Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди
— Это самое малое, что я могу сделать ради такого случая. — Он улыбается и поднимает бокал. — За Бликс, покинувшую нас два месяца назад.
Я пристально смотрю на него, но он держит свои чувства в узде. Возможно, это из-за меня.
— За Бликс! Которая до сих пор за нами приглядывает, — говорю я.
— А еще у меня для вас новость. Я переезжаю. Хотел лично сказать вам об этом.
— Вы переезжаете! — Я кладу вилку.
— Вы как будто потрясены.
— Наверно, так и есть. Я вовсе не собиралась разрушать вашу жизнь. А еще… я же даже не разговаривала пока с агентом по продаже недвижимости, кто знает, может, дом и не продастся. Я думала, что, когда уеду, буду сдавать квартиру Бликс, а вы с Джессикой останетесь жить где жили. И даже если дом кто-нибудь купит, может, вам удастся договориться по-прежнему снимать эту квартиру…
— Нет, — говорит он. — Спасибо, но нет.
— Можно я спрошу? Только не злитесь. Что вы собираетесь делать дальше?
— Можно. Я перееду к сестре в Вайоминг.
— В Вайоминг?!
— В Вайоминг. В глушь. Сестра живет в поселке с населением двадцать восемь человек. У них на табличке при въезде так уже много лет написано. Очевидно, когда кто-то там умирает, кто-то другой должен восполнить пробел и занять его место. У них закон такой.
— Думаете, вам там действительно будет хорошо? В смысле, без людей?
Он смеется:
— Разве вы не заметили, что я и так почти не общаюсь с людьми? Если честно, я, наоборот, волнуюсь, что двадцать восемь человек — это перебор. Надеюсь, сестра сможет сдерживать натиск такой толпы.
— Патрик…
— Марни?
— Можете рассказать… что с вами случилось? Как…
Он выглядит удивленным. Наполняет наши бокалы, думаю, на самом деле лишь для того, чтобы не смотреть на меня, потому что там и так еще много оставалось. А потом очень медленно произносит:
— На самом деле нет. Не могу.
— Патрик, я…
— Нет. Я не хочу об этом говорить. Давайте поговорим о вас. Мою жизнь мы рассматривали во время вашего предыдущего визита. — Он поднимает глаза, улыбается. Его взгляд трудно прочесть, может, из-за шрамов, натягивающих кожу вокруг правого глаза, но я вижу, что ему приходится прилагать усилия, чтобы казаться веселым. Видит бог, ему явно хочется вернуть разговор в светское непринужденное вежливое русло. — Давайте посмотрим, что я о вас знаю. Вы были замужем за Ноа около двух недель, вы познакомились с Бликс во время его семейной вечеринки, она помешалась на вас и решила завещать вам свой дом. Тем не менее на самом деле вы не хотите быть его хозяйкой, поэтому собираетесь вернуться во Флориду, но чувствуете себя виноватой. Безосновательно чувствуете, должен я добавить.
— Да, таковы факты.
— А могу я спросить, почему вас так влечет во Флориду и чем она лучше, чем Бруклин и вообще Нью-Йорк? Где, могу заметить, вы вроде как вполне освоились.
— Ну… — я чувствую, как пересыхает во рту. — Это вроде как непросто объяснить. Вообще, когда я унаследовала этот дом, я только-только обосновалась во Флориде, и у меня… ладно, если хотите знать всю правду, у меня там как бы жених.
— Что? — Он поднимает брови настолько, насколько ему вообще это удается, и старается не расхохотаться. — Что значит, если мне будет позволено спросить, как бы жених? Тысяча извинений, но, учитывая некоторые свидетельства, я был под впечатлением, что, э-э, вы с Ноа воссоединились и снова воспылали…
— Нет. На самом деле нет. В смысле, это несерьезно.
— Определенно, вы занятный человек, не правда ли? — изрекает он. Потом поднимает бокал и ударяет им о краешек моего: — За интересную жизнь!
По выражению его лица я понимаю: он знает, что мы с Ноа спим вместе. Моя спальня аккурат над его главной комнатой, и слышимость наверняка прекрасная, тут сомнений нет. Я чувствую, как к лицу приливает кровь.
— Это не… — начинаю я, и в то же самое время он перебивает:
— На самом деле, вы не обязаны ничего мне объяснять. Поверьте, я знаю, что жизнь — штука сложная. Всякое бывает… на самом деле, вам незачем стесняться.
Мы возвращаемся к трапезе. Я беру вилку и протыкаю ею кусок курицы. Столовое серебро звякает.
