Дмитрий Лекух - Башни и сады Вавилона
Вот и воспользуюсь.
Охранники ждут у входа, я им киваю на столик поблизости от того, что приглядел для себя, любимого.
Показываю знаками, что они могут, если хотят, заказать себе еду.
Ребята кивают.
Это вечная тема для подколок в сторону парней от шофера Володи, жующего сейчас сухпаек в салоне машины.
Типа мы-то не баре, всухомятку вот тут питаемся.
Ничего, отработают свое, если что.
Не приведи, конечно, господи.
Заказываю виски и кофе, после чего начинаю тупо разглядывать меню.
Жрать после кокса, если честно, ну совершенно не хочется.
Надо себя заставлять, говорят.
Ага.
Прям как в том анекдоте про зажравшегося нового русского.
Господи, что же это со мной происходит-то?!
Я же все-таки востоковед по образованию.
ИСАА заканчивал.
Диссертацию начал уже было писать, материал собирал вовсю.
И тут – грянуло, понимаешь…
…Мои размышления прерывают сначала миловидная официантка с дымящейся чашечкой восхитительного местного эспрессо и толстостенным стаканом с виски, потом мой личный финансист Игорь, стряхивающий крупные капли воды с плаща и немного запыхавшийся.
Не только мой финансист, разумеется, ему очень и очень многие доверяют.
Мне его в свое время один очень хороший в прошлом товарищ посоветовал.
Надежнее не бывает.
С тех пор и не жалуюсь.
Гарри морщится, аккуратно развешивает и расправляет плащ на массивной деревянной вешалке, смотрит на залитое дождем стекло, на вечнозеленые растения в кадках по углам, его передергивает, и он просит у официантки сразу двойную порцию виски.
– Пиздец, бля, какой-то, – говорит, – на улице в последние месяцы происходит. Я пока от машины добежал, все туфли на хер убил. А они, между прочим, почти по пятьсот евро каждая. Хоть калоши надевай…
– И не говори, – соглашаюсь. – Я, кстати, тебя и вызвал почти по этому поводу.
– О погоде, что ли, поговорить? Извини, не верю. Это не к брокеру вопрос, это – скорей к священнику…
– Почему это к священнику?
– А кто еще может нам рассказать, за какие такие грехи нам его шеф такое наказание выписал? Это ж – не обычный дождь, я так понимаю, это ж – просто охуеть можно, что в мире творится…
– Ты сам-то, – ухмыляюсь, – что тоже в эту лабуду церковную веришь? Ну типа в грехи и наказание за них?
– Нет вообще-то. Но в последнее время уже начинаю задумываться…
– Ну так брось, – морщусь. – Если б Он нас реально наказать хотел, Он бы не дождичком поливал, хоть и премерзким, согласен. А просто срыл бы этот Новый Вавилон с лица земли, прям сразу и – к ебене матери.
– Тут, – вздыхает он, – и не поспоришь. Эту мразоту ни один дождь, похоже, не возьмет. Только дустом. Или, на худой конец, дихлофосом. Причем, сцуко, страшен даже не сам город, а люди почему-то в нем проживающие. Такие экземпляры иной раз попадаются… А почему Вавилон-то, кстати? Да еще и «новый». Там, помнится мне, са-а-авсем другая история случилась, ни с каким потопом никаким боком не связанная…
– Ты так думаешь? – Улыбка у меня выходит недобрая. – А может, это все как раз и есть звенья одной цепи?! Вот, к примеру, там он просто языки смешал, чтобы строители Вавилонской башни перестали друг другу понимать. А у нас, в Москве, вроде все по-русски говорят, на одном, понимаешь, великом и могучем, а все равно никто никого ни хрена не понимает! А башни – строят, да, согласен, чего уж там. Только вот ведь в чем хрень: до неба-то все одно никакая из них не дотянется. Видно, повыше от нас оно поднялось, это небо-то. Может быть, кстати, как раз от брезгливости. Или мы сами пониже стали, но результат-то – один: хоть башни строй, хоть бабло заколачивай, хоть просто так усирайся, по своей старой профессии…
Он смотрит на меня как-то очень внимательно, потом качает головой и закуривает.
– Че-то, – говорит, – ты, похоже, гонишь, Егор. Какой-то тухляк конкретный. Может, тебе просто отдохнуть надо?
Я глубоко вздыхаю и медленно выпускаю воздух, успокаиваясь:
– Согласен, что-то меня не туда немного понесло. Сейчас виски еще принесут, нервы подлечить, а потом уж и по делам немного поговорим. Ты, кстати, как, не хочешь разнюхаться?
Он отрицательно мотает головой:
– Я уже года полтора, как «на чистом». Онли «синька». Кокаин опасен, как говаривал один наш с тобой старинный приятель, прежде всего своей кажущейся безопасностью. Так что на фиг, на фиг, извините…
Я усмехаюсь.
