Тэру Миямото - Узорчатая парча
Я больше не хочу думать, что это все это из-за развода. Наверное, мне просто было необходимо взвалить на кого-то вину. Но я никогда не желала Вам ничего дурного. Никогда-никогда!
На этом я заканчиваю мое затянувшееся послание. Я сейчас уже и сама не знаю, зачем я написала это письмо, зачем так долго трудилась, складывая слова в предложения. В какой-то момент у меня появилось желание порвать и выбросить письмо, так и не опустив его в ящик… Но я все же отправлю его, чтобы Вы знали о моей встрече с отцом Юкако Сэо. Я вовсе не жду ответа. Сочтите это попыткой понять наш довольно странный, какой-то необъяснимый, сумбурный разрыв – спустя десять лет. Погода нынче холодная, так что берегите себя.
16 января
С уважением,
Аки Кацунума
P.S.
Чтобы Вам с первого взгляда стало понятно, кто отправитель письма, я поставила на конверте свое девичье имя – Аки Хосидзима. Ваш адрес я узнала от господина Такигути из отдела снабжения стройматериалами. Он сказал, что поддерживает с Вами приятельские отношения.
Госпожа Аки Кацунума!
Прочел Ваше письмо. Изначально я не намеревался писать ответ. Но прошло какое-то время, и я осознал, что и у меня накопилось немало невысказанного, так что после некоторых сомнений и колебаний я все же решил взяться за перо.
Вы изволили написать, что наш разрыв носил какой-то необъяснимый, сумбурный характер. На это могу сказать, что Вы абсолютно неправы. Лично у меня имелись вполне определенные, ясные причины. Я имею в виду ту самую злополучную историю, что произошла со мной. Будучи женатым человеком, я вступил в связь с посторонней женщиной, в результате чего попал в крайне неприглядную ситуацию. Такому не может быть оправдания. Считаю это достаточно веской причина для развода. Я поставил в неловкое положение очень многих людей. Я и сам пострадал, но рана, нанесенная мне, была ничтожной по сравнению с Вашей. Я также нанес огромный моральный ущерб Вашему отцу и компании «Хосидзима кэнсэцу». Так что вполне естественно, что я попросил у Вас развод. Полагаю, на этом данную тему можно закрыть.
Свое письмо я хотел бы начать с другого. Я хочу рассказать о том, какой характер носили наши отношения с Юкако Сэо. Наверное, это необходимо сделать хотя бы из соображений приличия и уважения к Вам. Потом я хочу принести Вам свои извинения за то, что столь долгое время обманывал Вас. Так что, надеюсь, Вы поймете, почему я умолчал об этом при разводе.
Возможно, Вы сочтете мое заявление чересчур театральным, но дело в том, что мне не хотелось причинять Вам еще большую боль. Однако и Вы скрыли от меня то, что встречались с отцом Юкако Сэо! Признайся Вы в этом, может статься, и я бы умерил гордыню и рассказал все, как было, – еще в тот день, когда мы гуляли в больничном дворе. Но Вы промолчали. Вы пишете мне о своей интуиции. Читая письмо, я убедился в том, какая же это страшная штука – женская интуиция! Она позволяет проникнуть в сокровенную суть вещей…
С Юкако Сэо я познакомился еще в школьные годы, когда учился во втором классе школы средней ступени. После смерти родителей меня забрали к себе родственники по матери, жившие в городке Майдзуру. Это была супружеская пара по фамилии Огата. Детьми они не обзавелись, и даже, кажется, собирались усыновить меня. Но я тогда был в очень трудном возрасте, четырнадцать лет, а потому ни я сам, ни Огата не знали, как сложатся у нас отношения, и мы решили какое-то время просто пожить вместе, не оформляя бумаг, посмотреть, что из этого выйдет. Таким образом я оказался в доме Огата и стал ходить в местную среднюю школу. С той поры прошло двадцать лет, и я почти не помню тот период – каким я был, какие мысли занимали меня. Лишь одно я помню отчетливо даже теперь – чувство жуткого одиночества, какой-то богооставленности, что охватило меня, когда я сошел на станции Хигаси-Майдзуру. У меня даже сердце сжалось тогда от тоски. Городок Хигаси-Майдзуру, насквозь продуваемый леденящим ветром с моря, показался мне убогой дырой, загадочно мрачной и унылой. На самом деле то был тихий городишко в северной части префектуры Киото, на берегу Японского моря. Зимой он завален снегом, летом там влажно, как в бане, весной же и осенью небо застилают плотные тяжелые тучи. На улицах редко встретишь прохожего, только соленый ветер несет клубы пыли… Не могу передать, сколь остро мне захотелось обратно, в Осаку. Но возвращаться было некуда. Супруги Огата, похоже, вскоре горько пожалели о том, что взяли меня к себе. Мы так и не смогли привыкнуть друг к другу. Проходили дни, а я все стеснялся и дичился, Огата тоже чувствовали себя не в своей тарелке. Дядя служил в городской пожарной команде и был честным, добросовестным человеком. Тетка, родившаяся и выросшая в Майдзуру, отличалась ровным, спокойным нравом. Они оба просто из кожи лезли, пытаясь заменить мне родителей, но я наглухо закрыл свое сердце, и они стали явно тяготиться мною.