Фуга Баха на миг замолкает, и в установившейся тишине отчетливо слышен единственный звук — это я пытаюсь отрезать себе курятины. И чувствую, как Патрик смотрит на меня.
Наконец я кладу нож с вилкой и пожимаю плечами со словами:
— О’кей, ладно. Господи, ужасно, что приходится говорить все это вслух, но вы правы. Все вы правильно думаете! Я обманываю жениха, а он, может быть, самый лучший парень на всем свете, и я никогда не думала, что способна на такое! Я действительно ужасная, бесчувственная и живу неправильно, и, о боже, у меня секс с бывшим мужем, которого я даже не люблю. Причем я вовсе не планировала ничего подобного! Все это — одна большая ошибка. И я даже не знаю, улучшает или ухудшает ситуацию то, что секс получается автоматически.
Я едва могу расслышать, как он бормочет себе под нос:
— На самом деле я не хотел… вам незачем…
Но я никак не могу замолчать и продолжаю выступление в стиле Макгроу:
— А мой жених — он так мне доверяет и вообще хороший, но все же — все же, Патрик, можно я скажу вам кое-что, чего никому не говорила? Он такой запредельно скучный, что иногда мне требуется вся моя сила воли, чтобы не зашвырнуть телефон в ближайшую канаву, потому что терпения не хватает его слушать. Вот так.
Я замолкаю, потому что Патрик смотрит на меня, и как ни дико, но у меня такое впечатление, будто он старается подавить улыбку.
— Вы хоть понимаете, о чем я говорю? Насколько скучный мой жених! Он может снова и снова распространяться, как уборщики мыли ковер у него в офисе, сколько времени у них на это ушло, сколько их было, и что сказал один уборщик, а что — другой. А еще он может от зари до зари рассуждать об автомобильных дорогах. Об автомобильных дорогах, Патрик! Я вроде как должна любить его и, возможно, на самом деле люблю, но он любит меня гораздо сильнее, чем я его, а самое ужасное, что я разбила ему сердце, когда мы были старшеклассниками, и поэтому не могу снова это сделать, даже если выяснится, что любить его я тоже не могу. Понимаете? Как думаете, есть в аду специальный котел для грешников, которые дважды разбили сердце какому-нибудь хорошему человеку? А еще я знаю, что недостойна его, и от этого почему-то еще хуже. Господи, да перестаньте, пожалуйста, на меня таращиться! Я даже не знаю, зачем рассказываю вам все это! Я вовсе не хороший человек, Патрик. Я приехала в Бруклин перепуганная до полусмерти, но теперь понимаю, что в глубине души надеялась спрятаться тут от реальной жизни и что Бруклин поможет мне найти ответы, но вместо этого наделала еще больше глупостей, чем когда-либо, — и сплю со своим бывшим, который не любит меня и никогда не любил! Как будто это приведет к чему-то хорошему! Поэкспериментируем, сказал он, посмотрим, можно ли по-хорошему ужиться с бывшими. Нам типа нужно расставить все точки над i.
Мой голос срывается, и я заставляю себя замолчать. В гнетущей тишине я аккуратно кладу свою салфетку на стол и опускаю голову на руки. Что он сделает, если я начну плакать? Я чувствую, как подступают слезы, они совсем близко — и великое рыдание вот-вот обрушится на нас обоих, разнеся все вокруг вдребезги.
— Ну, — говорит он наконец. — Эх! Боже ты мой. Возможно, сегодняшний вечер требует не вина, а виски. Кажется, ситуации соответствует «Чивас Ригал».
Патрик встает, отходит к шкафчику и приносит бутылку и два бокала. На обратном пути к столу он прихватывает коробку с бумажными носовыми платками и ставит ее передо мной. Потом вручает мне бокал, и я с напряжением смотрю на него, потому что не пью виски. Однако я все-таки делаю глоток, и, господи, это самый ужасный вкус на свете. Напиток прожигает себе путь вниз, но и согревает меня при этом дюйм за дюймом. Как вообще такое можно пить? Я делаю еще глоток и ставлю бокал. Патрик приканчивает содержимое своего.
— Знаете что? Я думала — когда приехала сюда — я думала, что, может, Бликс оставила мне дом, чтобы я снова сошлась с Ноа. Что она этого хотела, потому все так и устроила. Вот насколько я сумасшедшая. Сразу после того, как он меня бросил, я была отчаянно несчастна и как-то попросила ее, чтобы она поворожила и вернула его обратно, вот мне и подумалось, может, потому-то она и завещала мне дом, и Ноа тоже поэтому тут. Из-за чар.