Наталья Земскова - Детородный возраст
– Ты не говорил, что с выставкой работает Нина, – сказала Маргарита, чтобы не молчать. В это время они как раз входили в квартиру, то есть в ее прежнюю, на короткое время прерванную жизнь, с которой теперь нужно будет что-то делать. Или – можно не делать?
Валера поставил сумку в прихожей, опять ткнулся ей в щеку и тут же умчался, обещая вернуться не поздно. Часы показывали семь вечера, значит, «не поздно» – это в одиннадцать, и у нее есть время на акклиматизацию. Не раздеваясь, она походила по квартире, машинально собирая раскиданные за время ее отсутствия вещи, потом долго стояла под душем, сушила волосы феном и снова ходила из комнаты в комнату, затем достала камеру, подключила ее к телевизору и до ночи смотрела то, что они наснимали в Италии.
В кадре было небо безукоризненной голубизны. Толстобров был прав, и итальянцы говорили, что их группе повезло: вот-вот должен был начаться сезон дождей, но он не начинался и не начинался. За все восемь дней ни одной тучки не набежало на это высоченное (ленинградское ниже раза в четыре) итальянское небо. Но сейчас ей всем существом хотелось дождя: пусть бы он облегчил столь резкую смену декораций, а главное, ничего не обещал, как это нарядное летнее небо. Маргарита подошла к окну и с облегчением вздохнула: там, за окном, шел дождь, методично и серо, прекрасно сочетаясь с дождливой картинкой в ее душе, которая чуть наметилась с утра, а теперь набухала и разрасталась.
И опять она пыталась разобраться в своих чувствах и ничего не ощущала, кроме странной неподвижной тяжести. С чем уезжала, к тому и вернулась. Впрочем, она всегда довольно скверно переносила перелеты.
* * *Два следующих дня Маргарита промучилась от того, что родилась женщиной, а не мужчиной. Потому что если бы она была мужчиной, то имела бы тучу возможностей, одна из которых – полное право звонить первой кому угодно. То есть не кому-то, а конкретно Кириллову, который исчез совершенно, и она даже не знает, долетел ли он до России. Но она родилась женщиной, а значит, имеет только одно неоспоримое право – сидеть и ждать. Или просто сидеть, не ждать, жить своей жизнью. Но это-то как раз и не получалось. На работу только через три дня, и она заранее радовалась тому, как эти дни использует: съездит к Светке с итальянскими подарками, расскажет про поездку, с аппетитом выслушает новости, которые обычно накапливаются, если ты куда-то выезжаешь. Может быть, даже выберется на дачу, где всегда любила бывать в одиночестве. И вот на что она их тратит…
«Ну почему, почему он не звонит?» – в отчаянии думала Маргарита, в который раз принимаясь наводить порядок в шкафах. Начала было сочинять разные причины, но тут же бросила, расстроившись еще больше. Впрочем, то, что он пропал, ее не очень и удивляло – им обоим нужна, просто необходима пауза, передышка, время подумать… Тогда не надо было обещать! Смутная догадка больно кольнула ее и даже заставила вздрогнуть: значит, все эти планы – поездки к Светке и на дачу – имели смысл только тогда, когда есть Кириллов, а если Кириллова нет, то и планы бессмысленны? Вот это-то и было сейчас хуже всего: не то, что он не звонил, а ее отношение к этому. Как назло, не звонил не только он – телефон молчал решительно и глухо, откровенно демонстрируя ей безразличие всего мира.
К вечеру второго дня, вычистив квартиру до блеска и измучившись совершенно, она вдруг очнулась, оделась, накрасилась и неожиданно для себя поехала к мужу в мастерскую: утром он обмолвился, что осталась масса мелочей, а рук не хватает. Приехала и пожалела, что приехала: мастерская превратилась в небольшой цех, где слаженно работали сразу шесть человек – ученики и коллеги мужа, а дирижировала процессом Васильева. И так легко и ловко у них шла работа, что Маргарита немедленно почувствовала себя лишним, чужеродным элементом. Уходить сразу было неудобно, оставаться – неприятно и без надобности. Пришлось остаться и вступить в беседу с Ниной, которая (вот наглость!) принялась предлагать ей кофе, будто бы она была здесь хозяйкой. От кофе Маргарита отказалась, хотела было подойти к мужу, но он так долго с кем-то спорил по телефону, что, прождав минут десять, она направилась к двери, проклиная всё на свете и себя в первую очередь. Зачем только поехала? Ни за чем. Начала суетиться, метаться и сбилась с такта, как бывает всегда, когда невозможно оставаться в бездействии.
– Без меня он, во всяком случае, не пропадет, – неопределенно и почему-то вслух сказала она себе в лифте, и эта мысль о муже (что вообще можно врозь), впервые облеченная в слова, а значит, имеющая право на жизнь, совсем не показалась неестественной.
На другой день звонка не было тоже – да Маргарита и не ждала уже. Она впала в какое-то оцепенение и тяжелую задумчивость, которая, однако, очень мешала. Приехали обещанные москвичи, Валерины коллеги, и просто необходимо было быть любезной и заботливой хозяйкой, а она то и дело роняла вещи, забывала мелкие просьбы и подолгу молчала, не в силах ожить и встрепенуться. Оставить в это время дом оказалось никак нельзя – пришлось звонить Толстоброву и договариваться еще о трех отпускных днях. Тот легко согласился и был так рад ее звонку, что она немного оттаяла, подпиталась этим нечаянным вниманием, чуть расслабившись, стала рассказывать о поездке и даже вскользь спросила, не искал ли ее кто-нибудь. Нет, не искал.
И не думал искать.
А может быть, что-то случилось? Ведь бывает же, что что-то случается. Эта мысль тут же исчезла, не выдержав критики. Да ничего не случилось, сказала она себе, миллионы людей заводят короткие романы для отдыха и развлечения. Это как рассказ, как стих, в конце концов. Бывают эпопеи и романы, а бывают рассказы. Ее роман с Кирилловым – рассказ. Рассказы не имеют продолжений.
Почему-то эта литературная ассоциация подействовала, и Маргарита ожила, задвигалась и наконец-то вспомнила, что завтра – открытие выставки, а она не подумала о том, что наденет. Вторая спасительная мысль была о парикмахерской… Как она могла забыть об этом! Выражаясь Валериным языком, мегеры, то есть жены коллег, явятся во всеоружии, так что завтра ожидается еще и выставка жен.
Когда-то Маргарита очень любила эти «выставки жен», точнее, ей льстило без труда быть самой-самой и снисходительно принимать знаки внимания. Физически ощущая всеобщее восхищение, она расцветала, делалась сильнее и свободнее. Но сейчас ситуация изменилась. Многие художники обзавелись новыми женами, значительно моложе себя, а молодость, как известно, всегда вне конкуренции. Не то чтобы она собиралась конкретно с кем-то соперничать – упаси боже, но очень уж не хотелось выглядеть поношенной усталой теткой. С вечерними нарядами в этот раз она решила не связываться и, порывшись в шкафу, выбрала простое голубое приталенное платье клеш с глубоким вырезом и рукавами три четверти. Голубые шпильки и сумочка у нее были. Нашлась и бижутерия, купленная года три назад в Испании, – колье и браслет из серебристого металла с фианитами и какими-то ярко-белыми камнями. Всё вместе это выглядело славно, потому что маскировало то ужасное состояние, из которого она всё еще не могла выбраться, но которое вовсе не собиралась демонстрировать окружающим.
