Филипп Джиан - Трения
Мы выбрались за черту города. Мать предложила ехать вдоль берега. Навстречу шел сплошной поток машин, набитых людьми. Целые стада, не страшась темноты и неровных обочин, тянулись в сторону центра, привлекаемые яркими огнями, исполненные твердой решимости оттянуться по полной программе, пока небо не рухнет им на голову. По одну сторону темнел океан, по другую на целый километр — сплошь рестораны, магазины, заправки, сверкающие витрины. Матери понадобились сигареты. Я встал на парковку, она ушла и вернулась, прижимая к груди бутылки.
— Я пива купила, — сказала она.
*
Когда я снова увидел ту девчонку, то сначала был сильно разочарован. Ничего особенного. Я даже подумал: может, это ее сестра‑близнец, ее бледная копия? Или у меня галлюцинация случилась в тот момент, когда я собирался выплеснуть в лицо Роже мой стакан. Может, меня ослепила молния?
Я пожал ей руку. Она опустила глаза. Роже обнимал нас обоих за плечи и улыбался от уха до уха. В вороте его расстегнутой рубашки красовался шейный платок, вроде как шелковый. Роже был свежевыбрит, надушен и радовался за нас, уверенный, что мы с его дочкой крепко подружимся и нам не будет скучно. «У молодежи свои разговоры», — сказал он. Он не стал добавлять: «Хоть под ногами путаться перестанете», — но это было написано на его физиономии. Мне вдруг стало гадко и ужасно захотелось испортить им вечеринку.
Девицу звали Цецилия. Это тоже не фунт изюму, такое имечко носить, — тут особое мужество иметь надо. Она всего‑то прошла со мной до комнаты, где были выставлены закуски, а я уже перестал ее выносить. Дом тем временем наполнялся гостями, на тротуаре парковались машины, хлопали дверцы, в прихожей целовались, вешали пальто, а она все смотрела на меня. Это было совершенно невыносимо, и я спросил, не она ли делала все эти бутерброды — просто я собирался съесть что‑нибудь. И потом, надо же было с ней хоть о чем‑нибудь поговорить.
Я узнавал кое‑кого из пришедших. Мне случалось заезжать за матерью к некоторым из них, и я отметил, что вид у них сейчас намного свежей, чем по утрам, и одежда отглажена, и причесаны они, и даже стоят на своих двоих. Их было человек двадцать, они столпились посреди комнаты и говорили все разом — что случилось за неделю, как проходит лечение и что нового в мире, кажется, опять настала пора религиозных войн и мы снова переживаем кризис двадцать девятого года. Какая‑то пара принесла шоколадные конфеты и две бутылки вина, они торчали у мужчины из карманов пальто. Другая пара принесла рисовые блинчики с креветками и овощами, а еще кто‑то — сборник хитов Дина Мартина, который Ольга с безумным видом прижала к сердцу и бросилась ставить на плеер. Сколько я ее знал, она всегда твердила одно и то же: «У него такой чувственный голос! Нет, ты и твои сверстники не в состоянии оценить прекрасное. Мне иногда кажется, что нас разделяет пропасть!»
Теперь они ели, пили, ходили взад‑вперед, присаживались куда‑нибудь, а я гадал, чем все это кончится. Впрочем, нет, я знал, чем кончится, но не хотел верить. Что‑то во мне отказывалось признать, что все это уже было десятки и сотни раз, что я уже ловил далекое эхо этих концовок, когда на следующий день мать падала мне на руки, а я снисходительно советовал ей выпить аспирину.
Цецилия потянула меня за рукав:
— Хочешь взглянуть на мою комнату?
— Ну да, конечно, — сказал я. — Прихватим пиво?
Дин Мартин затянул «That's Amore», а Ольга, держа в кулаке невидимый микрофон, стала ему подпевать, вихляя бедрами, и все громко ее подбадривали. Мы с Цецилией поднялись на второй этаж.
Я надеялся, что в комнате окажется что‑нибудь любопытное, но увидел только голые стены и матрац на полу.
— А где твои вещи? — спросил я.
— Какие вещи?
Я посмотрел на нее и решил, что пора сматываться. Но прошел час, а я все еще, непонятно почему, сидел у нее в комнате.
Она предложила пойти пройтись. Я сказал, что всецело к ее услугам. И надел ботинки.
Внизу будто отопление включили. Все позабыли свои заботы и раскраснелись. Впрочем, они еще держались, хотя женщины уже не торопились одергивать юбки, а мужчины были заняты тем, что старательно обхаживали своих соседок. Моя мать вела себя как остальные. Никому не пожелаю.
— Не знаю, в чем тут дело, — признался я Цецилии, поднимая воротник, — но временами мне это очень мешает жить.
