Константин Кропоткин - Содом и умора
Негодование Тамары было так неподдельно, что я засомневался: она ли показывала Марку бельишко?
Зинка открыла рот, чтобы принять участие в «сцене на базаре», но дверь уже захлопнулась.
— Здравствуй, Тамара! — сказала Зинаида.
Получилось, совсем по-санински. Мы стали хохотать. Марка выгнуло пополам, Кирыч смущенно захрюкал, а Зинка отвечала ему тонким «и-и-и».
— Тома-тома-тома, меня нету дома, — пропищал я экспромт, чем вызвал новый приступ гомерического хохота.
— Я зачем сюда пришла?! — внезапно посерьезнела Зина. — Илья, ты мне песню напишешь!
— Для прорыва на большую сцену? — спросил я.
— Ой, а вдруг ты будешь вторая Алла Пугачева! — восхитился Марк.
— Зинаида Первая, — поправила она. — Ты мне хит написать должен… Срок — неделя.
— Как это? — спросил я, борясь с желанием вытянуться в струнку.
Такая любого генерала за пояс заткнет.
— Молча, — распорядилась Зинка. — Начато — кончено.
Она так избаловалась мужским послушанием, что и меня оптом зачислила в армию своих поклонников.
Начато… Легко сказать…
* * *Я заготовлю острые бритвочки,
Я разорву ваши нити, как ниточки.
Перелицую любовь, как перчатку я,
Белое в черное — перепечатаю…
Я с удовлетворением перечитал последнюю строфу. Быть поэтом-песенником оказалось интересно. Подумать только, еще пару часов назад я и не подозревал, что могу подбирать рифмы позамысловатее, чем «любовь-морковь-свекровь»…
Рецепт оказался прост, как три аккорда. Надо дождаться понедельника, когда все разбегутся по своим делам. Заварить крепкого кофейку и, отхлебывая горьковатой жидкости, вообразить себе некий мотивчик. Затем его надо пропеть и подумать, что бы это могло значить.
— …Начато — кончено
То, что намечено,
Но червоточиной
Я изувечена-а-а-а,
— пропел я монитору и набрал зинкин номер.
— Алло! — хрипло сказала трубка.
Разбудил. Ничего, сейчас как обрадуется! Вместо приветствия я приступил к декламации…
— …Начато — кончено
Чересполосицей
Я изувечена,
И с меня спросится,
— торжественно прочел я заключительную рифму, еще раз восхищаясь ее благозвучием.
Зинка молчала. «Слов от счастья найти не может», — догадался я.
— Я не поняла, про что песня? — фыркнула Зинаида. — Я же сказала, нужен хит, а не твои «черви с точками».
— Червоточина, — поправил я.
— А хит — это значит любовь. Она его любит, а он ее послал куда подальше. Или наоборот, — втолковывала мне Зина, как неразумному дитяти.
— Так это и есть любовь, — возразил я, — «Начато-кончено». То есть любовь ушла, оставила только разочарование…
— Рыжий! Надо быть проще! — перебила меня Зинка и, немного подумав, пригвоздила. — Поэт из тебя, как из меня генеральша. Кстати, как там ваш сосед поживает? Может мне ему позвонить? Свидание назначить?
— Позвони-позвони! — посоветовал я и бросил трубку.
Кончено.
* * *Наверное, со дня основания «Макака» не видела такого количества женщин. Они с интересом разглядывали фривольные картинки на стенах и что-то шептали своим спутникам. Те, в свою очередь, старательно отворачивались, делая вид, будто не интересуются обнаженной мужской натурой.
Я угрюмо изучал содержимое своего стакана и ворчал на Марка, который вертел головой и шепотом восхищался.
— Ой, я его вчера в телевизоре видел, — опять зашелестел он, глядя на загорелого мужчину в переливчатом костюме. — Он в Думе заседает!
По марусиным подсчетам, кроме означенного политика, в «Макаку» явилось десятка полтора известных персонажей: пара телеведущих и музжурналистов, несколько сериальных актеров и актрис… Интересно, сколько часов Зинка провела в обнимку с телефоном, чтобы заманить их на презентацию своего «прорыва на большую сцену»?
— Ты его у меня украла
Я тебя у него украду,
То, что в сердце ко мне запало,
То всегда до ума доведу — ду-ду-ду,
— зашептала Зинаида в микрофон слова «стопроцентного хита».
— Ой, смотри какой у него перстень! Неужели настоящий брильянт? — в горячке зашептал Марк, не сводя глаз с господина политика.
— Чушь! — фыркнул я.
— Думаешь ненастоящий? — спросил Марк.
