Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2008)
— Медоносы, — сказала красивое слово Инна. — Здесь все цветы — медоносы.
— В Болязубах, наверное, есть пасека?
— Да. Раньше много кто держал. Теперь, кажется, только Лебедевы держат.
— А вы заметили, — сказал он, — пока мы шли, нам навстречу не проехала ни одна машина.
— Да, — сказала она. — Бедный наш водитель так и сидит, на жаре.
— Какой он бедный, — сказал он сердито. — Наверное, он придумал эту историю с мотором. Просто не хотел зря машину гонять. Наверное, он сейчас уже в городе.
— Надо верить людям, — наставительно сказала Инна.
— Ну, будем надеяться, его подберет автобус, — сказал он примирительно.
С автобусом, он сейчас сообразил, получилась странная штука — он давно должен был высадить пассажиров в Болязубах и ехать обратно. Не так уж тут далеко.
— Он только к пяти обратно поедет, — сказала Инна, угадав его мысли. — К вечеру.
— А-а…
Получалось, водителю жигуленка сидеть на жаре еще несколько часов. Впрочем, он, наверное, спит… Машина все равно что маленький дом, подумал он. Собственное, приватное пространство. Он остро затосковал по своей серебристой красавице.
— А вы почему не на машине? — спросила она. — Тут мало кто вот так… автостопом. Только студенты.
— В ремонте, — повторил он.
— Ах да…
У дороги лежала коряга, серая и высохшая, с удобной седловиной, словно предназначенной для отдыха усталых путников.
— Сяду на пенек, — сказал он, — съем пирожок…
— А и правда. — Она оживилась. — Хотите бутерброд?
— У вас и бутерброды есть?
— Ну да… в дорогу. С курицей. И с сыром.
— Это очень кстати, — согласился он.
Завтрак в придорожном кафе “Калинка” остался смутным воспоминанием, на открытом воздухе всегда очень хочется есть, какие-то древние механизмы, пробуждающие в человеке инстинкт кочевника и собирателя: чтобы выжить, нужно есть как можно чаще.
Она вновь открыла чемодан, поставив его рядом с корягой, порылась там, достала сверток с бутербродами; каждый завернут в отдельную бумажную салфетку, салфетки уже подмокли и частью расползлись.
— Урны поблизости нет, — пошутил он.
— Бумага — это ничего, — сказала она. — А вот пластиковые пакеты нельзя выкидывать. Они не распадаются. И бутылки тоже.
— Говорят, ученые придумали специальный пластик, который через какое-то время самоликвидируется, — сказал он. — Кстати, насчет бутылки.
Он достал из наружного сетчатого кармашка на рюкзаке бутылку с водой.
Сидеть на коряге было удивительно тепло и как-то уютно. Он увидел, что рядом с ним пролегла дорожка муравейника. Муравьи деловито тащили какие-то мелкие предметы, зернышки, обломочки, оболочки чего-то, дергали за них, словно вырывали друг у друга, но неуклонно продвигались вперед.
— У муравьев тоже есть свои дороги, — сказал он. — Вон какое движение.
— Они не соблюдают правила. — Она искоса, по-птичьи, поглядела на муравьиную тропу. — Все время выезжают на встречную полосу. Просто безобразие. И куда только смотрит их муравьиная ГАИ? Они разумные, как вы думаете?
— Да, — сказал он. — Они хоронят своих мертвых.
— Нет, — возразила она, — просто выносят их за пределы муравейника, правда, — она задумалась, — в специальные могильники. Да, наверное, разумные. Они тлей пасут, знаете? Утром выносят их на листики, а вечером забирают. А тля не возражает. Висит, подогнув ножки.
— Это вам Лебедев рассказал?
Он уже хотел познакомиться с этим симпатичным Лебедевым, у него наверняка одна дужка очков отломана и прикручена проволокой. Либо завязана ниткой. И еще он ведет научные разговоры за чаем с вареньем. О космосе, о тайне жизни. Он с удовольствием бы побеседовал о космосе и тайне жизни. И о том, есть ли жизнь на других планетах. И еще у него наверняка есть старые подписки журналов “Наука и жизнь” и “Знание — сила”. И розеточка с вареньем. Обязательно должна быть розеточка с вареньем.
