Зои Хеллер - Хроника одного скандала
На столе перед Конноли Шеба увидела выдранный газетный клочок с рекламой распродажи в «Харродз». Иллюстрацией служил «высокохудожественный» штриховой набросок дамы в меховой накидке, с осиной талией и презрением на лице. Конноли, как выяснилось, срисовывал это произведение искусства в тетрадку по математике. Шеба заверила его, что ругать не собирается, а подошла, просто чтобы взглянуть, чем он занят.
— Неплохая работа, — похвалила она.
Конноли скорчился — то ли от смущения, то ли от похвалы. («И головой мотал из стороны в сторону, будто слепой», — вспоминала Шеба.)
— Только, знаешь, — продолжала она, — не стоит копировать чужие рисунки. Почему бы тебе не нарисовать что-нибудь из жизни? Или даже придумать что-то свое?
На миг польщенный, Конноли тут же снова замкнулся и раздраженно передернул плечами.
— Нет, видишь ли, — поспешила исправить положение Шеба, — я хотела сказать, что у тебя должно здорово получаться. Замечательный рисунок.
Сменив тему, она поинтересовалась его именем и возрастом; посетовала, что не видела его у себя в студии. Вопрос о том, какой факультатив он выбрал вместо гончарного дела, напугал Конноли. Он буркнул что-то невнятное.
— Какой? — переспросила Шеба.
— Для отстающих, мисс, — хрипло каркнул парень.
Вопреки утверждениям некоторых журналистов, Конноли не был ни «дефективным», ни «слаборазвитым». Как и у доброй четверти учеников Сент-Джорджа, у него возникли «проблемы с грамотностью», у нас принято именно так это называть. Иными словами, парень с трудом читал и писал, в связи с чем и посещал дополнительные занятия для отстающих. Расспросив его поподробнее, Шеба узнала, что и ее класс керамики он не посещает именно из-за этих дополнительных занятий.
— Но ведь так не должно быть, — удивилась Шеба. — Надо что-то делать!
Шеба успела увидеть еще одно неопределенное движение плеч, прежде чем оторваться от беседы с Конноли. Один ее подопечный из восьмого класса пытался поджечь другого, семиклассника, с помощью зажигалки.
Тем вечером, рассказывала позже Шеба, она вспомнила разговор с мальчиком и взяла себе на заметку поговорить с завучем о пересмотре расписания Конноли. Нельзя лишать парнишку, подумала она, занятий искусством — возможно, единственного предмета, к которому у него есть склонность. Шебе хотелось помочь.
В наше время благие намерения учителей средних школ — не редкость. Педагоги из молодых втайне лелеют надежду «изменить мир». Насмотревшись американских фильмов, где хорошенькие учительницы приручают школьных головорезов с помощью цитат из Дилана Томаса, мои юные коллеги тоже загораются желанием завоевать сердца питомцев поэзией и состраданием. Во времена моей учебы ни о чем подобном не помышляли. Мы с однокурсниками не рассчитывали добиться уважения учеников или воплотить в жизнь мечты. Надежды наши не заходили дальше обучения школьников элементарным умениям и навыкам плюс разве что некоторым правилам личной гигиены. Возможно, мы были слишком практичны, но, на мой взгляд, взлет педагогических амбиций и одновременный рост детской безграмотности — далеко не простое совпадение. Пусть мы меньше заботились о душах учеников, зато прочно вбивали в их головы правила деления столбиком.
Разумеется, Шебе не удалось добиться для Конноли другого графика учебы. Она дошла до самого Теда Моусона, но нарвалась на бесцеремонный отказ.
— Составить расписания без малого полутора тысячам учеников, — заявил Моусон, — не проще, чем разыграть шахматную партию в трех измерениях. Одному керамику подавай, другому столярное дело. Эдак я сутками буду здесь торчать.
Шеба рассыпалась в извинениях — ей совсем не хотелось доставлять начальству неприятности.
— Школа-то у нас общеобразовательная, — с игривым укором попенял ей Моусон, — а не какой-нибудь лицей для избранных, черт побери.
Последнее замечание взбесило Шебу, уловившую в нем намек на ее аристократическую наивность, и она дала себе зарок добиться своего, даже если для этого потребуется визит к директору. Обещания она так и не исполнила. Закрутилась, по ее собственным словам. Слишком много было дел. А я осмелюсь предположить, что она просто потеряла к проблеме интерес, как это чаще всего и случается с доморощенными реформаторами.
