Николя Барро - Ты найдешь меня на краю света
Некоторые утверждают, что накануне серьезных потрясений судьба всегда посылает нам знак, который мы должны увидеть. «В то утро у меня было странное чувство…» — говорят они, вспоминая судьбоносный день. Или: «Когда картина упала со стены, я понял, что-то должно случиться».
Очевидно, у меня отсутствуют антенны, воспринимающие такие сигналы. Разумеется, здесь кстати было бы заметить, что тот четверг, перевернувший мою жизнь с ног на голову, начался как-то по-особенному. Однако, говоря по правде, я ничего такого не замечал.
Ни о чем не подозревал, открывая почтовый ящик в подъезде. Мое шестое чувство молчало, даже когда под кучей счетов обнаружился бледно-голубой конверт. «Для Дюка» — было выведено на нем изящным почерком. Помню, как я улыбнулся про себя, решив, что это исчезнувшая Шарлотта посылает таким образом прощальный привет. Мне как-то не пришло в голову, что повсюду таскать с собой в сумочке бумагу ручной выделки довольно странно даже для дамы ее круга.
Я уже хотел вскрыть конверт, как увидел мадам Вернье с хозяйственной сумкой.
— Доброе утро, месье Шампольон, привет, Сезанн, — сказала она. — Вы как будто не выспались? Поздно вернулись вчера?
Мадам Вернье была моей соседкой и жила одна в огромной квартире на первом этаже. Состоятельную и вот уже два года как разведенную, ее будто обходила стороной суета современной жизни. Сама она утверждала, что занята поисками второго мужа. Но и это дело, как видно, было неспешное.
Главное достоинство мадам Вернье — ее любовь к животным — объяснялось тем, что она располагала свободным временем. Поэтому, когда я куда-нибудь уезжал, она охотно брала на себя заботу о Сезанне. Однако самое ужасное состояло в том, что этого времени у нее было слишком много. Поэтому мадам Вернье всегда стремилась втянуть собеседника в продолжительный разговор, даже если он очень спешил.
В то утро она свалилась на меня как снег на голову. Я раздраженно смотрел в ее приветливое, выспавшееся лицо.
Она подошла просто так или уже успела заметить этот небесно-голубой конверт у меня в руках? Предупреждая вопросы о жарких бессонных ночах и бумажных письмах, я незаметно засунул почту в сумку.
— Если честно, то поздно, — признался я мадам Вернье и бросил взгляд на часы. — О боже, надо бежать, меня ждут! До скорого, мадам, поговорим в другой раз!
С этими словами я устремился к выходу, волоча за собой Сезанна, с интересом обнюхивавшего изящные туфли мадам Вернье, и нажал на дверную ручку.
— Приятного дня! — закричала она мне вслед. — Когда нужно будет взять Сезанна, только скажите. Вы знаете, у меня много свободного времени.
Я махнул ей рукой и побежал по направлению к Сене. В конце концов, я не имею права задерживаться, когда Сезанну нужно срочно справить нужду.
Через двадцать минут я сидел в такси на пути к Северному вокзалу. Мы уже миновали Пон-дю-Каруссель и проезжали стеклянную пирамиду, переливающуюся в лучах утреннего солнца, когда я вдруг вспомнил о письме Шарлотты.
Улыбнувшись, я достал его и вскрыл конверт. Настойчивая дама, ничего не скажешь. Но милая. В бумажных письмах в эпоху мейлов и эсэмэсок есть что-то старомодно-трогательное. Давно уже не получал я подобных посланий, если не считать открыток, которые присылали мне друзья из отпуска.
Откинувшись на сиденье, я пробежал глазами исписанный с обеих сторон листок. Вздрогнул и выпрямился так резко, что водитель с интересом уставился на меня в зеркальце заднего вида. Заметив письмо у меня в руках, он сделал свои выводы.
— Все в порядке, месье? — спросил он.
В его голосе слышалось искреннее сочувствие и знание человеческой природы. Таким тоном обычно разговаривают с пассажирами парижские таксисты, когда у них выдается удачный день.
Смутившись, я кивнул. Да, все в порядке. В руках я держал любовное послание. Вне всякого сомнения, оно предназначалось мне, хотя, судя по стилю, было написано веке в восемнадцатом. И уж точно не Шарлоттой.
Автор пожелал остаться неизвестным, и этот факт окончательно сбил меня с толку. Я понятия не имел, кто эта женщина, между тем как она хорошо меня знала.
Или я чего-то не заметил?
Мой дорогой месье Дюк!
Уже одно обращение чего стоило! Уж не вздумалось ли кому подшутить надо мной? Друзья называют меня Жаном Дюком, это общеизвестно. Но кто из них мог написать такое?
