Радика Джа - Исповедь гейши
Когда я вернулась к столу с чаем, она заявила:
— Вижу, что муж тебя балует. Молодец. Красивая сумка, но слишком банальная. В следующий раз покупай Феррагамо.
Я уже открыла рот, чтобы рассказать ей о своем вчерашнем вояже по магазинам, но последняя фраза остановила меня. Ко мне вернулось чувство неполноценности, которое она всегда старалась мне внушить. И тут Акира потянулся ко мне и опрокинул ей на колени чашку с чаем. По желтому дизайнерскому платью растеклась коричневая жидкость. Мать взглянула на пятно, и ее лицо стало чуть напряженным. Молча передав мне ребенка, она пошла в ванную, прихватив с собой сумку. Я услышала звук льющейся воды и шум фена. Когда через десять минут она выплыла из ванной, на ее платье не было ни пятнышка. Макияж она тоже успела поправить. Выглядела моя мать на все сто.
Больше она ко мне не приезжала.
Вы можете спросить, зачем я все это рассказываю. Может, вы думаете, что я сочиняю? В конце концов, перед вами уже не девочка. Мне под сорок, и при свете дня на животе у меня видны следы от кесарева сечения, а грудь стала вялой и слегка обвисла, так что я давно уже ношу бюстгальтер. Вы скажете, что вряд ли можно помнить в мельчайших подробностях такое незначительное событие, как покупка сумки и все, что за этим последовало. Но я ничего не забыла. Я помню все свои покупки — во всяком случае, те, что делала поначалу. Если бы я могла пригласить вас домой, то показала бы босоножки, которые купила сразу же после отъезда матери. Они тоже от Луи Виттона. Классические сандалеты из коричневой кожи. Даже сейчас они выглядят элегантно. Вот это мне и нравится в дорогих вещах. Они не устаревают и не изнашиваются.
Сейчас молодые женщины одеваются очень модно, но носят они в основном всякую дешевку, которая моментально теряет вид. В конце восьмидесятых Япония купалась в деньгах, и мы приобретали только самое лучшее — по-настоящему роскошные вещи из Италии и Франции. В те времена дешевые европейские товары в Японии не продавались. Когда я смотрю на свои босоножки от Луи Виттона, то всякий раз вспоминаю, как быстро мать привела в порядок свое залитое чаем платье. Это часть японской культуры. Мы умеем наводить чистоту. И любим красивые вещи. Мои первые сандалеты от Луи Виттона никогда не выйдут в тираж. Они не исчезнут от грубого слова, как это бывает с любовью. Они навсегда со мной.
Хотите знать, почему я не люблю свою мать?
Все началось очень давно. Даже когда был жив отец, мы с ней не были особенно близки. А потом, когда мать стала нашей единственной опорой, она либо спала, либо отсутствовала. Если вы еще не догадались, мать моя стала хостес в ночном баре, где развлекала клиентов. Когда отец умер, она была еще молода и очень красива, а достойной работы для женщин тогда просто не существовало. В баре она могла неплохо заработать, чтобы отправить нас с братом в дорогую частную школу. Дочь учителя, она была готова на любые жертвы, лишь бы дать детям хорошее образование.
Думаю, что работу ей помогли найти те самые якудза, что застрелили моего отца. Но точно сказать не могу, потому что в то время была еще маленькой. Помню только вечера, когда мы возвращались из школы, — на столе был собран обильный ужин, а мать наверху одевалась перед работой. Я снимала крышки с чуть теплых тарелок и накладывала себе и брату. Мы ели, глядя в телевизор, и притворялись, что не видим, как мать прокрадывается мимо нас к двери. Все, что она говорила после смерти отца, давно вылетело у меня из головы, но ее платья я помню до сих пор. Причем до мельчайших подробностей.
Из окна кухни я смотрела, как мать идет по дороге, постепенно растворяясь в темноте. Раскованная элегантная женщина. Мы жили в пригороде, и вокруг почти не было домов, только поля, за которыми темнел лес. Но не это пугало меня. Мне было страшно от мысли, что когда-нибудь она уйдет от нас навсегда.
Осталось сообщить вам одну маленькую деталь. Убирая со стола после ухода матери, я обнаружила под ее тарелкой конверт. На нем была написана моя новая фамилия, и я решила, что его оставила Секи-сан. Внутри я обнаружила чек на полтора миллиона иен и короткую записку:
Поздравляю с совершеннолетием, хотя матерью ты стала раньше, чем женщиной. Прости, что не купила тебе свадебного кимоно.
И подпись: «Твоя мать». Только тогда я вспомнила, что сегодня мне исполнилось двадцать лет.
