Юрий Мамлеев - Другой
— Конечно, его и принял. У меня других лекарств и не было. Это хорошее.
— Мы с Вадимом как вошли в твою квартиру, сразу эту коробочку и обнаружили… Так вот, лекарство это оказалось фальшивое. Я тут же — по блату, через Сергея Михайловича отнесла его, чтоб проверить и все моментально уяснили: фальшивка, да еще в твоем случае — вредная. Вот отчего ты и грохнулся, родной. Тебя таблетка чуть не погубила. Она не смогла остановить приступ. С твоим здоровьем жить можно, — и мамаша потянулась за платком:
— Я это так не оставлю. После того, как твой отец сбег, я всюду блатом обзавелась. А то пропадешь без защиты-то. А заключение врача и таблетки я через Михаила Игнатича передам его приятелю — следователю. Тихому такому… Разве можно этим ненасытным кровопийцам прощать…
— Сколько людей губят — помешались на своих деньгах, как выходцы из ада, людоеды проклятые, — добавил Вадим.
— Моего мужа чуть на тот свет не отправили, — покраснев, разъярилась Лера. — Лёня, — обратилась она к нему, поглаживая его колени, — ты добрый, не от этого века, но дай мне слово, что не простишь им этого!
Лёня растерялся.
— А что делать?
— Пусть Анна Петровна попробует. Есть и другие пути. Осторожно, тихо. Учитывая сатанинские знаки нашего времени.
У Лени окончательно все смешалось в голове: сновидения, полет на тот свет, Аким Иваныч, парень с кровавой ладонью, который сказал, что у него, у Лени, нет «зрения ада», больница, где он лежал обоссанный, а тут еще оказывается, что его отравили, пусть не «лично», а на глобальном уровне. Да, он теперь ясно помнит, как принял эту таблетку, как вышел в садик, где баловались детки… А потом? Что «потом»? На этот вопрос у него нет ответа…
Лёня вздохнул. Глаза его смотрели совершенно отсутствующе. Лера ужаснулась:
— Оглянись, ты не на том свете.
— Покормить его нужно, покормить! — захлопотала мамаша.
— Меня вырвет от еды, — отрезал Леня.
— Чего же ты хочешь?! — воскликнула Лера.
— Хочу кота, — ответил Леня.
В ответ — сначала молчание, а потом:
— Какого кота?
— Обыкновенного. Нашего Мурмура.
Мамаша первая опомнилась.
— Оно конечно. Он тебя любит. Коты успокаивают. А то, что мы пришли, тебе без разницы? Кот тебе дороже.
— Мама, мама! Не надо бреда! — прервал Вадим. — Кот, так кот. Коты с неба не падают.
— Да как же мы его сюда принесем? Кота же не пустят. Главврач не разрешит.
— Главврач! — усмехнулся Вадим. — Сунь ему 100 долларов. Да за 100 долларов не то, что кота — лошадь разрешит запустить в палату.
Лера захохотала:
— Пора, пора! Покой нам только снится! Все сделаем, чтобы Лёня вернулся к нам.
— Сто долларов много, — вздохнула мамаша. — Главврачу по теперешним временам и сто рублей хватит. Скажем, для профилактики нервов у больного…
К вечеру кот уже был у Лени под одеялом. На прощание Лера сказала:
— До завтра. Не будешь мстить — уйду от тебя. Не будь Обломовым, — и она поцеловала мужа в лобик.
Лёня и не был Обломовым. Кот до того перепугался, что как мумия замер под одеялом. Еле-еле Лёня расшевелил его мурлыкать.
В полусне Лёня шептал коту: «Мурмур, не бросай меня… Люди бывают страшные, очень страшные, котик. Тебе этого не понять. У вас все ясно, и смерти ты не боишься. Уйдешь в свой мир и всё. И никаких проблем. Но если бы ты хоть на минуту познал людей, я бы за тебя не ручался. Но люди бывают и прекрасны, как цветы. Да, да». И Лёня уснул, осознав вдруг, что он мало отличается от кота.
Вскоре Лёня оказался дома, не в своей, правда, квартире, а у мамаши под боком.
— Никаких стрессов, никаких переживаний, — сказала на прощанье Людмила Ивановна. — Пусть лучше молчит.
Лёня и от природы не очень разговорчивый, действительно замолчал. Молчал день, два, а потом разразилось.
Тот самый Михаил Игнатьич, которому мамаша, Анна Петровна, передала для знакомого следователя заключение и таблетки, приехал к ней вечерком, отозвал на кухоньку и шепотком на ухо сказал:
— Ни-ни… Не связывайтесь. Я сам боюсь. Я Коле, следователю, все передал, конечно, а потом, когда зашел к нему, чтоб узнать, как и что, он меня и ошарашил. Да что, говорит, с тобой, Миша, у тебя, что, глюки пошли, никакого заключения с таблетками ты мне не передавал. В общем, намек я понял. И ты, Аня, пойми его как следует. Против таких рыл наша физиономия пустая.