Я внимательно всматривался в синие чернильные строчки и разбирал букву за буквой, словно расшифровывал тайнопись. Впервые в жизни я понял, каким беспомощным чувствовал себя мой легендарный пращур, когда стоял у Розеттского камня.
Мой дорогой месье Дюк!
Я не знаю, с чего начать это письмо, вероятно самое важное в моей жизни. Я чувствую это инстинктом влюбленной женщины. Не знаю, как склонить Ваши прекрасные голубые глаза, которые уже столько мне о Вас рассказали, к тому, чтобы они воспринимали каждое мое слово как некую драгоценность.
Как мне проникнуть в Ваши мысли и чувства? Могу ли я питать дерзкую надежду, что эта золотая пыль моего сердца навечно уляжется на дне Вашей души? Чем я могу Вас растрогать? Тем ли, что с первого взгляда поняла, что Вы, любезный Дюк, и есть тот, самый мужчина, которого я искала всю жизнь? Вряд ли. Вы слышали такое сотни раз, и в этом нет ничего оригинального. К тому же я уверена, Вы знаете и из собственного богатого опыта, как быстро «любовь с первого взгляда» оборачивается порой тяжким разочарованием.
Есть ли у меня хоть одна новая мысль, хоть одно слово любви, никем еще не сказанное? Боюсь, что нет. Так или иначе, все повторяется. Любая вещь кажется банальной, если смотреть на нее снаружи. Тем не менее в мире все происходит впервые, и это понимаешь только через собственный опыт. Каждому, кого настигает это прекрасное чувство, кажется, будто он и есть первый в мире влюбленный. А потому, милостивый государь, я позволю себе еще одно клише, и Вы должны мне его простить.
Я никогда не забуду день, когда впервые Вас увидела. Ваш взгляд был подобен молнии и поразил меня как молния, с той только разницей, что не было грома. (Во всяком случае, его никто не слышал.)
Я не могла Вами налюбоваться. Меня очаровала Ваша непринужденная элегантность. Блестящие глаза выдавали в Вас живой ум. Ваша улыбка предназначалась только мне. Наконец, ни у одного мужчины до сих пор я не встречала таких красивых рук. О них — я краснею, вспоминая об этом, — я думала долгими бессонными ночами.
Но одно обстоятельство омрачало счастливейший момент моей жизни: подле Вас была прекрасная женщина. Она, подобно солнцу, затмевала всех остальных, и рядом с ней я чувствовала себя невзрачной серой мышкой. «Кто она? — думала я. — Ваша жена, любовница?»
С робостью и ревностью, мой дорогой Дюк, я наблюдала за Вами. Вскоре я выяснила, что Вы всегда появляетесь в обществе с красивыми дамами, и часто — простите мою прямоту — с разными…
— Свинья! Глупая свинья! — Машину тряхнуло, после чего она с визгом обогнула внезапно появившийся перед нами экскурсионный автобус.
На какой-то момент мне показалось, что таксист имел в виду меня. Я рассеянно кивнул.
— Вы видели когда-нибудь такого идиота? — Он хлопнул рукой по муфте сцепления и сделал недвусмысленный жест в сторону водителя автобуса. — Tu es le roi du inonde?[14] Кто ты такой, эй? — кричал он в окно.
Водитель автобуса виновато развел руками. Туристы удивленно смотрели на нас сверху вниз. Вероятно, у них в Лондоне такие разборки на дорогах не приняты. В свою очередь, я уставился на них как пришелец с другой планеты.
Вскоре, однако, я опустил голову и вернулся на ту планету, что непостижимым образом только что втянула меня в свою орбиту. Я продолжил чтение.
…я выяснила, что Вы всегда появляетесь в обществе с красивыми дамами, и часто — простите мою прямоту — с разными…
Я улыбнулся, перечитывая эту фразу. Тот, кто ее писал, обладал чувством юмора.
Почему-то тот факт, что Вы свободны, добавил мне мужества и заставил влюбиться в Вас еще чуточку больше.
Не помню, сколько часов прошло с тех пор. Может, тысячи, а может, один бесконечно долгий час. Даже если Ваше поведение в отношении дам свидетельствует о легкомыслии или о нерешительности, я вижу в Вас человека с сильными чувствами и сердцем, которое — я в этом уверена — способна воспламенить только настоящая женщина.
Позвольте же мне стать ею, и Вы не пожалеете!
Мысленно я снова и снова возвращаюсь к печальной истории, что свела нас вместе, и тем незабываемым моментам, когда наши руки соприкасались и я чувствовала на коже Ваше дыхание. Счастье находилось на расстоянии взмаха ресниц, я могла бы Вас поцеловать (что, вероятно, и сделала бы при других обстоятельствах). Вы были неподражаемо смущены и по-рыцарски галантны. Что греха таить, ведь и я виновата не меньше Вашего. (Хотя сейчас Вы, конечно, не понимаете, о чем я говорю.)