Мы отправились бродить по пустынным улицам, вдоль особняков со светящимися окнами и проводов, танцующих между столбами. Небо было глубокого черного цвета и в звездах, и мы с удовольствием шагали по мостовой. Разговор теперь шел веселей. Цецилия казалась мне возбужденной, но после того, что она рассказала о своей жизни — тут и видавшие виды впали бы в депрессию, — я был рад, что она еще улыбается. Я на ее месте не упускал бы такой шанс.
Потом мы вышли к океану. Не было видно ни зги. Ни горизонта не было, ни границы между океаном и тьмой. Дул ветер, но не такой уж холодный. Мы сели на песок, подтянув колени к подбородку. Я смотрел на нее и дивился.
Спустя какое‑то время мы встали и пошли к воде. Пляжи тут раскинулись на целые километры.
Она подвернула штаны, сняла кроссовки и вошла в воду.
— Как водичка? — спросил я.
Я никогда еще не встречал девчонки, которая потеряла бы родителей и которую бы воспитывал отчим. Не знаю, что на меня по приезде нашло, почему обаяние, которому я поддался при первой встрече, не подействовало на меня сразу.
Если кто любит девчонок немного замкнутых и грустных, она — то, что надо. Если вам не нравятся загорелые куклы, улыбающиеся с утра до вечера, если вам не нужно снимать клип с попками в стрингах, если вам по вкусу что‑нибудь оригинальное, странное, будоражащее и необычное — не проходите мимо.
Ютта — та совсем не будоражит. Сначала мне казалось, что будоражит, но потом я понял, что нет. Совсем наоборот. С. Юттой даже двенадцатилетний ребенок мог бы угадать все ее хитрости, предсказать каждый шаг и перемену настроения — вплоть до желания чихнуть. Так что у нас вконец отношения разладились. После той сцены со сковородкой, совсем недавней, вряд ли можно что‑нибудь поправить.
— Но ты же с ней живешь? — спросила Цецилия.
— Да вроде как, только долго мы, кажется, не протянем. Впрочем, кто его знает.
— Ну да, конечно. Жить вместе нелегко. Я понимаю.
Мы стали карабкаться на темные громады скал и старались сказать друг другу что‑нибудь приятное. Так мы добрались до устья речки, которую теснил прилив. Пришлось вернуться.
Цецилии было двадцать четыре года, на два года больше, чем мне, но она еще не пробовала ни с кем жить вместе.
— Наверно, я еще не готова. Так мне кажется. В душе не готова. Да и подходящего случая не было. И вообще это ничего не решает.
— Тут я тебе не советчик. Наверно, не для каждой ситуации существуют решения. Не могу ничего сказать, прости.
— Я как‑то не верю в это. Не верю и не хочу себя принуждать.
Честно говоря, вокруг нас не так много людей, у которых мы могли бы поучиться. Я лично никого не знаю, с кого можно было бы брать пример в этом смысле. Может, просто не повезло. Но факт остается фактом.
Увидев лицо Цецилии, я понял, что лучше нам поговорить о чем‑нибудь другом. Я сказал, что хотел бы снова с ней встретиться. И в ответ услышал:
— Для чего?
Она смотрела в сторону. И произнесла это таким тоном, что я растерялся: я вовсе не собирался пропускать между нами электрический разряд. Мое предложение встретиться было совершенно дружеским. Ничего такого я не имел в виду.
— Необязательно, чтобы было для чего. Почему бы просто так не встретиться?
Мы снова присели, чтобы подумать. Стали слушать шум прибоя. По ее мнению, у меня не должно было быть проблем с девчонками. Так на что она мне сдалась? Зачем я ей мозги пудрю?
Я дал буре утихнуть. Когда тебя воспитала женщина, то в этом есть хоть один плюс: умеешь обходить самые банальные ловушки. Я целиком сконцентрировался На запахе йода, который заполнял мои легкие, убрал за ухо прядь, чтобы не подпалить, и закурил сигарету.
Наконец она сменила тему:
— Искупаемся?
— Ты ошибаешься, — сказал я. — Я не то, что ты думаешь. Я совсем не похож на то, что ты себе представляешь.
Я и сам не слишком понимал, что значат мои слова, но постарался произнести их как можно убедительней. У меня было впечатление, что я на работе и позирую перед объективом.
— Так ты идешь купаться?
— Купаться? Шутишь?
Она начала раздеваться.
— Ты что, с ума сошла? — хмыкнул я. — У тебя с головой все в порядке?
Океан был совершенно черный. Такой черноты я не видывал в жизни. Он был огромный и страшный и такой холодный, что стыло все внутри. А она скинула с себя одежку и осталась совсем голая, а кругом тьма, ноябрь, — да еще и нырять собралась. Я так и сидел, разинув рот. Соски у нее были красные. Точно кто‑то их долго тер или щипал. Я почувствовал, что упал в ее глазах. Понял, что она потеряла ко мне всякий интерес. И все равно я решил не купаться. Во‑первых, я плохо плаваю. Кроме того, водная стихия никогда особо меня не привлекала.
![Константин Снайгала - Морковка Семнадцатая [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/210324/210324.jpg)
