Этгар Керет - Семь тучных лет
В конце концов я отыскал симпатичный банк на Нормандских островах. Честно говоря, пока я не занялся поисками банка, я даже не знал, что посреди Ла-Манша есть острова. Соответственно, вполне возможно, что даже если мировая война будет развиваться по самому худшему сценарию, плохие люди, которые захватят мир, тоже не поймут, что там есть острова, и во время глобальной оккупации мой банк останется свободным. Парня, который работал в этом банке и согласился взять мои деньги, звали Джеффри, но он настоял, чтобы я называл его Джефф. Через год его заменили на некоего Джона, или Джо, а потом появился очень приятный парень по имени Джек. Все они были милыми и вежливыми, а когда говорили о моих акциях и облигациях и об их безопасном будущем, обязательно использовали правильные формы настоящего перфектного времени, что нам с Узи никогда не удавалось. Это окончательно меня успокаивало.
Ближневосточные склоки вокруг нас становились все ожесточеннее. «Хезболла» била по Хайфе ракетами «Град», а боеголовки ХАМАСа крушили здания в Ашдоде. Но, несмотря на оглушительныие взрывы, я спал как младенец. Конечно, мне снились сны, но теперь это были идиллические сцены в интерьерах окруженного водой банка, куда Джеффри, или Джон, или Джек привозили меня в гондоле. Виды из гондолы открывались потрясающие, а летучие рыбы плыли рядом и пели мне человеческими голосами, немножко напоминающими Селин Дион, о красоте и величии моего инвестиционного портфеля, прирастающего с каждым днем. Если верить экселевским таблицам Узи, я достиг финансового уровня, при котором можно завести две сосисочные тележки или, при желании, один крытый киоск.
А затем наступил 2008 год, и рыбы в моих снах перестали петь. Когда рынок рухнул, я позвонил Джейсону, заменившему предыдущего Дж, и спросил, должен ли я, на его взгляд, начать продавать активы. Он сказал, что лучше бы мне подождать. Я не помню его точных слов, но и он, как все Дж до него, воспользовался очень правильной формой настоящего перфектного времени. Через две недели мои вклады потеряли тридцать процентов своей стоимости. Во сне банк выглядел по-прежнему, но гондола протекала, и летучие рыбы, переставшие казаться дружелюбными, обращались ко мне на знакомом японемецком диалекте. Задобрить их увесистым хот-догом я бы не смог при всем желании. Экселевские таблицы Узи однозначно демонстрировали, что у меня не осталось денег на тележку. Я названивал в банк. Поначалу Джейсон был полон оптимизма. Затем стал огрызаться, а затем вовсе потерял ко мне интерес. Когда я спросил, занимается ли он моим портфелем и пытается ли спасти то, что осталось, Джейсон объяснил мне политику банка: проактивное управление начинается, когда размер вклада превышает миллион долларов. Я понял, что нам больше не доведется вместе прокатиться в гондоле.
– Смотри на вещи позитивно, – предложил Узи и показал мне фотографию дружелюбного человека в финансовом приложении к какой-то газете. – По крайней мере, твои сбережения не лежали у Мейдоффа[6].
Самого же Узи кризис совершенно не задел: он поставил все свои деньги не то на индийскую пшеницу, не то на ангольское оружие, не то на китайские вакцины. До этого я никогда не слышал о Мейдоффе, но теперь мне известно про Берни и Рут всё. Задним числом следует сказать, что, за исключением истории с грабежом, у нас с Мейдоффом много общего: мы – два беспокойных еврея, два любителя сочинять истории, оба гонялись за мечтой, оба годами плавали в гондоле с пробитым дном. Не приснилось ли и ему однажды, много лет назад, что он торгует сосисками на вокзале? Может, и у него был настоящий друг вроде Узи, вечно дающий трешевые советы?
Ведущий новостного канала только что сообщил о чрезвычайной ситуации в центре страны. Некоторые трассы перекрыты. Ходят слухи, что похищен солдат. По дороге домой я покупаю пачку подгузников для Льва и захожу в видеомагазин, чтобы прихватить несколько серий «Прослушки». Просто на всякий случай.
Долгая перспектива
Приятный голос пилота снова приносит нам извинения по громкой связи. Самолет должен был взлететь два часа назад, а мы все еще на земле. «Наш экипаж пока не сумел определить, в чем проблема с самолетом, поэтому мы вынуждены просить всех пассажиров покинуть воздушное судно. Мы сообщим вам о дальнейших изменениях при первой же возможности».
