Вильям Козлов - Чёрные ангелы в белых одеждах
— Возьми, пригодятся. Наверное, и на билет нет? Теперь, как сразу после войны, на крышах вагонов не ездят.
Вадим спрятал руки за спину, отрицательно покачал взъерошенной головой. Отец учил его никогда не брать денег в долг, да и давать не советовал. Хочет он того или нет, но должник рано или поздно становится твоим недоброжелателем, больше всего люди не любят кому-то быть обязанными, не терпят благодетелей. Таково уж свойство человеческой натуры…
— Отцовское воспитание, — усмехнулся Арсений Владимирович. — Бери, Вадим, это деньги твоего отца… Именно для такого случая он и передал мне их для тебя.
— Правда? — поднял на него большие зеленоватые глаза мальчик.
— Спрячь подальше, а приедешь в Пушкинские горы — отдай на хранение деду. Придет зима, а тебе и надеть-то на себя нечего будет.
— Я ночью проберусь домой… Там мои вещи. Возьму и пальто.
— Ни в коем случае, — сказал Хитров, — Именно на это они и рассчитывают… Метрика у тебя?
Вадим вспомнил, что метрику энкавэдэшник небрежно сунул в кожаную сумку, что была у него через плечо.
— Забрали, — ответил он.
— Тогда мой тебе совет: придумай себе другую фамилию…
— Нет, — твердо сказал Вадим. Зеленый ободок в глазах сузился, — Нашу фамилию я менять не буду!
— Как хочешь, — смиренно промолвил Арсений Владимирович, — Ради твоей же безопасности.
— Зачем я им? — тоскливо вырвалось у мальчика. — Что я им сделал?!
— Это безжалостная тупая машина, — сказал друг отца, — Она выпалывает поле подчистую. Ее придумал сам Дьявол.
— Но есть и Бог? — сказал Вадим.
— Вот этого я не знаю, — грустно улыбнулся Хитров.
Он крепко пожал руку осунувшемуся мальчику, не удержался и потрепал его по бледной щеке.
— Хочу надеяться, когда ты вырастешь, то все, что сейчас происходит, покажется тебе дурным сном… — тяжело ронял он слова. — Сгинет палач, истинный враг всех народов и все переменится… Должно перемениться! Или уже и настоящих людей в России не осталось?! — Последние слова он почти выкрикнул, но опомнившись, оглянулся, помахал рукой и пошел в сторону Невского проспекта. Широкие штанины полоскались на ходу. Вдруг резко остановился, повернул расстроенное лицо к мальчику.
— Вадик, помни, что у тебя есть дом в Ленинграде. И тебе всегда будут рады.
«… Тетя Лиля не будет рада… — рассеянно подумал он про жену Хитрова. — Она всего боится и меня на порог не пустит…».
Вадим молча смотрел ему вслед. В кулаке была зажата пачка денег. Он снова подумал, что у отца есть настоящий друг. Хитров сказал, что таких, как отец, мало осталось, точно так же можно сказать и про Арсения Владимировича. Таких тоже немного. Зато много равнодушных, трусливых, готовых на предательство: много замкнутых с непроницаемыми лицами людей в зеленой форме и портупеях, а еще больше у них помощников-стукачей, которые постоянно вокруг нас…
Небо над Невским проспектом багровело, ослепительно сияла адмиралтейская игла, вода в Фонтанке сразу стала черной, как деготь, а с юношей и коней на мосту будто стерли позолоту. Пронзительный и переливчатый звук милицейского свистка резанул уши. К повернувшему с Аничкова моста на набережную тупоносому зеленому фургону с надписью «Хлеб», поддерживая кобуру, спешил коротконогий милиционер в белой гимнастерке и синей фуражке с околышем. Прохожие равнодушно обтекали перегородивший им дорогу грузовик.
4. Под стук колес
До Пушкинских Гор оказалось не так-то просто добраться из Ленинграда: железнодорожная ветка доходила лишь до города Остров, а оттуда нужно было ехать на автобусах через Новгородку. Когда Вадиму было лет пять-шесть, родители совершили паломничество к могиле великого российского поэта. Помнится, добирались на поезде, потом на попутках, а от Новгородки до Святогорского монастыря, где могила поэта, на таратайке, запряженной двумя лошадками. Тогда этот гористый поселок еще по старинке называли Святыми Горами. Мать возложила на могилу букет роз, у ворот монастыря их сфотографировал местный фотограф. Высокий, широкоплечий отец, худощавая стройная мать и он, Вадим, в матросском костюме. На черной ленте бескозырки надпись: «Грозный»…
В кассе ему дали плацкартный билет для взрослых, поезд должен был прибыть в Остров в шесть утра. Ночь перед этим Вадим провел на вокзале. Почти все невысокие лавки были заняты транзитными пассажирами, он приткнулся у окна. В зале ожидания витал запах дезинфекции и отхожего места, слышался храп, людской приглушенный говор. Под высоким побеленным потолком летал воробей, иногда опускался и прямо у ног пассажиров склевывал крошки. Первое время Вадим всякий раз вздрагивал, когда совсем близко раздавался металлический грохот отправляющегося с платформы поезда, а потом незаметно задремал. Пожилая женщина с черным фибровым чемоданом и котомками поначалу косилась на него и все время щупала толстыми ногами в ботах свой багаж. Она поинтересовалась, куда едет Вадим, тот сказал, что в Остров к деду.
