Анатолий Ким - Поселок кентавров
Освободив коробку от пуговиц, торговец стал настойчивее приставать к знакомым кентаврам, чтобы они пошли в горы за смолой янто. Одна эта шкатулка лечебной смолы, если бы ее удалось набрать, принесла бы ему столько же золота. Исцеляющее от множества тяжелых недугов, средство это шло среди людей именно на вес золота.
То же и с корнями кимпу – они стоили еще дороже, ибо, кроме лечебных свойств, обладали чудодейственной способностью пробуж*дать и мертвого к стремлению чиндо текусме и, самое главное, наращивать и наращивать бельберей елдорай, который начинал как бы даже звенеть от собст*венного перенапряжения.
И эта дивная редкость водилась в лесах Кентаврии, и осенью конечеловеки могли выкапывать и жрать корешки сколько угодно, увели*чивая главную мужскую силу, хотя им-то все подобное было вовсе ни к чему!
В эти дни поселок был почти пустым, оставалось в нем лишь немного дряхлых стариков да младенцев со старыми бабушками. И уныло бродили пустыми улицами прирученные страусы-лереке, выковыривая из щелей пророс*шую в глиняных стенах молодую травку.
Старцы собирались возле источника на краю площади, лежали на траве и дремали, привычно думая о самом дорогом для всех кентавров – о серемет лагай. Торговец иногда сиживал среди них и, тоскливо ковыряя пальцем в носу, слушал стариковские разговоры – все о том же, о легкой Быстрой смерти, даруемой некоторым счастливым кентаврам благосклонной к ним судьбою.
Торговец хорошо обучился кеытаврскому языку, мог лопотать не хуже любого из них, но по-человечески он мог поговорить только с двумя кентаврами: военачальником Пуду и старым Пасснем, которые когда-то были захвачены в плен и долго прожили среди греков.
Вот и мог бы купец развлечься беседою с ними, коротая томительные дни.ожидания осени, но Пуду в мирное время обычно ходил в одиночестве по берегу, заложив за спину руки, и думал о воинских уставах, а Пассий засыпал на третьем же слове, склонив огромную лысую голову и пуская шипучие ветры.
И от тоски одиночества древнему г..еку часто приходилось разговаривать самому с собой.
А вокруг поселка было шумно от женского гомона, яркие попоны и подхвост*ники пестрели повсюду.
Сытые кентаврицы стояли или возлежали посреди своих полей, недавно еще тайных, и множество крупных черных птиц прыгало подле развороченных ямок, откуда уже были вынуты крупные глыбы лачачи.
Все кусты, растущие вокруг этих полей, шевелились словно живые: за каждым из них прятался какой-нибудь охочий кентавр, выслеживающий из своей засады хозяйку поля.
Он ждал, когда она задремлет, навалясь сытым животом на кучу собранных корнеплодов. И когда это происходило, елдораец высовывался из-за куста и, замерев неподвижно, еще какое-то время следил за хозяйкой, сомневаясь, уснула она на самом деле или только притворяется.
Не уверившись, что все надежно, он на полусогнутых, растопырив руки и приподня! плечи, султаном воздев хвост, крадущейся иноходью подступал к наваленному лачачовому холмику, на вершине которого возлежала, уткнувшись лицом в подложенные руки, похрапывающая кентаврица…
По всей кентаврийской долине в эту пору зрелого лета шла однообразная брачная игра.
Когда созревала лачача, каждая хозяйка уютно вычищала поле от сорной травы, оставляя одни лишь торчащие из земли круглые плоды.
И начиная с края, кентаврица принималась вытягивать их и сносить к середине поля, складывая в кучу.
Собрав урожай, хозяйка тут же принималась поедать его, возлежа рядом с лачачовым холмиком в позе отдыхающей лошади и сидящей женщины. Эта женщина чистила ножом мажущую соком лачачу и, нарезая ее крупными кусками, насыщала лежащую лошадь.
Тогда и начинали шевелиться кусты возле полей, и за кустом прятался кентавр, жадно принюхивавшийся к тому, как пахнет любимое лакомство, а также и сама кентаврица в эту пору.
На задремавшую хозяйку он налетал сзади и всегда удачно попадал куда надо, а она, лежащая в удобной позе, сначала даже не оглядывалась, хотя уже не спала, и ни в чем ему не противилась.
И лишь потом, глубоко удовлетворенная, бросала первый взгляд на него, желая узнать, кто таков сей внезапный ее жених. Если он продолжал ей нравиться, она бывала нежна к нему и позволяла мужику нажраться плодов до отвала, пока у него глаза на лоб не полезут.
А если жених был ей почему-либо не по нраву, она разрешала ему слегка угоститься начищенными лачачинами – и внезапно давала здоровен*ного пинка в зад и выпихивала вон с поля.
