Алена Любимова - Вокруг да около гламура
— Ну? Что случилось? Рассказывай, — Милка усадила меня на диван в гостиной. — Чай будешь? Или тебе что-нибудь покрепче?
— Покрепче не надо. Я за рулем. А чаю давай.
Во рту было сухо, в горле першило. Видимо, все со слезами вышло. Милкину квартиру окутывала тишина. Домочадцы отсутствовали. И слава Богу: не хватало еще им все объяснять. Нет, в нормальном состоянии я против них ничего не имею, однако сейчас мне была нужна одна только Мила.
Она принесла чай, а к нему — огромный пирог со сложной курино-овощной начинкой — результат тренировки перед записью следующего блока передач. Ловко разрезав свой кулинарный шедевр, она положила мне на тарелку здоровенный кусок, налила чаю и приготовилась слушать. Мне казалось, что в таком состоянии кусок в горло не полезет, однако подруга моя, видать, знала лучше. Я отхлебнула чаю и не успела еще начать свою печальную историю, как с удивлением обнаружила, что кусок с моей тарелки исчез. Поймав мой взгляд, Милка положила мне новый, который я уже вполне осознанно и с аппетитом съела. Милка снова изобразила скатерть-самобранку и на тарелке возник третий кусок, однако я решила сделать паузу и начала рассказывать.
Мила слушала, не перебивая. Она умеет доверительно и выразительно молчать. Вроде бы ни слова не произносит, а понимаешь: сочувствует и разделяет.
Меня прорвало: я говорила, говорила и не могла остановиться.
— Мила, ты понимаешь, я, оказывается, столько лет жила с человеком, которого совершенно не знала. Мне казалось, что он такой, а получается — совсем другой. Если бы я знала, какой он, нипочем не согласилась бы с ним вместе жить.
— Но ведь согласилась, — сказала она.
— Потому что он другим прикидывался. А может, и не прикидывался. Просто я сама его по-иному видела. Верней, не желала видеть в нем то, что меня не устраивало. Нет, ты понимаешь, этот гад так все подстроил, что вышло, будто я сама всего себя лишила. А он вроде как ни при чем. Он хороший. Честный. Всей душой ко мне. Звал вместе ехать на край света.
— Краснодар — не край света, — тихо заметила Мила. — И жить он с тобой там собирался, кажется, не в шалаше.
— Для кого не край, а для меня — край, — с трудом проговорила я: кусок пирога каким-то предательским образом снова оказался у меня во рту. — И вообще, мы с ним так не договаривались. Мы планировали нашу будущую жизнь в Москве, и выходить за него замуж я тоже собиралась в Москве.
— Юлька, ты не сердись. Я тебя, в общем, понимаю.
— Нет, ты мне честно скажи, — продолжала я. — Вот если бы твоему Косте предложили место главврача какой-нибудь элитной клиники, но не в Москве, а, например, на Чукотке, ты бы бросила все и поехала?
Милка думала недолго:
— Если бы ему это было интересно и важно, поехала бы.
— И все бросила бы? — изумилась я. — Свою передачу на телевидении, жизнь, к которой привыкла? Детей из хорошей школы забрала бы?
— Насчет детей вопрос сложнее, — заколебалась Милка. — Но, наверное, и там что-нибудь приличное для них нашлось бы. А передачу мне как раз совсем не жалко. Я к ней еще не особенно привыкла. Кстати, и взялась-то за нее только из-за детей, потому что заработок приличный. А так, может, и отказалась бы. Очень тяжело блоками записываться. Вся неделя на нервах. А когда я нервная, Костя тоже нервничает, и дети. Весь привычный график жизни нарушается.
— Милка, но это ведь твоя собственная передача! Люди мечтают об этом. Добиваются изо всех сил. Ты же благодаря своей «Ложке-поварешке» стала такой известной!
Она пожала плечами:
— И какая от этого радость? Одни неудобства. В магазин теперь не могу спокойно выйти. Узнают, пальцами тыкают или смотрят, что я покупаю. Ужасно неприятно. Да, если бы Костя нормально зарабатывал, бросила бы к черту!
— Не бросила бы! Не верю!
— Верь — не верь, но я-то себя лучше знаю. Меня вполне устраивала моя прежняя жизнь: дом, семья, спокойная работа на радио. А сейчас столько лишней суеты! Она меня раздражает. Некоторые любят находиться в центре внимания, а мне не нравится. Мне мои передачи на радио были гораздо ближе. Такие уютные, домашние. И «Скатерть-самобранка», и «Бабушкины сказки».
— Чем, собственно, «Скатерть-самобранка» отличается от «Ложки-поварешки», за исключением того, что тебя в ней видно?
— Именно этим и отличается. В «Скатерти-самобранке» я должна все цвета, вкусы и запахи передавать голосом, интонациями.
