Тьерри Коэн - Я сделаю это для тебя
Внезапно его лицо каменеет.
— Я очень горевал, Даниель.
Я коротко киваю.
— Они не люди, — продолжает он. — Человек смотрит врагу в лицо и дерется на равных. Не нападает на невинных, на детей. Как изменился мир, черт бы его побрал! Мы были шпаной, но соблюдали правила. Знали, что такое честь. Да у меня больше уважения к худшему из врагов, чем к вождю этих мерзавцев.
Он говорит о «нашем мире» и «наших правилах» так, словно я никогда не покидал банду. Его слова утешают меня, воссоздавая основу моей жизни, какой бы хрупкой она ни казалась. Но они же и ранят, напоминая, сколь глубоки мое беспамятство и неблагодарность. Я покинул Соломона и остальных, чтобы сочинить для себя новую жизнь. Я вычеркнул их из моей истории. Но я позвал, и Соломон пришел, как будто мы виделись только вчера. И я снова чувствую принадлежность к этой своей семье — давней и надежной. Неужели есть на свете структура — реальная, хоть и неосязаемая, — способная подхватить мои гниющие на солнце останки?
— У меня никогда не было врагов, Соломон. В юности мы просто развлекались. Мы были безумны и жаждали свободы, но ни с кем конкретно не враждовали. Сегодня у меня появился настоящий враг.
Он задумчиво кивает:
— Я догадываюсь, зачем ты здесь. Ты готов совершить ужасную глупость, Дани. Эти люди думают не как мы. Хочу, чтобы ты знал: я тебе помогу. Во всем, без всяких условий. Но что бы ты ни задумал, это безумие. Что тебе о них известно? Ты собрал информацию? Легавые всех стран пытаются их отловить, но не преуспели, так почему должно получиться у тебя?
Вчера мы были друзьями, братьями, сообщниками. Готовыми пожертвовать жизнью за друзей. Реми, Набиль, Витто, Бартоло и я составляли маленький замкнутый клан. Вокруг нас крутились другие мелкотравчатые негодяи, они участвовали в наших делах по необходимости или сродству душ. Соломон всегда был самым решительным, умным и умелым. Когда мы планировали кражу или стычку с другой бандой, он давал нам высказаться насчет деталей, даже поспорить, потом прерывал обсуждение, выдавал решение, и мы его не обсуждали.
— Мне нужно… оборудование.
— И только?
— И только.
Он вздергивает брови:
— Ты один?
Я киваю.
— Совсем рехнулся! — восклицает он. — У них наверняка мощная разветвленная организация…
— Не беспокойся, я знаю, что делаю. — Мой голос звучит твердо.
— Думаешь, я дам тебе в одиночку ввязаться в такое опасное и скользкое дело? Я всегда прикрывал ваши тылы!
— То было раньше, Соломон. Теперь нет ни банды, ни вожака. Только ты и я. И я прошу тебя оказать мне эту услугу.
Я оскорбил Соломона, низведя его до уровня обычного поставщика оружия. Он смотрит на меня не отрываясь, пытается угадать мои мысли. Он пока ничего не решил. Прикидывает риски, оценивает мою решимость, взвешивает, можно ли меня переубедить.
Соломон подносит чашку ко рту и медленно допивает кофе, по-прежнему не спуская с меня глаз, потом наконец спрашивает:
— Что тебе нужно?
* * *Банда друзей сложилась в нашем квартале.
Я жил вдвоем с отцом. Он был честным, порядочным и славным человеком и пытался воспитывать меня в перерывах между двумя приступами депрессии. Мы с ним редко разговаривали. Он наблюдал за мной, думая, как установить контакт со смышленым, но скрытным ребенком. Я видел, что он пытается выразить свою привязанность, понимал его умолчания, но не знал, что чувствую сам — сыновнюю любовь или сострадание. Я справлялся лучше его, потому что знал в этой жизни только разлуку: мама умерла от рака, когда мне было два года. Отец же лелеял свою печаль, то и дело сравнивая нашу нынешнюю жизнь с прежней.
В детстве я сам вставал по утрам, сам завтракал, один шел в школу, обедал в буфете, делал уроки на продленке, возвращался домой, сам готовил ужин, после чего присоединялся к ребятам, которые собирались на лестницах. Нас тогда было много, но настоящими моими друзьями стали Соломон и Реми, а позже — Витто, Бартоло и Набиль. Мы вшестером играли, спорили, вместе выкурили наши первые сигареты. Как родилась эта близость, как стала такой сильной наша привязанность, почему я полюбил именно их? Мне трудно это объяснить. Помню только, что мы были детьми, но воображали себя взрослыми и застенчиво делились друг с другом невзгодами, трудностями и твердым намерением изменить жизнь.