— Песня — чушь, — пояснил я.
— Ай, какая разница, — махнул он рукой. — Вот Федюня говорит, что теперь можно выращивать алмазы на специальных алмазных фермах. Берут уголь, поливают его химией и ждут, когда…
Мне надоело слушать марусину околесицу и я пробурил блестящую толпу.
— В клеточках — крестики,
В клеточках — нолики,
Мальчики-девочкам,
Как анаболики…
— завывала Зинаида, раскачиваясь на прямых ногах.
— Как алкоголики, — ернически подвыл я и задохнулся.
От второго удара по спине я уподобился рыбе, хватающей воздух на пляжном бережку. Перед носом возникла красная морда. Господи! Еще Санина здесь не хватало.
По случаю праздника сосед принарядился: генеральский костюмчик, волосики приглажены, в глазах боевой задор. Видимо, Зинка решила подстраховаться. Влюбленный мужчина не позволит закидать гнилыми помидорами даму своего сердца.
— Как поет, а?! — заорал мне в ухо Санин. — Слышь?! Как поет? А?! Какая женщина!
— Ты хоть знаешь, что у нее в паспорте написано? — спросил я, едва увернувшись от очередного дружеского удара по позвоночнику.
Если он и дальше будет так выражать свой восторг, то после концерта я поеду не домой, а к Склифосовскому.
— Какая мне разница, замужем она или холостая! — Санин посмотрел на меня так, словно я предложил ему предать родину, и отвернулся к сцене.
— …Как анаболики… — в десятый раз повторив заключительную фразу, перламутровая Зинаида победительно улыбнулась публике.
— Браво! — исступленно забил в ладоши Санин. — Браво!
— Ее Сашей на самом деле зовут, — сказал я в зеленую спину.
— Какая женщина! — кипел восторгом Санин.
— Она — мужчина, — сказал я.
— Какая женщина! — повторил Санин и шмыгнул носом.
Отчего-то я был уверен, что сейчас по его щеке ползет слеза. Большая, как жемчужина.
Великая сила искусства. Черт его подери.
ЧУКОККАЛА-ГЕКАККАЛА
Тяга к знаниям — самый невыносимый изъян в характере Марка. С той поры, как он решил заняться самообразованием, к нам в дом табунами повалили знатоки трансценденции Канта, читатели Вольтера в оригинале и пожиратели кактусов по заветам Кастанеды. Они сидят в нашей гостиной, пьют наш чай и нашу водку, заплевывают окурками нашу квартиру и презирают нас за доброту.
— У Мураками этот синдром прекрасно выписан. Ты не читал Мураками? — вытаращился на меня очередной умник по имени Феликс.
Лицо его свернулось в гримасу, будто я таракан и шевелю усиками.
— Еще один такой визит и тебя застрелю, — сказал я Марку, закрыв дверь за Феликсом. — Почему все твои друзья думают, что если ты готов слушать их бред про эскапические диалектизмы, то у твоих сожителей столько же терпения?
— Да, Филя сегодня загнул, — согласился Марк.
На диване в гостиной спал обессиленный Кирыч. Обычно, когда к нам приходят ученые зануды, он скрывается в спальне и делает вид, что его нет дома. Сегодня улизнуть не удалось. Феликс, как клещ, вцепился в него и допоздна терзал ученостями.
— Мне кажется, Филечка влюблен, — захихикал Марк, кивая на сопящие сто килограммов.
— В кого, в Кирыча? — не поверил я.
— Ну, не в тебя же? Ты даже Кавасаки не знаешь, — прыснул Марк.
Кстати, Мураками я читал и мог бы утереть нос Феликсу — этой крысе в очочках, считающей себя первостатейным критическим светилом. Между собой, мы называем его Чуком. Главным образом потому, что у него есть Гек. Здоровый парень с таким же внушительным именем — Геракл, которое я самовольно сократил до «Гека».
Чук и Гек всюду появляются вместе. И спят, возможно, тоже. Впрочем, мне нет дела до их личной жизни. Мне и со своей проблем хватает.
— Не позвать ли нам Чука на плюшки? — задумчиво сказал я на следующее утро за завтраком.
Марк чуть не подавился бутербродом:
— А кто вчера выставил его из дома?
— Мне стало стыдно. Теперь хочу замолить вину, — объяснил я.
— Тогда и Гека позовем, — обрадовался Марк.
Рандеву было назначено на ближайшие выходные. Марк купил пирожных. Я наварил кофе и понатыкал в гостиной свечек.
Как и ожидалось, Чук и Гек явились минута в минуту. Они ужасно пунктуальны, если речь идет о даровой еде и выпивке.