И в школе я ни с кем так и не подружился. Наверное, мои одноклассники тоже не знали, как держать себя с молчаливым мальчиком из большого города, только что потерявшим родителей. Прошло несколько месяцев, а я так и не мог привыкнуть ни к школе, ни к дому супругов Огата. Однако за это время произошло нечто такое, что перевернуло всю мою душу. Я безумно влюбился. Девчонки обожают всякие сплетни, и они постоянно шушукались об одной моей однокласснице, что та, мол, крутит роман с каким-то парнем из старшей школы, что уже познала мужчин, что из-за нее устроили драку мальчишки из дурных компаний, ну и так далее. За ней прямо-таки тянулся шлейф подобных слухов. Так вот, единственной радостью за время непродолжительной жизни в Майдзуру была для меня любовь к этой девочке, которую звали Юкако Сэо. Запершись в своей комнате, которую отдачи мне супруги Огата, я писал Юкако Сэо письма, ни одно из которых так и не опустил в ящик. Написав письмо, я запечатывал его в конверт, несколько дней хранил в столе, спрятав под бумагами, а потом сжигал на пустыре за домом. Вспоминая сейчас о тех днях, я прихожу к выводу, что это была не мимолетная влюбленность зеленого юнца, а безумная, всепоглощающая страсть. Возможно, таким образом я просто пытался как-то заполнить тоскливую пустоту души. Как бы там ни было, я только издали, украдкой любовался ее профилем, ее движениями, и даже не пытался заговорить с ней, высказать ей свои чувства. Да, чувства мои были глубокими и обжигающе-пылкими, но все-таки я в свои четырнадцать лет еще оставался сущим ребенком. А Юкако Сэо на фоне своих ровесниц казалась такой изысканной, такой взрослой… Она и смеялась, и разговаривала, и ходила как-то иначе, чем все. Даже ногу на ногу клала как-то особенно, по-своему. Возможно, сама атмосфера мрачноватого и почти безлюдного приморского городка придавала особую, мистическую загадочность окружавшей эту девочку ауре. Всякий раз, выслушивая очередную непристойную историю про Юкако Сэо, я ощущал, как вскипает во мне любовное чувство. Мне казалось, что эти толки и пересуды, отдававшие некой греховностью, даже «шли» ей, делали еще привлекательней. Мне она казалась просто блистательной красавицей.
В тот день в начале ноября дул характерный для Майдзуру отвратительный холодный ветер. (Вы, возможно, посмеетесь над тем, что я, расчувствовавшись, пустился в воспоминания, но всякий раз, когда я думаю о том, как Юкако Сэо сама оборвала свою жизнь в гостиничном номере, мне с болезненной отчетливостью вспоминаются те события двадцатилетней давности.)
После занятий в школе я решил немного прогуляться и вышел из дома, направившись в сторону порта. Уже не помню, куда и зачем я тогда шел. В восточной части извилистого залива Майдзуру был полузаброшенный порт Майдзуру-Хигаси, где швартовались небольшие рыбацкие суденышки. Ломаная линия грязного волнолома, пронзительные крики чаек, перекрывающие рев дизельных моторов… Облокотившись на волнолом, я постоял, созерцая портовый пейзаж. В то время сам вид моря наводил на меня гнетущую тоску, и мне отчаянно хотелось назад, в Осаку. Я смотрел на небо, и оно казалось мне ужасающе мрачным, меня затопляла любовь к покойным родителям. В тот день на меня нашло такое же настроение. Глядя на неторопливые волны, я предался мечтам о том, как мне вернуться в Осаку. Человек – престранное создание. Порой в памяти с потрясающей яркостью сохраняется какой-нибудь очень далекий и совершенно незначительный эпизод. Я, например, отчетливо помню, как позади меня проехала на велосипеде женщина с сидевшим на багажнике ребенком. Голова у нее была повязана полотенцем. Лишь на мгновенье я встретился взглядом с захлебывавшимся от плача малышом, но до сих пор помню его припухшие от плача глаза. Когда его плач стих в дали, я повернулся в сторону порта, снова облокотившись о волнолом, – и вдруг увидел медленно бредущую Юкако Сэо. Она была в школьной матроске. Погруженная в свои мысли, девочка не замечала меня. Едва не уткнувшись в меня, Юкако резко остановилась. Я замер в полной растерянности, а она сердито уставилась на меня. Хотя мы учились в одном классе, до того дня не обменялись друг с другом ни словом. Но тут Юкако вдруг спросила, что это я делаю в таком месте. Я промямлил что-то невразумительное, запинаясь и путаясь. Как-то задумчиво, словно прикидывая что-то, она сообщила, что собралась прокатиться на катере, и спросила, не составлю ли я ей компанию. Я поинтересовался, куда она собирается плыть, и Юкако пояснила, что хочет сделать один кружок по заливу. При этом она взглянула на пришвартованный неподалеку катер. Пробормотав себе под нос какую-то малопонятную фразу, вроде того, что «знай он, как обернется дело, ни за что не пригласил бы кататься», Юкако зашагала к лодке. Мне почему-то казалось, что у нее нет особого желания кататься. Правда, меня одолевало какое-то нехорошее предчувствие, но все же до смерти не хотелось расставаться с Юкако, и я продолжал шагать за ней, обдуваемый морским бризом.
