Эрик-Эмманюэль Шмитт - Когда я был произведением искусства
— Отлично.
Я с облегчением вздохнул, хотя еще не знал, что меня ожидает. Меня лишь мучил страх, что врачебный осмотр откроет для моего Благодетеля какие-нибудь новые изъяны в моей личности, которые охладят его энтузиазм.
— Присядьте ближе. Я расскажу вам о своем проекте. Сигарету?
— Нет, не люблю, когда раздражается горло.
Он с удивлением поднял брови, не понимая, как это сигарета может вызывать кашель, поскольку ему никогда в голову не приходила мысль глотать табачный дым.
— Умоляю вас, у меня больше нет сил ждать, господин Зевс-Питер-Лама, расскажите мне о своей идее.
Можно долго бороться против очевидных вещей, но иногда вы можете, не задумываясь ни на секунду, решиться на самые безумные поступки.
Я с ходу принял предложение Зевса-Питера-Ламы.
— И все же, друг мой, подумайте. Не спешите, взвесьте все за и против.
— Нет. Я этого хочу. Или это, или возвращаюсь к пропасти.
— Так может, вы хотите, чтобы мой шофер Золтан отвез вас туда?
— Нет, в этом нет никакой нужды. Я согласен с вашим предложением.
— Подождем, однако, до завтра. Подумайте о том, к чему вас это обязывает. Подумайте также, от чего вы отказываетесь. Давайте обсудим это со мной, обмозгуйте это сами.
— Никаких дискуссий: я согласен!
6Первым этапом нашего плана была организация моей смерти. То есть, моей официальной смерти.
Зевс-Питер-Лама настоял на том, чтобы я написал прощальное письмо своим родителям.
— Попрощайтесь с ними, сообщите им, что ваше самоубийство — решение, которое принадлежит только вам, что они здесь ни при чем, что вы благодарите их за нежность, что вы также испытываете к ним искреннюю нежность, что они не должны сильно огорчаться, одним словом, обычную для таких ситуаций ерунду… Вы, вообще, любите их?
— Кого?
— Ваших родителей.
— Чувства — не мой конек.
Я просидел целое утро, сочиняя прощальное письмо миру, который я покидал. Каково же было мое удивление, когда, подбирая слова, я начинал при каждом предложении обливаться горючими слезами. Я, который на протяжении десяти лет видел в своих родителях лишь непоследовательных воспитателей, сыгравших со мной злую шутку, обеспечивших успех старшим братьям и полный провал младшему, я, который постоянно уклонялся от их поцелуев, от их рыданий, от их расспросов, я, который считал, что мой отец и моя мать предали меня, сделав таким, каким я был, что они — родители, недостойные своей ноши, вдруг увидел перед собой, словно вспышки, все, что было до того… До видения… До появления безобразного отражения над умывальником в школьном туалете… Меня внезапно взволновала какая-то неприятная убежденность, что мои отец и мать всегда любили меня, никогда не изгоняли меня из своего сердца, даже тогда, когда я отвечал им холодностью. Смятение, в которое привела меня эта мысль, позволило найти самые верные слова.
— Браво, мой юный друг! Держу пари, что любой, прочитавший эти строки, не удержится от рыданий, — заявил Зевс-Питер-Лама, бегло окинув письмо взором, оставшимся сухим не хуже пустыни.
Он сложил листок и положил в конверт.
— А мои братья?
— Что?
— Что, если я напишу и братьям?
— Стоит ли?
— Письмо, которое преследовало бы их всю жизнь и мучило бы угрызениями совести…
— Ох, уж эти милые братья Фирелли! На них бесполезно воздействовать, они слишком красивы. Впрочем, есть ли у них совесть?
— Не знаю. Пусть им не будет от этого больно, но мне будет приятно. Только ради мести. Ничего, кроме мести.
— Как пожелаете. Но самый великолепный реванш, который вы можете им устроить, мой юный друг, так это то, что мы с вами замышляем…
Хотя он и был прав, я все же не устоял перед наслаждением написать прощальное обвинительное письмо тем, кто превратил меня в ничтожество.
Дорогие мои братья!Уже давно вы позабыли о там, что у вас есть младший брат. Я хочу помочь вам избавиться от этой амнезии. Я решил исчезнуть. В течение десяти лет я ожидал от вас поступков, которые так и не свершились, слов, которые так и не были произнесены. В течение десяти лет вы заработали много денег, выдавая себя за двух самых прекрасных мужчин на земле. Надеюсь, что, состарившись, вы станете более внимательны к другим людям и сохраните в своих детях то, что разрушили во мне. Прощаюсь с вами без всякого сожаления.
