Герд Фукс - Час ноль
— Вот ты где, — сказал брат. Лицо его выражало сильный испуг. Вернер обнял его за плечи.
— Я здесь, все в порядке.
Хаупт за это время научился уклоняться от встреч, как со знакомыми, так и с незнакомыми людьми. Но однажды — то ли зазевавшись, то ли проявив беспечность — налетел в коридоре на Лею Грунд и лейтенанта Уорберга. Скрыться было некуда, и Хаупт, поздоровавшись, прижался к стенке, чтобы пропустить их.
— Это мой племянник, — сказала Леа Грунд. — Брат того самого вервольфа.
— Как дела у вашего брата? — спросил лейтенант, входя в кабинет Леи. — Да вы садитесь, садитесь, — продолжал он. — Как мог ваш брат стать главарем вервольфов, вы можете объяснить?
— Нет, — ответил Хаупт.
— А что у вас самого было общего с фашизмом, вы можете объяснить? — спросил лейтенант Уорберг, теперь уже улыбаясь.
— Нет, — ответил Хаупт.
— Жаль. — Лейтенант Уорберг откинулся на спинку стула. — Теперь так говорят все немцы. Хотите курить?
— Нет, благодарю вас, — ответил Хаупт. В практике Джеймса Д. Уорберга это был первый случай, чтобы какой-то kraut[3] отказался от американской сигареты.
— Я и в самом деле не могу всего этого объяснить, — сказал Хаупт. — Но хотел бы попробовать.
— А ваш брат?
Хаупт описал состояние Георга, заметил, что тот подает надежды, только надо дать парню время.
— А теперь я могу идти?
— Ну конечно. — Джеймс Уорберг поднялся со стула. Они были примерно одного возраста. Леа Грунд выходила из комнаты, пока они разговаривали. Теперь она вернулась.
— До свидания, — сказал Хаупт.
Когда полковник Шлицер из первого эшелона американских войск покидал деревню, он советовал как можно скорее подыскать бургомистра.
— Пусть эти jerries[4] сами разгребают свое дерьмо. Оставляю вам на всякий случай комендантский взвод.
Вот так и получилось, что в один из солнечных мартовских дней Джеймс Д. Уорберг из Нью-Йорка, стоя у окна в конторе бургомистра, выслушивал предложения в этой связи.
Комиссия по назначению бургомистра заседала несколько часов, и чем дольше они обсуждали кандидатуры, тем сильнее раздражался лейтенант Уорберг, глядя на воронку от полутонной бомбы, угодившей однажды во время налета прямо в здание сберегательной кассы. Много дней уже транспортным колоннам приходилось объезжать воронку, но никому, кроме Джеймса Уорберга, очевидно, и в голову не приходило, что ее можно просто засыпать. Для этого достаточно было отобрать несколько человек из колонн немецких военнопленных, движущихся на запад, или же подрядить крестьян, ожидавших на своих повозках просвета в цепи грузовиков, походных кухонь, гаубиц и санитарных машин.
В поисках будущего бургомистра лейтенанту Уорбергу помогали патер Окс, инспектор Пюц и госпожа Зайде, хирург из Касселя. Для патера Окса это было время привычного послеобеденного сна. И вообще он считал свинством требовать от служителя святой церкви каких-то фамилий. К тому же сидел он весьма неудобно.
Инспектор Пюц был уж так устроен, что вначале непременно соглашался кое в чем с преподобным Оксом. Во всяком случае, он помог тому освежить в памяти некоторые события. Верно, господин Больд (тот самый Больд, владелец мебельного магазина) пытался в 1939 году вступить в отряд штурмовиков, но вряд ли в тот период это можно было рассматривать как серьезный политический шаг. И то, что господин Больд так и не стал штурмовиком, находит ныне в его устах одно объяснение: уже тогда он питал неприязнь к национал-социалистскому тоталитарному режиму. Впрочем, есть еще злые языки, утверждающие, что Больд попросту находился кое с кем из молодых штурмовиков в слишком уж пылких товарищеских отношениях. Однако не этот вопрос является сегодня главным, подчеркнул в своей речи инспектор Пюц, главным является другое — насколько регулярно ходит нынче господин Больд к святой мессе?
Патер Окс заметил, что в этом смысле у Больд а дела обстоят в последнее время вполне приемлемо. И все же, позволил себе возразить инспектор Пюц, как часто ходит господин Больд к исповеди и причащается?
Сам инспектор Пюц причащался каждую неделю. А к мессе и вовсе ходил ежедневно.
Патер Окс не мог не признать, что с причащением дела у господина Больда и впрямь обстоят не лучшим образом впрочем, он уверен, что и это в ближайшее время наладится. Хотя в этом вопросе он вынужден согласиться с инспектором Пюцем. Его преподобию Оксу постоянно приходилось в чем-то соглашаться с инспектором.