— На каникулы?
— Ну да, — кивнул Вадим. Врать он был не приучен, но и рассказывать посторонней женщине о своих злоключениях не хотелось. Тетка угостила его крылом жареной курицы, пирожками с капустой и крутыми яйцами. Евший последние дни урывками и на ходу, мальчишка набросился на вкусную домашнюю снедь. Добрая женщина все подкладывала ему то пирожок с поджаристой корочкой, то яйцо. Она ехала в Печоры, где у нее был свой дом и большой участок с яблоневым садом.
— У нас красиво-о, есть че поглядеть, — протяжно говорила она. — Один старинный монастырь че стоит… Сколько раз разоряли, супостаты, а он все стоит. Монашки все больше старые, немощные, но с утра до вечера копаются за каменными стенами. У многих гробы для себя сколочены, иные и спят в них заместо кровати…
У Вадима слипались глаза, он клевал носом, жмурился, моргал, а рукой нет-нет щупал засунутые за пазухой деньги. Вещей у него никаких не было, по-видимому; из-за этого женщина и смотрела ранее на него с подозрением, дескать, не воришка ли? Иногда шмыгали мимо лавок подозрительные люди в мятых брюках и пиджаках с цепким вороватым взглядом, слонялись и подвыпившие. Эти искали свободные места, где бы приткнуться, а один так и завалился в проходе, откуда его вскоре выставил за гулкую дверь молодой высокий милиционер в синей форме и с пустой кобурой на боку.
Вадим помог женщине дотащить котомки до седьмого вагона, ему нужно было в девятый. Проводница тоже с подозрением его оглядела, долго изучала рябой картонный билет с компостером, мальчишка вынужден был сказать, что его дядя вчера уехал, а он задержался у родственников, потому и едет налегке без вещей.
— Ишь, нижнюю полку дали… — покачала головой проводница. — Забирайся, парнишка, на верхнюю, не то ночью подниму, коли кто с дитем подсядет.
Свернув в комок серую куртку с накладными карманами, Вадим положил ее под голову и растянулся на жесткой крашеной полке. Здесь тоже пахло дезинфекцией. Внизу о чем-то негромко толковали двое мужчин и толстая круглолицая молодуха в коричневой шерстяной кофте. У нее смех был какой-то взвизгивающий. У женщины толстые ноги, большая колыхающаяся грудь и красные губы, когда она хихикала, видна была щербинка меж зубов. Мужчины худые, один белобрысый, второй черный, как цыган. Оба наперебой заигрывали с грудастой молодухой. Стук колес и неразборчивые голоса усыпляли. Еще раз пощупав за пазухой завернутые в газету деньги, он закрыл глаза и сразу оказался дома на Лиговке в отцовском кабинете. Две стены в книжных полках, рядом с письменным столом громоздкая рейсшина с приколотым к доске ватманом. Форточка открыта и слышно как за окном шумит дождь. В Ленинграде белые ночи и свет еще не включен. Отец стоит у окна, повернувшись боком к сыну. У него густые темно-русые волосы, зачесанные назад, четкий профиль с твердым рельефным подбородком, нос прямой, чуть впалые виски. Гордая, всегда высоко вскинутая голова на крепкой шее. Рукава клетчатой рубашки засучены, на мускулистых руках поблескивают светлые волоски.
— Ты задал мне трудный вопрос, Вадик… — глуховатым ровным голосом говорит отец, — Есть ли Бог? Этого наверняка никто не знает… Но если уже тысячелетия существует религия, если она несет людям свет, культуру, нравственность, веру в праведную загробную жизнь, то от этого нельзя было так просто отмахнуться, как это сделали большевики в семнадцатом году. Откуда у них такая ненависть к религии? Отринув и низвергнув Бога, они стали поклоняться Сатане! И Бог отвернулся от простых людей, хотя они и не виноваты. Разрушали храмы, разворовывали церковную утварь, гадили в наших святилищах не верующие, а нехристи, ненавидящие нашу гуманную религию. Они захватили власть и показали на что способны… То-то возликовали черные сатанинские силы! Бог мудр и справедлив, я никак не могу взять в толк, почему он отвернулся от нас? Почему не наказал сатанистов? А, может, еще не пришла пора… И Божий гнев еще обрушится на головы его хулителей и истинных врагов испоганенной России?..
