Виль Липатов - Лида Вараксина
Выйдя на улицу, Лида прислонилась к каменной стене универмага и все хорошенько обдумала: во первых, ей здорово повезло в том, что сегодня была суббота и до закрытия магазина оставалось пять минут, а в воскресенье он не работал; во-вторых, стипендия – двадцать шесть рублей – была получена вчера. Остальные деньги за субботний вечер и воскресенье можно было достать.
Постояв у холодной стены полчаса, Лида энергично встряхнула головой, экономя деньги на трамвае, пошла пешком на конец Калининской. Через тридцать-сорок минут она вошла в ущелье меж двумя шестиэтажными домами, держась в тени стен и подъездов, пробралась к крайнему подъезду и тихонечко поднялась на пятый этаж. Дверь открыла женщина лет сорока, в шелковом длинном халате, с бигуди в прекрасных рыжих волосах.
– Лида! – радостно воскликнула женщина. – Вы пришли?
Хмурясь, но старательно вытерев ноги о ворсистый половичок, Лида прошагала в комнату-гостиную и деловитыми глазами осмотрела ее. Конечно, в комнате было грязно, неопрятно – на дорогом ковре лежали пыльные следы, валялись окурки, сор был заметен в углы, везде были разбросаны газеты и журналы.
– Павел, ты смотри, кто пришел! – восхищалась рыжеволосая хозяйка, обращаясь одновременно к Лиде и к своему мужу. – Вас мне сам бог послал, Лида! Вы словно знали, что мы с Павлом сегодня идем в театр, а завтра принимаем гостей.
В доме, где жила неопрятная рыжая хозяйка, Лида держала себя с большим достоинством. Жалея толстого веселого мужа, она презирала рыжеволосую за грязь, за тощие веники, за вялую, дряблую кожу. Поэтому на восторги хозяйки Лида не улыбнулась, а только сухо глянула на рыжеволосую и молча прошла в спальню. Здесь было еще грязнее, чем в гостиной, кровати с утра были не застелены, на подоконнике слоем лежала пыль, а на ковре и простынях валялись серебряные обертки от конфет и шоколада.
Люто презирая хозяйку и искренне жалея мужа, Лида наморщила лоб, несколько секунд помолчав, неторопливо обернулась к рыжеволосой, смерила ее взглядом и строго сказала:
– Сделаю я уборку-то! Только вот что, Евгения Борисовна, за сегодняшнее вы мне будете должны пять рублей, но вы дайте еще пятнадцать. Так что я три субботы подряд буду к вам ходить…
– Лида, пожалуйста! – страстно сказала рыжеволосая, и ее зеленые глаза засветились. – Сделайте одолжение, Лида!
Пока хозяева были дома, Лида перемыла всю посуду, очистила от грязи шкаф, стол, табуретки. Когда же хозяева ушли в театр, она перебралась в гостиную. Наводя в комнате блеск и чистоту, Лида иногда останавливалась, нахмурив брови, подолгу рассматривала вещи, безделушки, мебель. Она запоминала, какого цвета были наволочки, разглядывала белье хозяйки, костюмы веселого и толстого мужа и мечтала о том времени, когда у нее будет такая же хорошая квартира и такие же дорогие вещи,
На улице было темно и мрачновато, дул мартовский холодный ветер, когда Лида возвращалась в общежитие. Она весело улыбалась в темноте тому, что у нее уже было более сорока рублей, достать остальные было трудно, но возможно. Двенадцать рублей можно было по частям занять у подруг, но Лида не любила брать деньги взаймы, и потому она сейчас беспокоилась только о погоде: если погода завтра выдастся хорошей, то деньги будут.
Погода не подвела Лиду. Уже в семь часов утра, когда она с опрятным узелком в руках пришла на товарную станцию железной дороги, в мире было солнце и благодать. В пристанционном сквере по базарному чирикали воробьи, маневровые паровозы перекликались чистыми утренними голосами, небо нежно алело над тополями. И работа Лиде попалась легкая. Вместе с тремя женщинами, от которых с утра пахло водочным перегаром, она должна была разгрузить вагон с аптекарскими товарами. Каждому человеку медицинское начальство пообещало заплатить по пятнадцать рублей, и эта сумма показалась Лиде большой, неожиданной, так как раньше Министерство здравоохранения за разгрузку платило сдельщикам поменьше.
В понедельник Лида купила бордовый костюм с вышивкой, любимая преподавательница Галина Захаровна, увидев обновку, сказала:
– Мило, недорого, элегантно…
* * *Всего два года Лида училась в культпросветучилище, но она сумела прилично одеться, хотя из родной деревни в город привезла три паршивеньких платьишка, по-деревенски длинных и пестрых. Теперь у нее было три костюма, шесть платьев, три пары хороших туфель и блестящий халат, точно такой, как у рыжеволосой неряшливой хозяйки.
