Ян Отченашек - Хромой Орфей
«Войтина, ты что изобретешь, когда вырастешь большой?» Он только отмахивался от таких приставаний. Что изобрету? Не знаю еще. В тесном закутке рядом с котельной Войта оборудовал верстак и долгими часами копался там, и уши у него горели от волнения, пока не докопается до сути. Ага! Вот как оно устроено! В мирке машин и механизмов было хорошо, - в нем жила надежность предметов, которые можно ощупать, повозиться над ними, а под конец шлепнуть себя по лбу с радостным чувством откровения. «А что это будет, когда ты кончишь?» - приставала Аленка, заглядывая ему через плечо. «Моторчик для авиамодели. На сжатом воздухе»... Гм... Это ей ничего не говорило, и было немножко скучно. «Войтина, пойдем отсюда! Я хочу!» - И он послушно шел. У забора в дальнем углу сада он построил ветряную мельницу и никак не мог понять, чему Аленка так радуется. «Подумаешь, - он вздернул нос, - такая чепуховина!»
Тогда можно было дергать ее за вихры, втаскивать насильно на старую черешню, злорадно хохотать, когда она неловко сваливалась в траву, или присоединяться к насмешливому хору ребятишек за оградой, скандировавших: «Але-на, Але-на, нога как поле-но!» Реветь и жаловаться она убегала к себе наверх, но никогда не бывал прегражден ей путь вниз, и, день-другой поупрямившись, она съезжала по перилам и примирительно клянчила: «Войтина, Войтишек, ну возьми меня с собой! А то я не знаю, во что играть!» Ну и хитрюга! Войта сначала резко отвергал ее общество - смелые экспедиции по чужим садам не для девчонок, которые то и дело ревут, но в конце концов смягчался с неприятным предчувствием, что шайка грубых ковбоев жестоко над ним посмеется. «И чего ты все таскаешь с собой эту реву? Девчонки все выбалтывают. Эй, а куклу ты перепеленал?» Войта против воли превратился в этакого сказочного Иванушку, каждодневно спасающего царевну от стоглавого дракона - озорных мальчишек... Она же платила ему кошачьей ласковостью, восхищением и слушалась его с первого слова. Однажды он едва не взбунтовался. На их ограде корявыми буквами вывели мелом надпись: «Войта + Алена == жених и невеста!!!» Его облило стыдом, он соскоблил позорную надпись и ожесточился. Но все-таки она сломила его упорство. Кроткой мышкой прокралась в его мастерскую, долго смотрела ему через плечо, потом исподволь взялась уговаривать, отлично сознавая силы своих чар. «Они все дураки! Не обращай внимания! Ведь я тебя правда люблю и, если хочешь, в самом деле выйду за тебя замуж...»
...Одиннадцать, двенадцать, четырнадцать лет... Когда это началось? Случилось-то не сразу, вкралось меж них незаметно, коварно. Просто в один прекрасный день ветряная мельница остановилась, а кукла Зуза сделалась до невозможности старомодной и без сожаления была убрана на чердак, где хранился ненужный хлам. Конец детской беготне, воробьиному щебетанью! Смотрите, смотрите! Аленка поднимается теперь по лестнице, важно выпрямившись, углубленная в себя; иной раз Войта замечал, как она останавливалась в вестибюле перед зеркалом, заглядывала в него изучающим взглядом. И вообще не годится четырнадцатилетней даме скатываться по перилам, а тем более наедаться картофельными оладьями. Точно так же оказалось со временем невозможным заводить болтовню с мальчишкой своего же возраста. Она уже чувствовала на себе взгляды кое-кого из семиклассников-гимназистов, взгляды, полные явственного интереса. А Войтина? Старомодный, чумазый, добрый! Такой неуклюжий, угловатый! Что это с ним? Еле буркнет «привет» и скрывается в подвале. Она его раскусила. Сначала ее это трогало, потом стало забавлять. Здесь было что-то новое, что лучше всякого зеркала отражало ее - пока еще только предчувствуемое - женское могущество. Она ловила Войту под лестницей - с некоторых пор там расходились их дорожки - и с самым голубым невинным взором говорила: «Погоди, не убегай, что я тебе сделала? Видал новую папину машину?» - «Гм...» - «В воскресенье поедем купаться. А у меня новый купальник!» - «Ну и пусть», - неохотно бормотал он, но не отговаривал ее. Руки у него неуклюже висели вдоль тела. Отодрать ее, что ли, за волосы, как бывало? Он прятался в мальчишескую грубость, как улитка в раковину, но не мог обмануть своего тирана, скорее наоборот, побудил его к открытому выпаду. «Что-то в последнее время ты даже не смотришь на меня, - мелодраматично вздыхала Алена, а в уголках ее губ притаился смех. - Ну скажи же что-нибудь умное, я ведь не кусаюсь! А знаешь, я начинаю сомневаться, что ты изобретешь хоть что-нибудь путное. Все пустячки!»
Уходя, он чувствовал, что она смеется у него за спиной. Заперся в своей мастерской. Ну почему она такая? Злоба в нем боролась с бессильным сожалением. Он слышал наверху ее шаги, голос, потом звуки рояля, ее смех. Ночью ворочался на продавленном диване, пялился во тьму. В потолок. Там спит она. Какие-то неведомые чувства просыпались в нем, несли с собой сладковатую истому и беспокойство, и он совершенно не знал, как с ними справиться.