Я усмехнулась:
— Наше телевидение, по-моему, тоже пока запахов и вкусов не научилось передавать.
— Разве в этом дело, — Мила совершенно по-детски надула губы. — Там эта шаблонная хай-тек-кухня, шаблонные улыбки, шаблонный сценарий. Все такое холодное, картонное, обезличенное, даже еда, которую я готовлю.
— Ну, не знаю. Пирог очень даже личностный получился, с ярко выраженным характером.
— Что, живот заболел? — встревожилась Мила. — Может, не допекла?
— Наоборот, очень вкусно. И успокаивает.
— Значит, не зря старалась, — облегченно выдохнула она. — И все равно, мне моя прошлая жизнь и работа нравились больше. А самое страшное, я боюсь к этой новой жизни привыкнуть.
Вот этого я уж и вовсе не понимала.
— Почему?
— Потому что если я в результате привыкну и войду во вкус, а передачу закроют… Сама знаешь, как у нас на телевидении. Сегодня она есть, а завтра ее ликвидировали и о тебе все забыли. Представляешь, как трудно будет назад возвращаться?
— Тебя послушаешь, лучше вообще ничего в жизни не начинать, потому что все когда-нибудь кончается. По-моему, это неправильная позиция. Ты должна расценивать эту передачу совсем с другой точки зрения. Считай, что это первая ступенька лестницы, которая поведет тебя вверх.
— Юлька, не надо мне вверх! Мне и здесь хорошо.
— Опять не верю. Было бы хорошо, ты бы сразу от телевидения отказалась, даже пробовать бы не стала. Но ты ведь согласилась, значит, тебя что-то не устраивало и хотелось большего. И совершенно правильно поступила. Свое радио ты давно переросла.
— Наверное, ты в чем-то права, — неуверенно произнесла она.
— Абсолютно права, — заверила я и только тут спохватилась: я ведь приехала к Милке поплакаться по поводу своей загубленной молодости и личной жизни, а вместо этого ем ее пирог и разбираю ее проблемы. Как же так?
В ответ на мой невысказанный вопрос Мила улыбнулась, и на ее пухлых щеках появились две ямочки:
— Да это я просто тебя отвлекаю. Ведь легче стало?
— Легче, — признала я. Но это от пирога. Знаешь, я тебе для него название придумала: «Утешение для разбитых сердец».
— Замечательно! — воскликнула Мила. — Так мы его в передаче и назовем.
— Ты-то назовешь, а мне что теперь делать?
— Что делать? — посмотрела на меня Мила. — Жить дальше и радоваться тому, что у тебя есть.
— Ничего у меня теперь нету! — Я опять ощутила себя покинутой и несчастной. — Он же подло меня обманул! Я на него угрохала пять лет своей жизни. Между прочим, уже и не очень молодой.
— Ты ради Романа чем-то пожертвовала?
— Да вроде нет, — вынуждена была признать я.
— Вот именно. По-моему, эти пять лет тебя все устраивало. Ты даже замуж за него не особо торопилась.
— Не торопилась, но собиралась, когда остальное устроится, — уточнила я.
— Так оно, в общем, и устроилось. Но именно тут ты и отказалась связать с ним жизнь. Значит, Роман для тебя — не самое главное в жизни.
Я обиделась.
— К тебе пришли за сочувствием, а ты мораль читаешь.
— Вовсе нет, — улыбнулась Мила. — Просто стараюсь снять гнет с твоей души.
— Да ты же, наоборот, не снимаешь, а взваливаешь. Мол, сама во всем виновата.
— Опять ничего не поняла, — Мила вздохнула. — Ты ни в чем не виновата. Просто жизнь с Романом тебя устраивала только при определенных условиях.
— Не делай из меня меркантильного монстра! Я ведь его любила.
— Может, и правда любила, — без особой убежденности отозвалась она. — Но не настолько, чтобы уехать с ним.
— А почему все должны быть женами декабристов? Если любишь, то обязательно в Сибирь. А если не согласна — значит, не любишь. А может, это он недостаточно меня любил, чтобы здесь всего добиться?
— Во-первых, вероятно, тут он не мог добиться того, что ему предложили там, — ответила подруга. — А во-вторых, и это, наверное, главное, — скорее всего, ваши отношения просто себя исчерпали. Не одно, так другое привело бы к тому же результату. Просто его назначение стало для вас катализатором.
— И он, воспользовавшись предлогом, отнял у меня все! Слушай, Милка, а как ты думаешь, он один туда уехал?
У нее глаза вылезли на лоб:
— Другая женщина?
— Ну, если следовать твоей логике, и наши отношения уже изживали себя, а как говорится, со стороны виднее, то вдруг он раньше меня это почувствовал и подстраховался? Если так, я ему никогда не прощу!
