Мария Свешникова - Fuck’ты
А еще Алина выходила на переменах нюхать кокаин.
Вот она — дорога из Барби в шлюхи.
Мне стало жалко всех сразу, но больше всего тетю Эллу, винившую себя в том, что не смогла воспитать сына. Теперь это было неважно.
Уныло пришел следующий день, за ним еще один и так по календарю, не в силах перепрыгнуть ни одного числа.
Fuck’ты & fuck’и
Проверка баланса показала, что надо ставить крест на разговорах с прямыми номерами, ночных переписках, которыми я сильно увлеклась, заболев после похорон.
Два закрытых гроба несли по Ваганьковскому кладбищу, кажется, это был очередной отголосок девяностых годов или новая волна двухтысячных. Десять лет назад все боролись за свободу предпринимательства и слова, отменяли цензуру и экстренно приватизировали все что ни попадя, прерываясь на отпевание старых друзей, и сочиняли странные анекдоты:
«Заходит бандит на отпевание брата. Выходит из церкви и говорит окружающим:
„Рубаха у него, конечно, нечто — золота несколько килограммов, крест — такого даже у Михалыча не было, одно непонятно — чего у него из барсетки дым идет?“»
А мы были маленькие и привыкшие к отстрелу банкиров в девяностые. Прошло время — и мы начали говорить о том, что живем в свободной стране. Но если доступ детей к оружию и деньгам и есть та самая свобода, то о чем мы говорим? Многие даже на похоронах осуждали действия погибших, но никто из них, похоже, так и не понял, что мы до сих пор расплачиваемся за свободу, которую так жаждали наши родители, держась за руки и шагая кругами около Белого дома.
А тем временем в Москве лили дожди. И в подъездах кирпичных домов пахло сыростью, а в квартирах висели топоры воспоминаний, раскалывающие привычную жизнь. А что такое воспоминания? Это ветер, его порывы, стремящиеся в объятия настоящему, озноб, стихия, страстно вовлекающая вглубь себя, шепот небес, качающий необузданные зимним холодом деревья, и повод поиграть с прошлым в салки-догонялки.
Каждое воскресенье я училась рисовать — у меня в институте надо было выбрать факультатив. Линду я сюда привела за компанию: она учится на дизайнера — а значит, будет за меня протушевывать академию и царапать карандашом 2B эскизы. Занимались мы у достаточно известной художницы Киры Макеевой, которая с завидным постоянством выставлялась в ЦДХ и Новом Манеже. Кира жила в переулках Арбата, как положено художникам, в Староконюшенном переулке, как подобает светским львицам, и на пятом этаже, как и я. Мы сидели в огромной комнате с белым ламинатом и руками в оранжевых перчатках выводили на холстах прикосновения. Из окна неровно падал свет, ломаясь от матерчатых и многогранных, как вишневая слойка, штор. Вдруг Линда нарушила эту тишину…
— А сколько вам лет?
— Во-первых, тебе, а во-вторых, тридцать три, — ответила Кира на нескромный вопрос Линды.
— А сколько из них вы рисуете?
— Несколько. Была у меня одна странная встреча, после которой захотелось выразиться цветовой гаммой.
Я смотрела на Киру и видела в ней железную выдержку, казалось, ни одна эмоция не может поколебать ее аристократичной стати. Ни слезы, ни улыбки, сильно оголяющей зубы, ни даже серьезного ругательства. А еще она стряхивала пепел в подсвечники:
— …Знаете, что самое обидное? Что работы больного или мертвого художника поднимаются в цене… А памятник при жизни ставят только за очень большие деньги. Потому как пока ты жив — ты можешь объяснить свои работы. А творчество не терпит объяснений.
Я нарисовала любимое число и пару закорючек, спрыснув серебристым ядом из баллона алкидных смол.
— А еще мы сегодня пораньше закончим. Вы меня простите, у меня разговор серьезный намечается. Бывший муж есть бывший муж.
Кира ключами открыла шкаф, встроенный в нишу. На весомой связке висело около десяти брелоков «Месяц чистоты и душевного покоя». Такие же, как у моей сестры. В моих глазах было ярко выраженное недоумение, а в Линдиных — чизкейк и латте, а поскольку мы были в трех домах от «Шоколадницы», ее было не удержать. Да и пусть ест, на радость целлюлиту.
