже если бывала приоткрыта всего на какой-нибудь дюйм, — захлопывалась с демонстративным стуком, властно утверждавшим святость женского уединения. Это бессмысленное хлопанье дверью возбуждало гнев в мистере Бантинге. Скромность — вещь хорошая, он сам стоит за скромность, но срываться с места и хлопать дверью только потому, что отец поднимается по лестнице, — в этом было что-то оскорбительное. Он все собирался напомнить Джули, что не так давно отец каждую пятницу собственноручно купал ее по вечерам в цинковой ванночке.