Вырваться за пределы означало для нас найти повод для веселья, испытать сильные эмоции и заработать денег. Деньги и девушки занимали нас тогда сильнее всего.
Найти подход к девушкам из квартала было нетрудно: мы знали, как с ними разговаривать, им нравились наши повадки рано повзрослевших хулиганов, наши мопеды, а потом и машины, на которых мы возили их в город выпить по стаканчику.
Деньги приходилось добывать там, где они водились. Мы начали воровать в магазинах подержанных вещей и у своего же окружения — в основном диски и тряпки. Позже мы стали навещать богатые кварталы, охотясь на велосипеды, неосторожно оставленные хозяевами в саду или на лестничных клетках. Это было очень легко.
Когда мы попадались, нам устраивали выволочку в комиссариате и отпускали, а если прегрешение было серьезным, полицейские вели нас домой, к родителям. Мы с Соломоном всегда честно называли свои имена, потому что не боялись предков, а вот Бартоло, Витто, Набиль и Реми рисковали получить несколько хороших затрещин — это в лучшем случае! В худшем их могли сильно избить или даже выпороть ремнем. Соломон ничем не рисковал, потому что был старшим из шести детей в семье, где мать с отцом не работали и жили на незаконные доходы сына. Моего отца целый день не было дома, а вечером он к телефону не подходил, так что оповестить его о прегрешениях сына никто не мог. Если же он все-таки узнавал, что я провел час или два в комиссариате, то воспринимал это как свою вину и не ругал меня.
Помню, один раз полицейские позвонили отцу на работу и вызвали его. Обычно стоило мне сказать, что мама умерла, как полицейские ограничивались нравоучением и отводили меня домой, чтобы проверить мои слова. Но в тот день инспектор опознал во мне рецидивиста и попросил отца немедленно приехать.
Когда папа появился, волосы у него были взъерошены, руки дрожали. Он был в панике, с трудом подбирал слова, не зная, что следует говорить в подобных обстоятельствах.
Когда мы дошли до дома, он остановился и посмотрел мне прямо в глаза.
— Мне очень жаль, — расстроенно пробормотал он. — Я понимаю, что делаю не все, что должен… но я просто не знаю, что именно нужно делать.
Он пожал плечами и добавил:
— Все должно было сложиться иначе.
Я тогда подумал — уж лучше бы надавал оплеух и наказал. Но папа был тихим человеком и просто не мог изобрести никаких суровых санкций. Он хотел прожить другую жизнь, планировал быть отцом семейства, добытчиком денег, любящим мужем преданной жены, воспитывающей его сына. Преждевременная смерть супруги разрушила все надежды. Я ушел из дома в шестнадцать лет и поселился в сквоте вместе с Соломоном. Для меня ничего не изменилось: я по-прежнему сам решал все свои проблемы и общался с друзьями.
Для моего отца тоже все осталось по-старому, разве что ужин он теперь готовил себе сам.
* * *Теперь у меня есть все необходимое. Я нахожусь у подножия стены. Меня охватывает возбуждение, оно смешивается с другими чувствами, разбавляет их, искажает. Я отправился в «Маленький Париж». Старая бессмысленная привычка, которой я всегда следовал, прежде чем принять серьезное решение. Я не раздумывал, ноги сами принесли меня туда. Я не сомневаюсь в том, что должен делать. Иного выхода нет.
Запах еды, алкоголя и табачного дыма, скрежет отодвигаемых стульев, блеск оцинкованной стойки бара, шершавые деревянные столешницы, гул голосов… мои чувства обострены, мозг выискивает мысли, способные оживить чувства.
Я сижу в углу и жду пробуждения себя прежнего — того, кто скажет, верный ли выбор сделан. Но сегодня волшебство не работает. Я чужак, выпавший из времени. Я свободен от прошлого, в душе нет ни одного чувства, способного привязать меня к подлинному, но уже миновавшему мгновению.
Я потерял себя в тот момент, когда бомба разнесла в клочки моего сына. Разум я тоже утратил. И не удивляюсь, что бы со мной ни происходило.
Я вижу его, он со мной говорит, и это нормально. В тот день я лишился рассудка. Но именно безумие поддерживает мои последние силы.
У меня остались жена и другой сын, они ждут моего возвращения, караулят знак, слово, которые заставят их поверить в будущее, но я храню молчание, я погружен в себя, сосредоточен на своей цели. Эта цель несет меня, заставляет каждый день двигаться вперед, рисует картины ближайших событий. Я посвящаю себя смерти. Я больше не принадлежу этому миру, уже нет.
Жан
Его головные боли утихли. Они скоро вернутся и будут еще сильней и мучительней, как только организм потребует привычную дозу алкоголя.
