Маргарет Этвуд - Пенелопиада
Какое-то время спустя я обнаружила, что Одиссей не из тех мужчин, что спешат отвернуться и захрапеть, сделав свое дело. С этой мужской привычкой я, конечно, не была знакома на собственном опыте, но, как уже говорилось, я не пропускала мимо ушей, о чем болтают служанки. Нет, Одиссей хотел поговорить, а поскольку рассказчик он был великолепный, я слушала с удовольствием. По-моему, именно это он ценил во мне больше всего: то, что я могла оценить по достоинству его рассказы. Многие недооценивают этот женский талант.
Мне представилась возможность заметить длинный шрам у него на бедре, и Одиссей стал рассказывать мне, откуда тот взялся. Как я уже упоминала, он был внуком Автолика, который утверждал, будто его отец — сам Гермес. Возможно, это был такой способ заявить: я, мол, хитрый старый обманщик, вор и плут, и во всем этом мне сопутствует удача.
Автолик был отцом матери Одиссея, Антиклеи, которая вышла замуж за Лаэрта, царя Итаки, и, следовательно, стала теперь моей свекровью. Насчет Антиклеи ходили сплетни, что ее когда-то соблазнил Сизиф, который, дескать, и стал отцом Одиссея. Но мне в это слабо верится: не могу представить, что кому-нибудь захотелось бы соблазнить Антиклею. Это все равно что попытаться соблазнить корабль. Но покамест просто запомним эту версию.
Сизиф был настолько хитроумным, что, как говорят, дважды умудрился обмануть Смерть: в первый раз он обманом заманил владыку Аида в оковы, а во второй — упросил Персефону отпустить его на время из подземного мира, потому что его не похоронили должным образом и он не мог переправиться через Стикс к остальным покойникам. Поэтому если предположить, что Антиклея и впрямь изменила мужу, то Одиссей унаследовал хитрость и коварство по обеим линиям.
Так или иначе, однажды дед Автолик (который, кстати сказать, и нарек его именем Одиссей) пригласил внука на гору Парнас за дарами, обещанными ему при рождении. Одиссей приехал и отправился с сыновьями Автолика на охоту на вепря. Вепрь оказался на редкость свирепым: он-то и ранил его в бедро, наградив этим шрамом.
В том, как Одиссей рассказывал эту историю, было нечто такое, из-за чего я заподозрила: он что-то недоговаривает. Почему вепрь напал только на Одиссея, а остальных не тронул? Может быть, они знали, где логово этого вепря, и заманили родича в ловушку? Может быть, Одиссея хотели погубить, чтобы хитрецу Автолику не пришлось расставаться с обещанными дарами? Все может быть.
Мне было приятно думать, что так оно и было. Приятно было думать, что меня с мужем связывает кое-что общее: мы оба едва не погибли в юности от рук своих родичей. Тем больше оснований для нас держаться заодно и не спешить довериться кому-то другому.
В ответ на историю о шраме я поведала Одиссею, как меня чуть не утопили и как меня спасли утки. Он заинтересовался, стал расспрашивать и посочувствовал — короче говоря, сделал все, что требуется от хорошего слушателя.
— Бедная моя уточка, — сказал он, поглаживая меня. — Не огорчайся. Я бы ни за что не бросил такую прелестную девочку в море.
Тут я еще немного поплакала, но была утешена так, как это уместно для первой брачной ночи.
Вот так мы с Одиссеем и проснулись поутру друзьями, как он и обещал. Впрочем, точнее будет сказать, что у меня пробудились к Одиссею дружеские чувства — и даже более того, любовь и страсть; а он вел себя так, будто отвечал взаимностью. Это не одно и то же.
Прошло несколько дней, и Одиссей объявил, что намерен увезти меня со всем моим приданым к себе на Итаку. Мой отец был раздосадован и сказал, что предпочел бы соблюсти старинный обычай; это означало, что его куда больше устроило бы, останься мы оба со всем новообретенным богатством у него во дворце. Но нас поддержал дядя Тиндарей, чьим зятем, мужем Елены, был могущественный Менелай, так что Икарию пришлось отступиться.
Вы, наверное, слыхали о том, что мой отец бежал вслед за нашей колесницей и умолял меня не уезжать, а Одиссей тогда спросил, еду ли я на Итаку по доброй воле или хочу на самом деле остаться с отцом. Рассказывают, что в ответ я лишь опустила на лицо покрывало, ибо скромность не позволила мне открыто заявить о своем влечении к мужу, и что позднее изваяли статую, в которой я олицетворяла добродетель Скромности.
