Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА
Когда Федор возвращался с прогулки и подходил к буровой, то услышал крики. Кара с лаем кинулась к столпившимся людям. Дизели приглушены, свечи, поблескивая на солнце, стояли в затворе, прильнув вершинами к полатям.
– Нефть?! – подбежав к буровикам, возбужденна спросил Федор с надеждой и вопросом в голосе.
– Нет, Федя, только признак нефти пока… – ответил Геннадий Яковлевич, разглядывая небольшой цилиндрик.
А случилось вот что. Пока Федор прогуливался по тайге, керн, поднятый с двух тысяч трехсот сорока метров, Илья помогал Верочке промывать в ведре. Освобождая керн от глинистого раствора, Илья заметил цилиндрик породы длиной этак сантиметров в пятнадцать пускал в воде пузырьки, как елец. Илья выхватил керн из ведра – пузырится! Понюхал помытый керн и уловил приятный запах чистейшего авиационного бензина с еще какой-то резкой примесью, похожей на больничную.
– Бензин!!! – радостно крикнул Илья.
Вера делала пометки в тетради. Она растерянно подняла голову и недоверчиво посмотрела на Илью. Выпала из рук тетрадь с описанием керна. Илья протягивал девушке небольшой серый цилиндрик породы…
– Запах нефти?! Беги скорее за Геннадием Яковлевичем… – торопливо сказала Вера, внимательно осмотрев керн, разломив и понюхав его.
Не скоро улеглось волнение буровиков. Илья упросил Верочку отдать ему сувенир небывалой ценности: срезанный ножовкой кругляшок сероватого песчаника в мизинец толщиной. Подражая Вере, он обнюхал керн еще раз, завернул в носовой платок и положил в карман.
Преждевременной оказалась радость буровиков. Не даст эта скважина ни газа, ни нефти. Крепко хранит свои сокровища дремучий юганский край. Но слабый, еле уловимый след нефти и газа есть…
«Значит, не мертва эта страна болот и озер, – думал Геннадий Яковлевич, передав на базу обнадеживающую весть по рации. – Не зря мы два месяца пробивали зимник от Медвежьего Мыса к Кучумовой площади. Даже не верится, что за такое короткое время провели полный монтаж буровой… Золотые ребята, Молодцы!»
«Кучумова площадь» – так называли теперь все буровики свой участок, увековечив имя молодого помощника дизелиста, бывшего охотника, хозяина этих таежных владений.
6
Четвертый месяц идет бурение. Все было за это время. Поломки, аварии… Не забыть, как схватывал раскаленный ледяной металл мокрые рукавицы. Примерзали они к трубам. Стыла влажная брезентовая роба, ломалась, как слюдяная. Перебороли стойкие люди северный ледяной холод. И сталь буровой вынесла все нагрузки и перегрузки… Не лопалась, не давала сколы-трещины в сорокаградусные морозы. Давно ли, кажется, поднятые с глубины свечи дышали напитанным подземным жаром, дымились на морозе и сразу, на глазах, за какие-то минуты, покрывались хрустящей солью изморози…
И вот лето.
«До заданной глубины остается шестьдесят метров. Что дадут эти метры? – беспокоится Геннадий Яковлевич. – Вернемся ли в Медвежий Мыс первооткрывателями?.. Тогда встретят торжественно, с музыкой… А после неудачи придется возвращаться потихоньку…»
В Медвежьем Мысе у буровиков живут жены и дети. Никто не ждет только Геннадия Яковлевича, Федора, Никиту и Лукича. Они привыкли к столовским обедам, к гостиничным койкам, к жестким ватным подушкам и вышарканным одеялам неуютного холостяцкого быта.
Была у Геннадия Яковлевича семья. Потерял он в войну ее. Ушел с пятого курса университета на фронт, оставил молоденькую жену-студентку с двухмесячной дочуркой… Где сейчас та далекая Сима? Не дождалась его возвращения. Сильно переживал танкист, когда вернулся с фронта. Но не винил женщину… Каждый ищет счастье и любовь по-своему.
Геннадию Яковлевичу пятый десяток. Чайки-морщинки угнездились на лбу, раскидывают свои крылья, когда Геннадий Яковлевич хмурится. Да еще фронтовая жизнь и кочевая, таежная, повыбили на его голове мысатые залысины, кинули проседь в виски. Женщинам он еще нравится. Профессия вот только у него дурацкая. Как он сам говорит, рюкзачно-кочевая… Десять лет искал Геннадий Яковлевич Обручев нефть на тюменской земле – в тайге и тундре. Нашел. Предлагали тогда ему солидный пост, но, возвращаясь из отпуска, встретил он дружка из Западно-Сибирского геологического управления. Сосватал тот Геннадия Яковлевича: «Юган будем зондировать. Геофизики обнадеживают. Слово за буровиками…» Так вот и очутился он на Кучумовой площади, возглавив на первых порах буровую бригаду.
Не службист Геннадий Яковлевич. С его образованием университетским давно можно посиживать в городе, в каком-нибудь управлении, а он десять лет- то геолог, то прораб-вышкомонтажник, то мастер буровой… И предложи ему сейчас командно-кабинетную работу – откажется. Не променяет свою кочевую жизнь на четырехстенную оседлость. Быть может, от холостяцкого неуюта тянет его в поле, на самые трудные участки работы.
7
Зина Гулова, сестра председателя, конечно, получила любовное письмо Ильи. Прочитала, посмеялась, пожалела немного парня. Но это было еще зимой. А сейчас весна! И надо же случиться, что сегодня утром, перебирая бумаги, наткнулась на письмо Зина. Прихватила его с собой в школу. Мол, почитаю в учительской, посмешу подруг. Не подумала Зина, что грешно шутить над письмом, сочиненным от чистого сердца. Опять же виновата весна: какой девушке не хочется похвастаться, что за ней ухаживают, что на нее обращают внимание парни. Зина пока никого не любит. Ждет девушка достойного жениха. Но где он? Илья не подходит, не нравится.
В большую перемену Зина прочитала подругам любовное письмо:
– Вот обратный адресок: «Речка Оглат. Охотничья избушка рядом с буровой. Получить Илье Кучумову».
А что тут смешного? Возможно, придет день – и на том месте, где охотничья избушка Ильи, вырастет поселок.
– Ну, ну, давай дальше, – просили подруги.
– «Долго думал, кого из девушек полюбить. Кроме тебя, некого. Буду тебе красивы стихи выдумывать, хороши песни петь. Денег у меня много…» – читает Зина.
Хохочут молодые учительницы.
– Что ж, в этом есть смысл. Денег много, и стихи сочиняет… Стоит подумать, – посоветовала полная конопатая пионервожатая Варенька Стрельникова.
А еще Зина Гулова последние дни часто ворчала в учительской:
– Школа построена на неудачном месте.
8
Стоит школа близ берега. Большие светлые окна смотрят на Юган. Зимой рядом со школой спуск под гору, к накатанному санному зимнику, который уходит по реке вдаль, за мучу-колено. По зимнику хаживали обозы, в плетеных из прутьев коробах, корзинах из дранки возили юганцы крупного озерного окуня, язя, щуку на рыбозавод Медвежьего Мыса. А во второй половине зимы появилась диковинка: проложили из райцентра к Улангаю лыжню аэросани, доставляющие теперь почту в дальние охотничьи селения. По срочным делам и пассажиров иной раз прихватывал водитель, нарушая почтовую инструкцию. Теперь и деревенские ребятишки считают: «Устарела оленья упряжка, ушла в песню сибирская почтовая тройка с колокольцами да ямщиками».