И росли они теперь не рядом, а над и под. Перед ним была одна дорога затеряться учеником в грохоте авиационного завода; она же горделиво вышагивает в гимназию, читает непонятные стихи, бренчит на рояле. «В этом году наша Алена пойдет в танцкласс, Фанинка, как время-то летит!» - услышал он голос милостивой пани. Мать под лестницей всплеснула руками. «Чистый ангелок!» восклицала она, в то время как по ступенькам спускалось голубоватое облако тюля, кружев и раздушенных воланчиков. Хлопнула дверца новой машины - поехали! Ночью раздался всхлип. «Что с тобой, мальчик?» - это голос мамы в темноте. Войта затаил дыхание, притворился спящим. А он не спал. Кто ты? Чумазый заводской мальчишка, никто, нуль. Что тебе надо? Поднять глаза и то не осмелишься. То, что было раньше, просто обман. Ложь. Просто такая игра была. Понарошку!
Ну и пусть! Когда-нибудь покажу тебе! Покажу!
Теперь по лестнице во множестве поднимались новые подруги, нарядные гимназистки, потом даже долговязые - почти мужчины, - из шестого класса, самоуверенные мальчики из приличных семей. Под благосклонным дозором милостивой пани устраивались безупречно-нравственные чаепития; до Войты доносился сверку громкий смех, заглушаемый истошными воплями радиолы.
«Я вся для ритма рождена-а-а, и от него мне нету сна-а-а...» - до омерзения щебетала невидимая певица.
Один раз его позвали наверх: перегорели пробки, квартира утонула в темноте. Войта вошел в переднюю, опасаясь глядеть по сторонам, поднялся, как некий комический дух из подземелья. Из гостиной доносилась болтовня молодых людей и барышень - темнота была весьма удобным обстоятельством для рискованных шуточек. Войта исправлял пустячное повреждение, а Алена светила ему свечкой. Он чувствовал ее за спиной, и ловкие руки его по-дурацки дрожали. Он проглотил слюну.
- Ты славный, Войтина, - сказала она, дохнув ему на шею. - Знаешь что? Давай запустим в ход нашу мельницу, а?
Он обернулся, глубоко изумленный. Лицо ее освещал снизу трепетный огонек свечи, глаза широко и жарко раскрылись. Но это длилось один миг. Войта не поддался на удочку! Тогда она подошла к нему вплотную и быстро коснулась мягкими губами его словно зашитого рта. Он испуганно отшатнулся, отчего смутилась и она. Опомнилась разом.
- Не хочешь посидеть с нами?
Он повернулся к электрическим часам и отрицательно мотнул головой. Алена усмехнулась.
- К твоему сведению, это как раз замечательные ребята и девчонки. А ты задрал нос. Я уж давно заметила, что ты здорово задираешь нос. С чего бы это? Потом, переждав минутку напряженной тишины, спросила еще:
-Ты в самом деле меня не любишь?
Стиснув зубы. Войта ввинтил пробку в гнездо; ни слова, не вырвалось из его стянутого горла. Вспыхнул; свет, встреченный взрывом ликования в гостиной. Алена задула свечу и озорно посмотрела на Войту:
- Сколько я вам должна, пан изобретатель?
С той напряженной минуты, озаренной свечою, их взаимное отчуждение одним скачком достигло высшей ступени. Он вскоре понял это. Прекратились ее ехидные наскоки. Сначала он было облегченно вздохнул: ага, проучил я ее, притихла! Но прошло немного времени, и он ощутил всю сомнительность своего торжества. Теперь ему даже недоставало ее насмешек. Раньше он был пусть комической, пусть старомодной фигурой, но все же напоминавшей о прежнем - чем-то вроде куклы Зузы, теперь Войта вообще перестал существовать для Алены. Просто не было такого. Безразличие Алены, сначала чуть-чуть наигранное, постепенно стало настолько искренним, что она уже совершенно спокойно стала отвечать на его нечленораздельные приветствия. «Здорово!» - «Здорово!» - бросят, бывало, проходя мимо. От Алены веяло жестокой самоуверенностью, которой Войта, неизвестно почему, не обладал ни капли. Она становилась девушкой в полном расцвете, стройная, хотя и склонная к полноте, не ослепительная красавица для этого слишком пухлыми были у нее щечки, недостаточно глубокими глаза и губы - в отца - чувственно полными, но, холеная, жизнерадостная, она была достаточно хороша для того, чтобы затмить в воображении Войты всех других девушек. Слишком часто попадалась она ему на глаза. Он увяз по уши. С очень сложными чувствами слушал он ее рассыпчатый смех, ее голос, когда она напевала новые шлагеры - Алена открыто мечтала о карьере джазовой певицы. Желание, гнев, ощущение собственной неполноценности, ненависть, зависть, влюбленность теснились в сердце Войты. Влюбленность он упрямо отказывался признавать и боролся против нее столь же решительно, сколь и напрасно. На заводе - парень что надо, а дома - размазня. В минуты отрезвления он проходил по всем шкалам стыда, страдая за эти мечты, но тайно продолжал грешить ими, потому что в них Алена любила его страстно и покорно. Они жили волнующей жизнью. Он сделал великое изобретение... Победил в автомобильных гонках... Перелетел океан... Спас потерпевших кораблекрушение, выброшенных на льдину, так что весь мир безумствовал, восхищаясь его геройством...
