Анатолий Агарков - Три напрасных года
— Хотите на «шурупа» взглянуть?
Эка невидаль! Но идём. Сидит паренёк в морской робе и к солдатской шинели пришивает погоны. По щекам слёзы бегут. Никто не смеётся — посмотрели и прочь. Рассказали потом старшины. Пацан из свердловского института в морчасти призвался, а папашка — генерал в Генеральном штабе. Как узнал, ногами затопал — а подать сюда сукина сына! Учиться отправлял — а он вон куда устроился. Короче, от службы отмылить не удалось, а вот от трёх лет — да. В Москву, в советскую армию служить отправили. Был бы парень на гражданке, упал на спинку, ножками посучил, мамашке поплакался, и отстал бы грозный папашка. А тут — на-ка, выкуси. Тут, брат, дисциплина. Приказали — и шей погоны к солдатской шинели, а потом — шагом марш в Москву. Эх, жизнь наша! Даже не знаешь — завидовать или сочувствовать пареньку. Я — сочувствовал.
Другого, по фамилии Моторин, на гражданку жениться отправили по залёту. Беременная девушка папе, тот военкому — в Анапу депеша. Командир навстречу — всегда за советскую семью! Отрядили домой голубчика, мичман в сопровождающих. Без дороги десять дней на всё прочее — сочетание, свадьба и медовая неделя. Вернулся, злой, как чёрт. Оно и понятно — от молодой, любимой жены на узкую курсантскую кровать. В курилке, что на улице перед казармой, друзьям рассказывает:
— …. она обиделась, отвернулась. Я говорю, чё пердильник отклячила — воняешь, лежишь. Она поворачивается. Говорю, спереди ты не лучше пахнешь. Плачет. У, сука!
Парни другого рассказа ждали, про интим, должно быть — хохотнули сдержанно. Перерыв закончился, потянулись в учебный корпус.
Я в наряде был дневальным по роте. В курилке подметать — обязанность свободной смены. Томился с метлой в стороне, ожидая конца перерыва — этот трёп по ушам пришёлся.
Все вышли. Моторин задержался, увидел меня, входящего, и стрельнул «бычком». В меня, между прочим, целил. Для окурков в центре курилки обрез стальной бочки вкопан. Я ногу на баночку (лавочку), преграждая путь:
— Вернулся и поднял.
Он ударил меня коротко без замаха — в дыхалку метил, но попал в черенок метлы. Её конец и сунул ему в нос. Моторин спиной вперёд побежал, с лица из-под ладони закапала кровь. Я за ним. Знал, что сейчас произойдёт — нутром чувствовал, все поджилки мои вибрировали от возбуждения. Сейчас на метлу обопрусь и двину ногой в грудину — сядет он у меня, голубчик, точно в обрез с водой, харчками и «бычками»….
За спиной, как выстрел из пистолета:
— Товарищи курсанты!
Я крутанулся через правое плечо, метлу как карабин к ноге.
— Виноват, товарищ капитан третьего ранга.
Наш взводный Яковлев.
— С вами что?
Рядом с моим пристроил плечо Моторин:
— Расцарапал, товарищ капитан третьего ранга. В носу ковырял.
— Ага, в носу, — взводный у нас нормальный. — Ну, иди.
Ну, что сказать — молодец Моторин. Хоть в чём-то — не стал стучать.
Молодец-то молодец, но на следующее утро в умывалке, только лицо намылил, мне — бац! — кто-то по затылку, я губу разбил о кран водоразборный. Пену смахнул, головой верчу — полроты мимо шмыгает, все торопятся процедуры известные принять. У нас как — пока одни, стоя в проходе, заправляют кровати верхнего яруса, владельцы нижних — в умывалке, и все бегом, всё на ходу. А мне стало доставаться каждое утро.
Постовальчик бы решил мою проблему, но после перестановки с Чуркиным разъехались и наши кровати. Говорю Терёшкину:
— Проследи, Серёга, кто мой кумпол тревожит.
На следующее утро только мыльными ладонями по лицу провёл, мне кулак в голову прилетел — кожа на щеке лопнула, поцеловавшись с краном. Ах, туды твою!
Глаза промыл, смотрю — Терёшкин рядом фыркает.
— Серый, ну, что ж ты — поставили смотреть, а ты подслушиваешь.
Крутит круглой своей бестолковкой:
— А я что, я ничего. А ты чего?
А у меня кровь по щеке, под глазом синева разливается.
Постовал:
— Терпеть больше нельзя — надо что-то делать.
Вечером в личное время пошли с ним во второй кубрик и прямо к Моторину:
— Твоя работа? Открыто посыкиваешь побазарить?
Нас окружили ребята:
— В чём дело?
Обсудили все нюансы, дали добро на поединок. В курилке — есть и такая в роте, под крышей, приличная, в смысле размеров, по углам урны — закрылись четверо: мы с недругом, конечно, Постовал и Игорь Иванов, командир отделения Моторина. Остальные слонялись по коридору, страхуя на случай чего.