При любой попытке какого-нибудь наглого елдорайщика воспротивиться или к тому же ухватить и унести охапку чужого добра женокобылица быстро поворачивалась к нему задом и молотила его по бокам тяжелыми твердокамен*ными копытами. С тем и провожала гостя хозяйка, вскидывая при каждом взбрыке подхвостник выше головы.
И уже на краю поля, глядя вслед удираю*щему галопом жениху, она успокаивалась, поправляла подхвостник, отклоняясь всем своим женским корпусом назад, заодно расправляла на себе задранную попону.
Если же в кентавре жеребец оказывался слишком дик и необуздан, то кентаврица звала на помощь, и на ее вопли сбегались молодые девушки, бродившие по лугам с венками на головах.
Сии молодицы еще не сажали лачачи, игр с жеребячьими кентаврами не затевали, и взрослые кентаврицы опекали их, подкармливали лачачой, учили, как отражать внезапное нападение елдорайца с тыла, нещадно колотя его по зубам задними копытами.
И вот пять или шесть гибких красоток, прилетевших на зов матроны, гнали с поля мохнатого битюга, атакуя его задом наперед и вскидывая свои стройные бабки выше спины.
Все это видел пришлый торговец, бродя полями в поисках заработка. И если хозяйка поля бывала настроена добродушно после недавнего свидания с каким-ни*будь гостем, то позволяла человеку зайти на поле и немного попеть и поплясать перед нею.
Ублаготворение вздыхая и лениво поигрывая приподнятыми на ладонях грудями, она смотрела, как иноземец танцует под свое пение и хлопанье в ладони. Потом она вознаграждала его корнеплодом и недолго разговаривала с ним по-кен-таврски, забавляясь тем, как смешно он произносит слова.
– Что будешь делать,- спрашивал торговец,- если придет начальник Пуду и сожрет всю твою лачачу?
– Где Пуду?- оживлялась кентаврская баба и оглядывала ближайшие кусты.- Если ты увидишь его, то скажи ему, пусть приходит ко мне.
– Значит, все вы одинаковы,- бормотал тоскливый иноземец.- Всем вам одно только подавай, да побольше.
Женокобылица молча взирала на него, щуря раскосые глаза, и он, видя в них немой вопрос, давал объяснения:
– Ну да, этого самого: бельберепским лемге тебе в текус.
Но тут четвероногая хвостатая женщина закрывала глаза и, обронив на грудь голову, сцепив на животе руки, погружалась в неодолимую дрему.
А иноземец бормотал, уставясь пустыми глазами в ее лохматую макушку:
– Какими тяжкими путями я добирался до вашей проклятой страны! Но это во второй раз.
В первый же раз мне пришлось сделать всего два шага, чтобы оказаться у вас.
Передо мною раскрылась завеса мира!.. Это случилось, когда я шел с караваном по финикийской каменной пустыне.
От каравана я отстал, но зато оказался почему-то в вашей Кентаврии, и карманы мои были полны пуговицами.
ОТСТУПЛЕНИЕ 4.
Когда люди начали умирать в караване от кровавой „ холеры, купец стал срезать с их одежды пуговицы, ибо заметил, что у каждого на одежде они особенные.
Он хотел эти пуговицы сохранить в память о погибших. Караван был огромным, каждый день умирало много людей, и скоро карманы у купца наполнились пуговицами.
А от каравана осталось всего шесть человек. Тут начался холерный понос у самого купца, и он подумал с горечью, что напрасно собирал чужие пуговицы. Когда он, ослабев, свалился с седла, пятеро спутников даже не оглянулись и уехали дальше.
Вслед за ними ушла и его лошадь – в числе других лошадей, которые оседланными, но без седоков следовали за караваном. Купец увидел неда*леко от того места, где лежал, белый песчаный оползень на крутом склоне холма, заросшем небольшими раскидистыми деревцами. И в неимоверной тоске захотелось ему умереть, лежа на этом белом склоне.
Он поднялся на ноги и, пересиливая смертную слабость, направился к холму. До песка он, кажется, добрался – и тут разошлась перед ним завеса мира, ставшая на миг видимой для него. Надо было совершить усилие и пройти сквозь эту завесу – он сделал всего два шага.
И вдруг оказался сидящим на площади в окруже*нии большой толпы кентавров. Он был жив и, оказывается, совершенно здоров, и в карманах у него гремели пуговицы.
Объедение лачачой и сопутствующие обжорству брачные игры продолжались ровно столько дней, сколько нужно было, чтобы съесть урожай корнеплодов. За это время все дряхлые старики, слабые на ноги, умирали голодной смертью и высыхали где-нибудь на задворках, не удосуженные быть похороненными. В поселке почти никого, кроме больных и неходячих кентавриархов, не оставалось в эти дни.