Через несколько дней после знакомства с Конноли Шеба обнаружила в ящике своего стола набросок — примитивный карандашный женский портрет на линованной бумаге, выполненный в излюбленном романтическом стиле уличных художников. Громадные глаза дамы пьяно косили, а ненормально длинные руки заканчивались беспалыми ладонями. Незнакомка таращилась в пространство с выражением хмельной чувственности. В глубоком вырезе блузы вспухали густо заштрихованные прелести. «Соблазнительная леди», — корявыми печатными буквами подписал свое произведение неизвестный художник.
Шебе не составило особого труда догадаться, что она и есть «соблазнительная леди», что рисунок задумывался как портрет и что постарался над ним тот самый светловолосый парнишка с продленки. Нет, Шеба не обиделась и не занервничала. Напротив, она была приятно удивлена и польщена. На общем фоне царящей в школе жестокости эксцентричный поступок Конноли покорил ее своей невинностью. Учитывая отсутствие подписи, Шеба решила не смущать автора и не показывать виду, что разгадала тайну. Рано или поздно, подумала она, Конноли себя проявит. В самом деле, незадолго до каникул Шеба наткнулась на Конноли за порогом своей студии — он явно поджидал, когда она пойдет обедать.
Шебе запомнилось, что парень был легко одет, не по сезону. На дворе стоял промозглый октябрь, а Конноли в футболке и хлопчатобумажной куртчонке. Он почесал живот, ненароком задрав футболку и продемонстрировав Шебе заметную впадину, уходящую к лобку. «А я и забыла, как выглядит юное мужское тело», — сказала мне как-то Шеба.
— Видели рисунок? — спросил Конноли.
Шеба разыграла изумление:
— Как? Значит, это твой?
Конноли робко признал ее правоту.
Похвалив портрет, Шеба поинтересовалась, почему он не подписан.
— Погоди-ка минутку, — добавила она, вернулась в студию и выдвинула нижний ящик стола, где хранила рисунок. — Подпишешь?
Топтавшийся на пороге Конноли нерешительно глянул на нее.
— Зачем, мисс?
Шеба рассмеялась.
— Да просто так. Мне было бы приятно, но если не хочешь, то и не надо. Хотя обычно художникам нравится, когда признают их талант.
Конноли пересек комнату и склонился над столом.
— У меня есть рисунки и получше, — сказал он. — Здесь руки не вышли.
Шеба объяснила, что руки вообще даются с трудом, что для будущего художника очень важно как можно больше рисовать и изучать строение тела. Неожиданно она заметила, что Конноли глазеет на ее собственные руки. Ей стало неловко — уж очень они неженственные и неухоженные. Опустив листок на стол, Шеба скрестила руки и спрятала ладони под мышками.
— Я поговорила с мистером Моусоном насчет твоего расписания, — сказала она. — К сожалению, все не так просто, как мне казалось. (Хорошо знакомый со школьными порядками, Конноли молча кивнул.) Но я вовсе не сдалась, — поспешно добавила Шеба. — Я буду добиваться для тебя более удобного расписания, а ты пообещай, что будешь рисовать.
После краткой паузы Конноли нерешительно признался, что на портрете изображена Шеба. Его модель кивнула:
— Я так и подумала.
Парень вдруг разволновался до икоты. В попытке его успокоить Шеба отпустила шутку насчет пышногрудости леди на портрете.
— Ты мне явно польстил, — сказала она, чем окончательно сконфузила мальчишку. Тот побагровел и умолк теперь уже надолго.
Тот случай пролил бальзам на самолюбие Шебы. «Такое искреннее восхищение, — говорила она, — для меня было в новинку». Впервые услышав эту фразу, я, помнится, позволила себе некоторый скептицизм. Допустим, чувства Ричарда за годы брака поугасли или обесценились в глазах Шебы, но разве ей недоставало поклонников без Конноли? Быть того не может. Это Шебе-то? Которая ввергает мужчин в ступор своими прозрачными блузками? «Это совсем другое дело», — настаивала Шеба. Понятно — вокруг полно мужиков, которые исподтишка таращатся на нее или откровенно дают понять, что очарованы ею, но ни один из них до Конноли не отважился ее добиваться. Прежде она считала, что мужчин останавливает уважение к ее браку, но позже усомнилась…
— Скорее всего, дело в другом. Если все испытывают такое благоговение перед институтом брака, то откуда берутся измены? Возможно, причина кроется в самих мужчинах, с которыми я обычно общаюсь.
Почти все друзья Ричарда — люди науки, которых приводит в ужас сама мысль о возможности показаться «вульгарными» или бестактными. Даже пытаясь флиртовать, они делают это как бы в шутку, а их комплименты всегда словно в кавычки заключены, чтобы не дай бог дама не оскорбилась и не вздумала отвесить пощечину.