С радостной надеждой никогда больше вас не увидеть — ни вас, ни особенно фотографии братьев Фирелли…
Ваш, тем не менее, брат Фирелли.Было решено, что я покончу с собой утром следующего дня, в понедельник.
На рассвете Зевс-Питер-Лама лично поехал на почту на лимузине, чтобы отправить мои письма.
Вернувшись, он сам отвез меня к побережью.
— Ваш шофер с нами не едет?
— Нет. Никто, кроме вас, меня и доктора Фише, не должен быть посвящен в наши планы. Золтан сегодня взял отпуск, и это очень удачно для нас. Он отправился на самолете на родину, чтобы навестить свою семью.
Не доезжая двух километров до побережья, автомобиль остановился на обочине под соснами.
— Идите туда, — сказал он, открывая мне дверцу, — и оставьте там как можно больше следов. Я заберу вас через полчаса.
Я продолжил путь пешком, вдавливая туфли в грязноватое месиво, чтобы четче отпечатать свои следы. Остановившись на полпути, я нарочно обронил свой платок с вышитыми на нем моими инициалами. Добравшись до вершины, я оставил у одной из расщелин свой рюкзак.
Я стоял и с интересом рассматривал пропасть, на краю которой еще недавно собирался покончить с собой. Теперь она казалась мне какой-то искусственной декорацией. Она демонстрировала так много опасностей, — отвесные скалы, взъерошенные угрожающе торчавшими остриями, головокружительная высота, яростные порывы ветра и бесконечный плач бушующих волн, словно хищников, набрасывающихся на берег, — что от этого становилась почти комичной. Ее будто в спешке набросал какой-то наивный художник, который перестарался с декорациями.
Веселый резвый звук клаксона вывел меня из задумчивости.
Я поспешил к лимузину, который укрыл меня за своими тонированными окнами.
— Теперь мы подержим вас взаперти в вашей спальне хотя бы в течение двух дней.
В среду мой Благодетель подтвердил, что родители, получив мои письма, подали в полицию заявление о моем исчезновении. В десять часов утра он сам отправился в полицию, чтобы свидетельствовать о том, как три дня назад ему показалось, что, проезжая на машине вдоль побережья, он заметил, будто некий силуэт оторвался от скалы, хотя и не был в этом уверен. Уже пополудни ему позвонили из полиции, чтобы сообщить об обнаружении рюкзака несчастного самоубийцы. Вечером была установлена четкая связь между розыскными действиями по заявлению моих родителей и следами, которые я оставил у Паломба Сол.
Посреди ночи Зевс-Питер-Лама вошел в мою спальню, закутанный в невыносимо ярких цветов халат, с сигаретой, летающей из одной руки в другую.
— Нам предстоит свидание в морге.
Он пребывал в небывалой возбужденности. Поскольку я вяло отреагировал на его заявление, он резко сорвал с меня одеяло и включил яркий свет.
— Давайте, поторапливайтесь.
— Но зачем? Это не было предусмотрено…
— В этом и ошибка! Мне не хватило воображения. Я не хочу, чтобы вас считали пропавшим. Я хочу, чтобы вас считали мертвым. Мне нужен ваш труп.
— Что?!
— Одевайтесь: я объясню все по дороге.
Само собой, он не добавил к этому ни слова за всю дорогу от Омбриликадо города.
Доктор Фише поджидал нас во дворе морга при слабом до анемичности свете принадлежавшего государству фонаря. Вытащив из кармана брюк внушительную связку ключей, он жестом приказал нам молчать и провел в здание.
Два запаха беспощадно боролись друг с другом в длинных безмолвных коридорах: запах моющего средства с вкусом клубники и запах разложения. Несмотря на то, что в клубнике было нечто острое и тонизирующее, ей не удавалось победить тяжелую пресноту формалина, смешанную с гниением плоти. Мы вошли в заставленную керамическими столами лабораторию, в которой царствовал недружественный живым холод.
— Мы загримируем вас под утопленника, — объявил мне Зевс-Питер-Лама. — Доктор Фише как врач-патологоанатом блестяще справится с этим.
— Утопленник трехдневной давности?
— Сущие пустяки, — подтвердил доктор Фише. — Размягчить мышцы, сделать депигментацию губ, отбелить кожу, выкрасить в синий цвет вены, сделать вспухшими веки, а чтобы волосы были жесткими, применим соль…
— Но зачем? — закричал я, больше испугавшись перспективы обнажиться в этой ледяной комнате, чем предстоящими косметическим операциями.
— Затем, что я хочу, чтобы ваши родители опознали ваше тело! Я хочу, чтобы они видели, как вас вытаскивают из морозильной камеры!
![Д Кузиманза - В раю не плачут [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)