Высокие каблуки
Что сделает женщина, получив полтора миллиона иен? Если она добродетельна, то положит их на банковский счет мужа и использует на обучение детей или накупит им красивой одежды, чтобы они выглядели не хуже других. Короче, она употребит свалившиеся на нее деньги на поднятие престижа своей семьи. Думаю, все началось именно тогда — я смотрела на чек и думала, что ни за что не отдам его семье, а потрачу все деньги на себя. Вероятно, дьявол уже посеял в моей душе семена зла, и они ждали момента, чтобы прорасти. Вместо того чтобы положить деньги на счет мужа, я открыла свой собственный тайный счет. В мои планы не входило потратить все. Я думала, что, если муж попадет в критическую ситуацию, как это в свое время случилось с моим отцом, я смогу снять эти деньги и выручить его. Вероятно, я обманывала себя. Когда, оставив Акиру на попечение Секи-сан, я открывала счет в банке, женщина со светлыми крашеными волосами проникновенно спросила, нужна ли мне кредитная карта, на что я без колебаний ответила «да».
Через три недели, в половине первого, когда я убирала весь тот свинарник, который Акира устроил за столом во время еды, в дверь позвонили. Удивившись, я пошла открывать. Но это оказался лишь почтальон с толстым конвертом.
— Распишитесь, пожалуйста, — попросил он, вручая мне ручку.
Я машинально расписалась в полной уверенности, что письмо предназначается мужу. Но, перевернув конверт, увидела на нем свое имя. До сих пор помню, как сияла моя карточка. Не золотая, как у мужа, а синяя с серебром. Мне она ужасно понравилась, однако я спрятала ее подальше, предполагая, что никогда ею не воспользуюсь.
Но очень скоро ее пришлось достать. И спровоцировал меня муж. Он сказал, что жена перспективного банковского служащего не должна покупать вещи, сделанные в Японии.
— Тебе следует хотя бы раз в месяц выбираться в магазины и приобретать себе что-нибудь новенькое, желательно европейское, — посоветовал он. — И не показывайся на улице без хорошей сумочки. Никогда не знаешь, кто тебя увидит.
Вы считаете, что я в этой стране чужая и мне следовало отсюда уехать? Да, я всегда мечтала об этом. Мне часто снился сон, в котором я стою у шикарной двери с большим латунным кольцом, какие показывают в голливудских фильмах пятидесятых годов. К этой двери ведут с улицы три ступени. Я легко поднимаюсь по ним в летнем платье от Диора, красном с белым, и красных босоножках от Гуччи на высоких каблуках. В руке белая сумочка-клатч «Дольче & Габбана». Это платье и сумочка до сих пор со мной. Летом всегда ношу клатчи — я ввела их в моду в Японии. До того как меня сфотографировали с одной из них на Омотэсандо, никто их не носил. Но это уже другая история. Как-нибудь я принесу вам фото, и вы увидите, как гламурно я выглядела в молодости. В банке все завидовали Рю. Один из его коллег, прилично накачавшись, как-то раз заявил, что шеф моего мужа завел со мной роман. Но об этом в другой раз. А сейчас вернемся к моей мечте. На чем я остановилась? Да, я стою у зеленой двери. Она открывается, и я вхожу в сверкающее пространство с окнами по обе стороны. Никаких тебе ступенек и обуви в коридоре. И главное, никаких тупорылых домашних тапочек. Я, не снимая босоножек, цокаю каблучками по дому своей мечты, вхожу в огромную гостиную с диванами и мохнатым бежевым ковром, и ноги погружаются в мягкую уютную шерсть. Сажусь на диван, в руке появляется бокал с вином, и я начинаю листать журнал под музыку Моцарта или кого-нибудь там еще. И все вокруг залито светом.
Потом, просыпаясь, вижу, что я по-прежнему в Японии, рядом храпит муж, на полу валяются мои шлепанцы. Маленькое окошко задернуто тяжелыми плотными шторами, а за стеклянной дверью виднеется крошечный балкон. Но это тоже сон. Много лет назад муж поменял наши традиционные японские футоны[2] на европейский пружинный матрас. Когда я утром убиралась в спальне, то поднимала его и прислоняла к стене. Все остальное время он лежал на полу, занимая его почти целиком. Место оставалось только для тапочек. Я не хотела расставаться со старыми матрасиками, но муж настоял — он утверждал, что на пружинах лучше заниматься сексом. Однако к тому времени, когда у нас появилась кровать, сексом мы уже почти не занимались. Считается, что только в спальне мы становимся сами собой. Похоже, наше собственное «я» имеет очень незначительный размер, иначе оно просто не уместилось бы в таких тесных спальнях. Кровать была такой огромной, что для наших с мужем «я» уже не оставалось места. Вероятно, именно это и разрушило наш брак.