В этой сказке есть доля правды. Но покрывало я опустила лишь для того, чтобы не заметили, как я смеюсь. Согласитесь, трудно не посмеяться над отцом, который когда-то бросил дочку в море, а теперь бежит за ней по дороге с криками «Не уезжай!».
Остаться я совсем не хотела. Мне не терпелось вырваться наконец из родственных объятий спартанского двора. Я была там не так уж счастлива и теперь больше всего на свете хотела начать новую жизнь.
VIII. Партия хора
Если б была я богатой царевной
Народная песня, исполняется служанками в сопровождении скрипки, аккордеона и свистульки
Первая служанка:
О, если б была я богатой царевной,
Любила б героя и ввек не старела!
О, если бы взял меня в жены герой,
Была б я свободной и ввек молодой!
Хор:
Плыви ж, госпожа, на ревущей волне —
Темна, как могила, вода в глубине.
Твой синий кораблик подхватит волна —
Хранит нас от смерти надежда одна.
Вторая служанка:
Подай-принеси, повинуйся, служа:
«Да-да, господин» и «Нет-нет, госпожа».
С улыбкой киваю, и слезы скрываю,
И мягкое ложе другим застилаю.
Третья служанка:
Пророки и боги, молю, помогите,
Младого героя за мною пришлите!
Но знаю — напрасно спасителя жду:
В трудах я состарюсь и в землю сойду.
Хор:
Плыви ж, госпожа, на ревущей волне —
Темна, как могила, вода в глубине.
Твой синий кораблик подхватит волна —
Хранит нас от смерти надежда одна.
Все служанки делают реверанс.
Меланфо Нежные Щечки
(обходит зрителей со шляпой):
Спасибо, сударь. Благодарствую. Спасибо. Спасибо. Спасибо.
IX. Доверенная наседка
Плавание в Итаку оказалось долгим и страшным, да еще и тошнотворным, по крайней мере для меня лично. Я или лежала пластом, или меня выворачивало, а иногда — и то и другое разом, и так продолжалось большую часть времени. Может быть, я возненавидела море из-за того происшествия в детстве, а может, морской бог Посейдон все еще злился, что тогда не смог меня сожрать.
Так что мне было не до небесных и облачных красот, которые живописал Одиссей, когда изредка заглядывал меня проведать. Почти все время он проводил или на носу корабля, вглядываясь в даль (как я это себе представляла) соколиным взором, дабы вовремя примечать рифы, морских змей и прочие опасности, или у кормила, или еще где-нибудь, откуда управляют судном, — как это делается, я не знала, поскольку до сих пор ни разу в жизни не всходила на борт корабля.
Со дня нашей свадьбы я прониклась к Одиссею огромным уважением, чрезвычайно им восхищалась и воображала его чуть ли не всемогущим (не забывайте, мне было всего пятнадцать), а потому доверяла ему безраздельно и не сомневалась, что такой великий мореход, как он, непременно доставит нас на Итаку в целости и сохранности.
И в конце концов мы действительно добрались до Итаки и вошли в гавань, окруженную крутыми скалистыми утесами. Должно быть, там выставили дозорных и зажгли маяки, чтобы оповестить всех о нашем прибытии, потому что на берегу уже толпился народ. Звучали приветственные крики, и все толкались, пытаясь пробиться в первые ряды, пока мне помогали сойти на берег: люди хотели взглянуть на меня — увидеть своими глазами, что Одиссей преуспел в своей затее и привез домой знатную невесту с прилагающимися к ней драгоценными подарками.
Ночью устроили пир для городской знати. Я вышла к гостям в сверкающем покрывале, в одном из лучших вышитых хитонов, которые привезла с собой, и в сопровождении служанки, которую я также взяла из отцовского дома. Эту служанку отец подарил мне на свадьбу; ее звали Акторида, и она была совсем не рада, что оказалась вместе со мной на Итаке. Ей не хотелось расставаться с роскошью спартанского дворца и со всеми своими подругами-служанками, и я ее не виню. Она была уже далеко не молода: даже моему отцу хватило ума не посылать со мной цветущую юную девицу, возможную соперницу за благосклонность Одиссея, — тем более что в ее обязанности входило стоять по ночам на страже у дверей нашей спальни и не допускать, чтобы нам кто-нибудь мешал. Долго она не прожила. После ее смерти я осталась на Итаке одна-одинешенька — чужеземка среди чужих мне людей.