Если б еще этот наш с ним приятель сам «первым» в свое время так не убивался, тогда я, может быть, ему и поверил бы.
А так…
– Ну а я, – поднимаюсь, – ты извини…
Иду в сортир (один из охранников с недовольным видом двигает следом), запираюсь в кабинке и проворачиваю всю ту же нехитрую операцию с металлическим бумагодержателем.
Потом мою руки и возвращаюсь к нашему столику.
– Значит так, – говорю, усаживаясь, – Гарри. Мне будут в самое ближайшее время нужны деньги. Чтобы не было лишних вопросов: все, которыми ты сейчас управляешь. Все, до последнего цента, и не надо мне рассказывать, как тяжело их сейчас вынуть оттуда, куда ты их с моего согласия вложил. Проценты за последние месяцы можешь оставить себе, так сказать, в качестве компенсации.
Игорь хмыкает, дергает головой.
Потом залпом выпивает остатки виски и снова закуривает.
– А ты, – спрашивает, – Егор, точно не перегрелся?
Я тоже допиваю свой стакан и тоже закуриваю.
– Вообще-то это мои деньги, Игорек, не находишь? Ты ими только управляешь, причем не за бесплатно. И я что хочу, то с ними и делаю, why not?
Он молчит, долго смотрит мне в глаза, потом куда-то в сторону, потом решительно тушит окурок в пепельнице, бросает на стол тысячерублевую купюру и, демонстративно не спеша, поднимается.
Качает головой, потом, криво улыбаясь, снова пристально смотрит мне в глаза.
– Хорошо, – говорит он, надевая не просохший до конца плащ, – я, разумеется, что-нибудь придумаю. Хотя и должен тебе напоследок сказать, что так дела не делаются. Никогда. В принципе.
И – уходит.
Также, – подчеркнуто, – не прощаясь.
А я остаюсь, заказываю себе еще двойную порцию, и долго смотрю на то, как за стеклянными окнами-витринами дождь уныло морщит серую мутную гладь закованной в камень грязной реки, протекающей через город, который я еще совсем недавно с гордостью называл своей родиной.
Не большой, не малой.
Просто – родиной.
Местом, где я хотел бы жить всегда…
А сейчас – даже как-то и не знаю…
…Я встаю, расплачиваюсь, надеваю плащ и, покидая стеклянную галерею, направляюсь в машину, которая должна отвезти меня в мою башню.
Думаю, я только что потерял очень хорошего финансиста и отличного товарища.
И дело не только в этом.
Гарри вообще-то человек довольно тревожный и опасный.
У него даже в футболе главным развлечением был мордобой. Как, кстати, и у того моего друга, который нас с ним когда-то познакомил.
У Глеба.
Он тоже, я думаю, это мое выступление по достоинству, блин, оценит.
Гарри молчать точно не будет.
А смысл?
Охрана идет следом, а я боковым зрением замечаю, что на маленькой эстраде уже начинают раскладывать свои ноты эти, так запомнившиеся Игорю в прошлые наши с ним посиделки «тетки с арфами».
Глава 7
В пышном зданьи жизни бренной
Пей вино, пока живешь.
Для того, мудрец смиренный,
Чтобы, если ты умрешь,
Пыль разрушенного тела
При дыханье ветерка
В упоеньи долетела
До порога кабака.
…Дома я с огромным трудом затолкал в себя несколько действительно очень вкусных сырников, выпил еще полбутылки виски, переоделся в домашние джинсы и майку и так и заснул прямо со стаканом в руке перед гигантским, бормочущим что-то свое жидкокристаллическим экраном недавно привезенного Аськой с «Горбушки» телевизора.
Она давно такой хотела, причем именно ж/к, а не плазму.
Плазма, говорит, плохо передает цвет.
Я не знаю.
Мне, в принципе, – по фигу…
…Когда я проснулся, в гостиной было темно и холодно, а в окно, не переставая, лупил изо всех сил, подсвеченный ядовито-зеленым цветом, исходящим от нашей башни, колючий и очень недобрый осенний московский дождь.
Телевизор был выключен, стакан убран, а я заботливо прикрыт теплым шерстяным пледом.
Любимая, похоже, постаралась.
Не побрезговала, значит, бухим в говно одиноким чмом, заснувшим – по образцу обрюзгших и напрочь не следящих за собой обывателей всего мира, – перед включенным телевизором, несущим всяческую пургу.
Ай, как стыдно…
Я еще немного поворочался, выкурил сигарету, повернулся к стенке, вздохнул и снова погрузился в спасительную темноту, где не было никакого дождя и, слава богу, совсем никаких сновидений…
…Утром же меня встретили и радостно приняли в свои дружеские объятия лютый алкогольный бодун и совершенно уж какой-то нереальный даже по этой бестолковой и бессмысленной жизни кокаиновый депресняк.