Романович не звонил почти неделю. Я написала пару сообщений, но они были оставлены без ответа. Это был основной принцип нашего отсутствия отношений. Мы постоянно перекидывали мяч права хода из рук в руки. Каждый из нас не хотел отпускать эту возможность, которая выливалась в звонок и потенциальную встречу. У нас были свои места. Нет, мы не скрывались, просто зачем зря обрекать себя на объяснения, что мы делаем вместе. И потом, мы оба с кем-то встречались. Иногда ты можешь год быть с человеком, а потом каким-то знаком или волей судьбы приходит сознание, что он — просто наличие, безэмоциональное свидетельство, прикрытие одиночества. И зачастую больше трогают приходящие, чем присутствующие. Алек давал мне возможность находиться в состоянии вечного флирта с хорошим сексом и без всяких обязательств. Моментная искренность все равно перемежалась какими-то упреками, потому что никто не был готов поставить точку. Мы постоянно играли. Однажды я написала ему sms, после всего нескольких тяг хороших шишек. «Слушай, представляешь, вот будет мне под тридцатник. Напишу книгу. А тебя попрошу сделать обложку. Хотя нет, ты, как всегда, сделаешь не так. Мы будем ругаться. А потом я все сделаю сама. А ты обидишься».
Вот так я умудрилась съязвить, хотя пока не написала и главы, а он сделал не один десяток обложек глянцевых журналов. Александр Романович.
Я рассказала об этом Линде. Она предосудительно посмотрела на меня и спросила:
— А чего ты хочешь от него?
— Да это так, случайный промежуточный секс.
— Промежуточный происходит от «промежностей» или по временному промежутку «до хрена лет»?
— Нет, потому что мы всегда где-то между, но никогда вместе.
— Никогда не говори «никогда»!
— Ты что, умная стала? Лучше подари мне карликового пинчера!
— Ладно, на день рождения, так уж и быть, потрачусь.
Я встречалась с Кириллом. И изменяла направо и налево, потом прямо, назад и еще раз налево. Он просто был. Я отзванивала раз в два дня, еще пару вечеров проводила в кино-клубно-гостевой среде. Но ни один миллиграмм моих мыслей ему не принадлежал. Это было просто наличие. Fuck. А с другими был FUCK, и это нравилось больше. Видимо, что-то поменялось в этом мире, эмансипация переставила нас всех местами, и теперь все дружно пытаются разобраться, кто же из нас Ж, а кто М, а может, мы все правда животные и руководствуемся основными инстинктами. Я лично выбираю мужчин по запаху, может, просто чую хороший генофонд.
Вдруг Линда замолчала, сделала еще пару глотков и выдала мне то, чего боится каждая девушка.
— Я беременна.
Я поперхнулась жасминовым чаем и позеленела в тон содержимому чашки. Вот вам и непринужденная беседа.
— В среду я делаю аборт. Ты пойдешь со мной.
Линда встречалась с Глебастым больше двух лет, но закончить свою беззаботную жизнь в двадцать три ей не хотелось.
— А Глебастый что говорит?
— Он ничего не узнает. Ясно?
Lick’видация последствий
В среду ровно в девять утра за мной заехала Линда, и мы отправились по назначению. У нас был ровно час до вычищения ее организма от еще одного, кстати, живого, организма. Мне впервые стало не по себе. Будучи девочкой, я миллионы раз проигрывала, как приду к предмету своей любви и сообщу, что залетела, и мы вместе, держась за руки, пойдем решать нашу общую проблему. Только я и не подозревала о том, что десять недель воздержания — это самый мелкий fuck’тор на пути lick’видации этой проблемы.
Я решила провериться на всякую нечисть, благо от детовторжения меня защищал «Мерсилон». В регистратуре я оплатила еще не оказанные мне услуги и направилась к кабинету милой рыжей гинекологички. Самое противное — это отвечать на вопросы:
— Сколько у вас было половых партнеров за последний год?
Я им что, математик, что ли?
— Семь.
Пусть будет так.
— Вы занимаетесь вагинальным сексом?
Как они усложнили. Перевожу. Вы трахаетесь?
— Да.
Интересно было бы посмотреть на девственницу, которая отдается лишь бэксайдом[4] и губами.
Оральным?
— Да.
— Анальным?
— Нет, — с гордостью ответила я.
И действительно — хоть в каком-то месте я девственница. А было бы забавно, если в конце этого допроса она подключила бы меня к детектору лжи и задала самый серьезный вопрос:
— Вы много соврали?
Врачам врать нельзя! Но я придерживаюсь другого принципа: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Конечно, не в этом вопросе.
Я села в кресло, медсестра нажала на педаль и меня подняли на высоту полутора метров.
— О чем думаете? — спросил доктор.
— О том, кому первому отрывать левое яичко, если у меня что-то обнаружат.
— А что, много вариантов? — немного с издевкой спросила рыжая.