Трудно сказать, почему неизменно казалось, будто Пюц состоит помощником при его преподобии Оксе. Костюмы у него были серого, мышиного цвета, галстук всегда черный. Высокого роста, с непропорционально маленькой головой; родом он был из Кёльна. Возможно, такое впечатление возникало из-за стрижки ежиком, а возможно, в силу строения бедер, которые были слегка кривоваты и явно шире, чем плечи. Но скорее всего, подобное впечатление создавали его ботинки. В любой момент их можно было видеть во всей их гигантской величине, ибо брюкам Пюца хронически недоставало длины. Это были высокие черные ботинки на шнуровке, чуть повыше щиколотки. Стоило бросить на них взгляд, и в памяти тут же всплывало слово «ризница». И конечно же, они скрипели. Башмаки церковного служки всегда неимоверно скрипят. Инспектор Пюц явно ошибся в выборе профессии.
Патер Окс был родом из Зауэрланда, из крестьянской семьи. Вот уже три поколения подряд младшего сына они посылали в духовную семинарию, если же это оказывалась девочка — то в монастырь. Не было ни одного анекдота про лицо духовного звания и его экономку, которого бы не знал патер Окс. Пюц охотно подрядился бы прислуживать ему во время мессы, если бы Окс не пресекал подобных попыток. Патер Окс закрыл глаза, вспомнив с тоской, что послезавтра ему вновь придется исповедовать Пюца.
Половина наличного состава комендантского взвода играла на рыночной площади в бейсбол. Кучка детей следила за непонятной игрой.
— А кто, собственно, был здесь бургомистром до января тридцать третьего? — спросила вдруг госпожа Зайде.
Пюц прохаживался взад и вперед по комнате, а патер Окс и лейтенант Уорберг, как загипнотизированные, таращились на его ботинки. Услышав вопрос, инспектор Пюц остановился. Потом осторожно двинулся на свое место.
— Так кто же все-таки был бургомистром до января тридцать третьего?
Инспектор Пюц молчал.
— Юлиус Грунд, — ответил патер Окс, не поднимая глаз.
— И что произошло с этим Юлиусом Грундом?
— Во всяком случае, в свидетельстве о смерти указана сердечная недостаточность, — сказал инспектор Пюц. — Это можно доказать.
— Итак, крестьянин Грунд умер от сердечной недостаточности. Но где умер от сердечной недостаточности крестьянин Грунд?
— В концентрационном лагере Заксенхаузен.
— Следовательно, его убили, — сказала госпожа Зайде.
— Он умер, — сказал Пюц.
— Его убили, — повторила госпожа Зайде.
— Он погиб, — сказал патер Окс, прекращая спор.
Впервые лейтенант Уорберг испытал чувство беспомощности. Он уставился на всех троих. Лейтенант был среднего роста, темноволосый. Обращаясь к Пюцу, он старался тщательно выговаривать трудный для него гласный звук в его фамилии. Патера Окса он называл «господин священник» и всякий раз, как Пюц того прерывал, улыбался ему ободряюще. Но сейчас лейтенант Уорберг не знал, что делать дальше.
Казалось, комендантский взвод собрался на рыночной площади уже в полном составе. Кто не играл в бейсбол, выменивал у подростков кинжалы штурмовиков, католические крестики, нацистские знаки различия, охотничьи ножи, нарукавные повязки, Железные кресты и значки национал-социалистской партии. Группа военнопленных расположилась вблизи на отдых. Оборванные, изголодавшиеся люди. Они молча наблюдали за торговлей.
Лейтенант Уорберг закурил сигарету. Внизу сержант Томпсон надорвал пакет с завтраком. Да ведь он уже ел, подумал лейтенант Уорберг, наверняка полез за жевательной резинкой. Уорберг не ошибся. Сержант отшвырнул пакет, а резинку сунул в рот.
Пакет упал возле ног трех пожилых крестьян, сидевших на скамейке перед входом в аптеку. Проходившая мимо молодая женщина остановилась. Платье болталось на ее худом теле. В руках она держала пустую и потому казавшуюся огромной хозяйственную сумку.
Трое стариков заметили, что беженка тоже видела пакет. Но они смотрели не на пакет и не на молодую женщину, они смотрели на сержанта Томпсона. Опираясь дряблыми подбородками на узловатые руки, которые в свою очередь покоились на суковатых палках, они, казалось, целиком погрузились в созерцание мощной нижней челюсти техасского происхождения. Впрочем, даже не поворачивая своих морщинистых лиц, они, конечно же, держали в поле зрения и женщину.