Осторожно перебирая свое богатство, касаясь платьев и костюмов мягкими подушечками пальцев, Лида долго раздумывала, что ей надеть сегодня. Судя по восходу солнца, день обещал быть ясным и жарким, и она наконец остановилась на платье из светлого штапеля. Потом она обула серые туфли без каблуков, набросила на жесткие волосы газовую косынку.
Выйдя на двор, где уже было светло и солнечно, где посередь травянистой лужайки уже сидело за обеденным столом все семейство тети Фроси, Лида сердечно поздоровалась с хозяевами, присев за стол, без церемоний принялась хлебать лапшу с курицей и заедать ее домашним пшеничным хлебом.
Ела Лида неторопливо, не жадно, но основательно, с чувством. Она ела похлебку как раз так, как едят ее деревенские люди, занятые тяжелым физическим трудом, – медленно ворочала скулами, старательно прожевывала каждый кусок, часто и помногу откусывала от здоровенной краюхи хлеба. Проглотив разжеванное, она делала небольшую паузу; и как все завтракающие, как хозяин Павел Гаврилович, хозяйка и два мальчика, Лида весь завтрак молчала, думала свои думы.
Окончив завтрак, все еще помолчали минутку, потом хозяин Павел Гаврилович шумно отдышался и протяжно спросил:
– Ты, Лида, куда? Поди, на ближни покосы?
– На них, – подумав, ответила Лида и тоже шумно выдохнула воздух. – У меня сегодня политинформация, да надо набрать материалу на боевой листок.
Свертывая папироску и заклеивая ее языком, Павел Гаврилович покосился на Лиду, почесал рукой с кисетом в затылке, открыл было рот, но ничего не сказал, а только посмотрел, как солнце выползает на стреху дома. Розовости в мире уже не было, щедрые безвкусные краски ушли с неба, и прозрачная желтизна уже начинала дышать зноем.
– Я не я буду, если сегодня четыре трудодня не зароблю! – медленно сказал Павел Гаврилович и сплюнул. – Вчера мы двенадцать стогов сметали, а сегодня ране вчерашнего подсохнет. – Он задумался, чему-то своему улыбнулся. – Девятый стог вчера ужасть какой кривой свершился. Ленку-то Вьюкову к стогу и близко пускать не надо. У ней глаз косой!
Хозяин опять замолчал, но на Лиду посмотрел требовательно, серьезно, так как и разговор меж ними был серьезный. Поэтому Лида тоже тяжело вздохнула, помолчала для солидности минуточку и уж тогда сказала протяжно:
– Народ заметки в боевой листок плохо пишет… А насчет Вьюковой вы правду говорите, Павел Гаврилович. Все норовит под ноги побольше, а на спину – поменьше. Вот его и перекашивает, стог-то…
Хозяйка тетя Фрося сидела, отдыхая, и молчала. Она стеснялась вступать в беседу двух работающих на производстве людей, но слушала их с радостью, и на лице у нее было такое выражение, точно она слышала очень умное, значительное. Потом Лида и хозяин поднялись, неторопливо пошли рядом, но у калики Павел Гаврилович остановился, через спину сказал жене:
– Ты купи в сельпе махорки-то. У меня уж самая малость остается.
Павел Гаврилович и Лида свернули в узкий переулок, прошли тонкой тропкой вдоль огорода, перешагнув через плетень, двинулись вдоль второго огорода, чтобы ровно через полкилометра оказаться на покосе – вот как близко было до него от деревни, и Лида почти всю дорогу думала о том, что жителям Яи очень повезло. «Конечно, – думала она, – если до покосов километр, то любая женщина пойдет и сено копнить, и кашеварить, и грести, и что тебе хошь! Потому колхоз по заготовке сена всегда выходит на первое место!»
В родной Лидиной деревне до самого ближнего покоса было восемь километров, чтобы попасть на него, надо было переправляться через речушку. Неудобные были покосы в Лидиной деревне, и она со вздохом подумала: «Как там наши? Что овцу зарезали, это правильно, но остатних беречь надо. Вдруг мало на трудодень выпадет?..»
Лида думала, вспоминала и даже не заметила, как Павел Гаврилович так резко остановился, что она чуть не наткнулась на его сутулую спину.
– Лид, а Лид! – сказал Павел Гаврилович, оборачиваясь. – Уж если народ в боевой листок писать не будет, так ты к нам приходи. Я Ганьку Пудина заставлю. Он семь групп еще до войны кончал.
На покосе было весело и пестро, духовито пахло сеном и зноем, стонали в белесом небе жаворонки, и плыли по небу легкие облака без конца и без начала. Парил под сквозным облаком распятый в небе коршун, громче сенокосилок стрекотали кузнечики и брызгали из-под ног. Покос походил на огромную шахматную доску, стога и разноцветные женщины – на шахматные фигуры.