Тощий молодой человек на соседнем сиденье говорит:
– Все из-за меня. Это я натворил. Помните, когда мы вошли в самолет, я болтал с женой по телефону? Она сказала, что они с дочкой и с нашей второй малышкой идут на пляж. Я сидел тут с пристегнутым ремнем и думал только об одном: «Какого черта я лечу в Италию? Почему вместо того, чтобы проводить субботу с женой и дочками, я должен лететь шесть часов с пересадкой ради часовой встречи, которую мой начальник считает важной? Надеюсь, самолет поломается». Клянусь, я так и подумал: «Надеюсь, самолет поломается», – и смотрите, как оно вышло.
Когда мы вернулись в здание аэропорта, крупная женщина в цветастом платье, таща за собой чемодан размером с гроб, подходит к тощему молодому человеку и спрашивает, откуда мы.
– Какая разница, откуда мы, – подмигивает он мне. – Главное – куда мы.
Через несколько часов я вхожу в маленький, битком набитый запасной самолет, который понесет меня в Рим, чтобы оттуда я добрался до Сицилии. Я иду по проходу и вижу, что тощего молодого человека в самолете нет. Весь полет я буду представлять себе, как он строит песочные замки с женой и дочкой на тельавивском пляже, – и завидовать.
Меня тоже ждут в Тель-Авиве жена и маленький сын. Для меня тоже эта поездка с самого начала складывалась неудачно – и с каждой минутой задержки нравится мне все меньше. Вечером в субботу я должен участвовать в одном мероприятии маленького сицилийского книжного фестиваля в Таормине. Когда организаторы меня позвали, я согласился, думая взять с собой семью, но несколько недель назад жена поняла, что у нее на эти дни запланирована работа, а я оказался связан своим обещанием приехать на фестиваль. Недельная поездка сократилась до двух дней, а теперь выясняется, что из-за сверхъестественных способностей тощего молодого человека, которому захотелось поиграть в песочек со своим ребенком, половина этих двух дней будет впустую растрачена в аэропортах.
Из-за задержки самолета я пропускаю свою римскую пересадку на Катанию. Когда мы наконец попадаем на Сицилию, меня ждет еще одна долгая поездка в Таормину, и я добираюсь до гостиницы уже в темноте. Усатый портье за стойкой регистрации выдает мне ключ от номера. На узкой кушетке в холле спит симпатичный мальчик лет семи, вылитый портье минус усы. Я забираюсь под одеяло прямо в одежде и засыпаю.
Ночь проносится как один долгий, темный, лишенный сновидений миг, но утро окупает все. Я открываю окно и оказываюсь внутри прекрасного сна: передо мной простирается потрясающий пейзаж – берег моря и каменные домики. После долгой прогулки и нескольких бесед на ломаном английском, сопровождающихся энергичной жестикуляцией, ощущение нереальности только усиливается. В конце концов, я отлично знаю здешнее море – это все то же Средиземное море, до которого можно дойти от моего дома в Тель-Авиве всего за пять минут, но здешние жители излучают умиротворение и спокойствие, какие мне еще ни разу в жизни не встречались. Все то же море – но без нависающей над ним черной, страшной экзистенциальной тучи, к которой я так привык. Может быть, это и имел в виду Шимон Перес в далекие дни невинности, говоря о «новом Ближнем Востоке».
Это первый книжный фестиваль в Таормине. Группа организаторов – исключительно милые люди, атмосфера расслабленная; кажется, у фестиваля есть все, что нужно, – кроме посетителей. Не то чтобы у меня претензии к жителям города: если бы посреди жаркого июля вы оказались в самом сердце рая, где бы вы предпочли провести день – на одном из красивейших пляжей мира или в осажденном комарами парке под отупляющий монолог взлохмаченного писателя со странным английским произношением?
Но в гармоничной атмосфере Таормины даже очень плохая посещаемость не считается неудачей. Я думаю, эти милые люди, говорящие на таком красивом, мелодичном итальянском и живущие в такой потрясающей обстановке, восприняли бы с понимающей улыбкой и мор, и глад. После мероприятия мой кроткий английский переводчик указывает на темное море и говорит, что днем отсюда виден итальянский берег материка.
– Видите вон там огни? – спрашивает он, указывая на мерцающие точечки. – Это Реджо-ди-Калабрия, самый южный город Италии.
Когда я был маленьким, мои родители рассказывали мне на ночь всякие истории. Во время Второй мировой войны их родители никогда не читали им книжки – книжкам было неоткуда взяться, – так что истории приходилось выдумывать. Став родителями, они продолжили эту традицию, и я с самых ранних лет очень гордился тем, что истории, которые я слушал каждую ночь, нельзя купить ни в одном магазине, они были моими и только моими. Мама всегда рассказывала про гномов и фей, а папа – про свою жизнь в Южной Италии между 1946 и 1948 годами.