— Он поручал нам наблюдать за муравейником, — сказала она, — и вести дневник. А потом кто-то из взрослых муравейник разрушил. Просто так, шел мимо и пропахал ногой. Муравьи так суетились…
— Наверное, — сказал он, чтобы ее утешить, — они потом построили новый муравейник.
— Нет, — сказала она, — они собрали все свои припасы и эвакуировались. Ушли. И своих деток забрали. И своих тлей. Они не захотели жить в таком опасном месте. У них бывают войны, вы знаете? Красные муравьи идут войной на черных.
— Как у людей, — сказал он.
— Мирмика. Они зовутся мирмика.
— Кто?
— Красные муравьи. Они охотники и рабовладельцы. Они забирают деток черных муравьев, а родителей убивают. И дети черных муравьев работают на них остаток своих дней.
— Все как у людей, — повторил он.
Ему стало грустно и неприятно. Хотелось поскорее закончить разговор и уйти. Но уйти было некуда. Все равно они шли в одну сторону.
— А у Лебедева правда дужка очков подвязана проволокой? — спросил он.
— Откуда вы знаете? — удивилась она.
— Просто подумал.
— Он сельский чудак, — сказала она. — Они, наверное, все похожи друг на друга. Ладно, пойдемте.
Он вдруг, словно спохватившись, понял, что у дороги темно и сыро, что лучи солнца косо прочерчивают бурьян, иван-чай приобрел пурпурный оттенок, а пижма в тени светится, как горстка брошенных на траву фонариков. Около уха настырно зудел комар. Муравьиный поток поредел и втянулся под корягу.
— Ох, — сказал он, встал, отогнал комара и с удовольствием потянулся, — ну и засиделись.
Только тут он ощутил, как ноют намятые жесткой вагонной полкой кости, как болят распухшие в кроссовках ноги. Солнечный свет просвечивал сквозь висевшую в воздухе пыль и был одновременно красным и золотисто медовым. Нигде больше нет такого света, подумал он, только здесь.
Какая-то птица в кустах фыркнула крыльями, точно сложила и вновь расправила веер.
— Все равно здорово, — сказал он сам себе.
Она тоже поднялась, проверила молнию на чемодане, рассеянно хлопнула себя по ноге, размазав кровавый след.
— Надо идти, — сказала она. — Съедят.
“Съедят” она произнесла как “съедять”.
Он вообще заметил, что по мере приближения к малой своей родине она чуть заметно меняла выговор, интонации сделались неторопливыми, мягкими и певучими.
Над дорогой в неподвижном воздухе висели, переливаясь сами в себя, тучи воздушной мелюзги.
— Эти тоже кусаются? — спросил он.
— Только если стоять на месте. — Она пожала плечами.
— Давайте я все-таки возьму чемодан.
Он надеялся, что она скажет “нет, не надо”, потому что все тело начало ломить с непривычки — он давно уже разучился ходить пешком, но она сказала:
— А давайте!
И, уже протягивая ему чемодан, уточнила:
— Я чуть-чуть отдохну и заберу обратно, ладно? И вообще, идите вперед, я скоро догоню.
— Конечно-конечно, — торопливо сказал он. И подумал: меня она не боится. А вот водителя испугалась. Он вдруг совершенно отчетливо понял, что она отказалась ждать в машине, потому что испугалась водителя. Или все-таки потому, что не хотела дожидаться другой попутки?
Вдалеке раздался надсадный рев, словно чихал и кашлял кто-то очень большой и не очень здоровый, и он увидел, как из-за поворота выползает знакомый автобус с картонкой на ветровом стекле. На картонке синей пастовой ручкой было написано “Болязубы — Вокзальна площа”. За стеклом клевали носом какие-то бабки-мешочницы.
— Вот и встретились, — сказал он невесело.
Солнце уходило, большое и красное, оранжевым и золотым блестели пыльные автобусные стекла, и синие тени веток, покачиваясь на пыльном капоте, пробегали снизу вверх.
Уже когда автобус приблизился, он увидел на ветровом стекле пластиковые румяные розы, словно автобус принадлежал похоронной конторе.
Он отступил в траву, и автобус прошел мимо, так близко, что он почувствовал тепло разогретого радиатора. Лицо водителя за бликующим стеклом было темным и безразличным.