У Моторина вид сельского пройдохи — хитрые глазки и круглое мясистое лицо, напоминающее сортирного червя. Драться он не умеет, конечно. Откуда знаю? А по внешнему виду — такие в потасовку лезут по пьянке или от великой злости. Мне надо его разозлить, на это расчёт — он кинется очертя голову, и я уложу его одним ударом. Чего тут с ним прыгать, изображая Мохаммеда Али.
— Что, опарыш, звенят коленки?
Он стоял, набычившись, опустив руки, сжав кулаки. Лицо его наливалось краской. Я переступал с ноги на ногу, повадил плечами. На это тоже был расчёт. Пусть мельтешат в его глазах — он рванёт, я подставлю плечо и резко уберу. Он и уйдёт в пустоту, а потом встретиться с ударом.
Что-то медленно мой противник злостью наливается.
— О-па! — я сделал выпад и назад. — Не дрейфь, моряк ребёнка не обидит.
Стоит, сволочь, желваками играет.
— Опарыш, ты зачем женился? Ты же педик — тебя самого надо….
Он сорвался с места, промахнулся по моему плечу и напоролся подбородком на встречное движение кулака. Высоко взбрыкнул ногами — как фигурист коньками. Грохнулся спиной на кафельный пол. Затылком попытался разбить мозаичную плитку — не смог.
— Всё, — сказал я.
— Нормалёк, — сказал Постовал.
— Закончили, — подтвердил Иванов. Он был лучшим гимнастом роты, и всё поглядывал на Постовала, который на первенстве отряда получил звание кандидата в мастера по гиревому спорту. Поглядывал и прикидывал: не придётся ли драться ещё и секундантам.
— Нет, не всё, — прохрипел за моей спиной Моторин.
Он уже поднялся на четвереньки и мотал головой, пытаясь остановить вращение Земли. Опираясь на подошедшего Иванова, встал на ноги и оттолкнул его.
— Я готов, — сказал Моторин, мотая головой.
— Похвально, — сказал я, обходя его по кривой.
— Парни, кончайте, — подал голос Игорь Иванов.
— Заткнись, — посоветовал Постовал.
Противник был в моей власти — он стоял на ногах, но себя не контролировал. Я мог затащить его в гальюн (сортир) и макнуть рылом в очко — была такая мысль. Мог усадить задницей в урну, вдавить, сравняв коленки с плечами, и тогда без посторонней помощи ему оттуда не выбраться. Я мог сделать с ним всё, что угодно.
С опущенными руками в позе неандертальца, покачиваясь, стоял Моторин. И я напротив. Красивее мне было бы уйти — дело сделано. Но что-то вспыхнуло в душе — то ли обида за далёкую и незнакомую девушку, у которой запах задницы с передницей так раздражали моего противника. То ли жалость к себе пронзила сердце — даже у такого опарыша есть жена, которая, как бы её не обижали, ждёт его и, возможно, любит. А мне-то…. Мне и строчки черкнуть некому. На всем Белом Свете не нашлось ни одной девушки, пожелавшей осчастливить меня своим вниманием. Господи, где твоя справедливость?
Тело моё взмыло вверх, и нога обрушилась на противника. Получи, фашист, гранату! Моторин нашёл спиной угол, врезался, стёк задницей в урну и затих. Дело сделано. Мы разошлись, незамеченные старшинами. Больше наши пути с Моториным не пересекались.
Да-а. Письма, письма. Я почему стал отличником БП и ПП, да как бы не лучшим в роте? Писать было некому. Отец дулся, и общаться не хотел. Сестра разок написала. Увидела дома мои фотографии у мамы и:
— Ах, какая форма! Ах, какой ты красивый, братик. Оставайся жить у моря — мы к тебе в гости будем ездить.
Мама тоже не баловала весточками. Вот и корпел над книжками в часы самоподготовки — святое время письмописания.
Был у нас такой курсант Устьянцев — Устинька — красивый, как девушка. У него даже родинка на верхней губе. Так этому Ален Делону по четырнадцать писем в день приходило. И всё от девчонок. От разных.
Направляющий нашего отделения — Кошков, а замыкающий — Охапкин. Разница в росте чуть не метр. Первый посадил последнего на колено, сфотографировался и отправил домой. Сестра девятиклассница запала. Требует от брата: «Познакомь с Обхваткиным — хочу переписываться». Направляющий наш хохочет:
— Она мне до подбородка, ты ей будешь….
И — ха-ха!
Служил с нами и такой чудак — Уфимцев, из Кировской, кажется, области. У парня был классическая строевая выправка и такой же шаг. Мичмана его в другие роты водили, чтобы показать, каким должен быть строевой моряк. И парень старался изо всех сил, только нервный был очень. Если б я сказал, умственно ограниченный, то, наверное, в зависти уличили. Действительно не было у меня его выправки и такого шага строевого — зато с нервами всё в порядке. Сидим как-то на ЗОМПе (защита от оружия массового поражения), мичман Заболотный вещает.