Анна Петровна покраснела от гнева, но ситуацию просекла. Решила посоветоваться с Лерой. Та лежала на диване растрепанная, но еще красивей в таком виде, и худоба ей шла, и острота взгляда, и тонкие черты лица, и злость в очертании губ, и решительность — все было при ней. Была она всего на годик-полтора моложе мужа. Лёня в этот момент прогуливался с собачонкой.
Лера отмела все доводы мамаши.
— Не надо трусить, маманя, — даже несколько злобно возразила она. — Все понятно. Я так и думала, что в открытую нельзя. И слава Богу. Мы будем действовать тихонько, осторожно, тайно, не подставляя себя. Со змеями жить, по-змеиному и жалить надо. У меня план есть. Мы себя обезопасим, зачем рисковать из-за какой-то падали, гиен социальных — нет уж, извольте. Мстить можно по-умному. Но и трусить нельзя, а то сделаешься похожей на подругу вашего племянника, Вадима, на Алёну. Я такого трусливого существа за всю свою жизнь не видела.
Анна Петровна обиделась.
— Да Вадим без ума от нее. Она такая умная, необычная.
— Не спорю. Но патологически трусливая. Этот мир, конечно, не подарок, но не до такой же степени.
Тут как раз и Лёня вернулся с собачкой. Та, облаяв саму себя, забилась в угол. Лёня к этому времени старательно запрятал в подвал памяти свое потустороннее путешествие и свои истеричные страхи, решив для себя, что это какой-то редкостный вид сновидения. Но, увы, логика могла охватить малую часть реальности. Нечто неуправляемое в душе Лени давало о себе знать. То ему казалось, что стол в комнате стоит не на месте, то часы на стене вызывали подозрение. «Все как-то стало глуповато, шатко и вот-вот исчезнет», — жаловался он самому себе. Особенно раздражал его унитаз.
И наружность Лени немного изменилась: он похудел, особенно на лицо, черты заострились, и глаза, получив полную свободу выражения, которую он не мог контролировать, чуть-чуть пугали даже Леру своей ярко выраженной истеричной дурашливостью, внутри которой все-таки просвечивал ум. Разумеется, о своем сновидении он никому ни-ни, ни слова. Интеллектуально он действительно пришел в «соответствие», но внутри души — не очень. Мало того, что унитаз раздражал, он еще и пугал. Все время вспоминались сюрреальные стихи:
И потом, как печальная роза,
Провалился он в свой унитаз.
В недрах души Лёня ощущал себя именно «печальной розой», которая вскоре провалится в унитаз и по трубам уйдет навсегда в подземный мир.
Приласкав собачку (она отличалась мазохистскими склонностями; большая редкость среди псов), Лёня выжидающе присел около Леры. Мамаша вышла. Лера со своей изощренностью так обрисовала Лёне текущую ситуацию, что заразила его идеей найти обидчиков тихо, незаметно, чтоб никто не знал, по-змеиному, а потом анонимно передать информацию тем, кто вынужден будет по долгу службы хотя бы накрыть банду. Разослать «данные» в разные инстанции, чтоб нельзя было скрыть…
Лёня и так, без красноречия Леры, затаил в душе обиду на то, что его фактически чуть не убили. Обида жгла его, особенно потому, что он ощущал себя законченным жизненным идиотом, раз стал жертвой разжиревших людоедов. Он мог даже простить собственную смерть, но не издевательство над собой. «И вместо лекарства подсунуть фальшивку, яд мне, невинному молодому человеку», — вздыхал он про себя, — «инвалиду, можно сказать, по части гипертонической болезни и состоянию нервной системы».
— Пойми, — убеждала Лера, — сколько сейчас в стране блаженных, изувеченных, сломленных, несчастных людей, всех мы отстоять не можем, но себя отстоять надо, вопреки мировому апокалипсису.
Лёня восхищенно слушал ее, думая про себя: «Без них, без женщин, мы — ничто теперь…».
Лера закурила, свернулась калачиком на диване и продолжала:
— Но мы, слава Богу, не смертники. Как говорил один знакомый Алёны, — мне что бабы, что грибы — один черт, лишь бы жить.
И Лера хихикнула. Она за многое осуждала Алёну, пассию Вадима, но втайне иногда любовалась ею.
Лёня во всем был согласный, он верил в хитрость Леры: кому ж еще доверять, если не любимой женщине, — думал он, — мамаше? Но мамаша глупа и многого не понимает в капитализме.
— Легко сказать, — скорбно возразил он Лере, — но как мы всё это осуществим?
— Положись на меня. Кой-какие наметки уже созрели в моем уме… Нам только нащупать след, по одному заключению какому-то никто искать их не будет. Тем более, у них и крыша есть…
