Наталья Земскова - Детородный возраст
Маргарита рассеянно смотрела вниз, на расчерченные светящиеся квадраты, и была спокойна спокойствием человека, преодолевшего несколько трудных часов последнего дня в Италии, и то, как она с этим справилась, ее почти удовлетворило.
Вчера, возвращаясь из оперного ресторана, она велела себе три вещи: поспать хотя бы два часа, не задавать Кириллову никаких вопросов, выкупаться с утра в Адриатическом море.
Сон был просто необходим, силы еще непонятно откуда брались, но вот-вот могли иссякнуть, а это грозило нервным срывом. Любые вопросы перед расставанием выдают неуверенность и беспомощность, а женщина и без того и беспомощна, и неуверенна. Значит, молчать и не усугублять. И – жаль было покидать Адриатическое море, не поплавав в нем. Она загадала: если выкупаюсь, приеду на это море еще раз…
Первое и второе оказалось несложным: несколько бессонных ночей подряд дали о себе знать, и оба уснули мгновенно.
Зато утром она проснулась без будильника и заставила себя выйти на пустынный безмолвный пляж, неправдоподобно чистый без толпы веселых людей. Толпы людей – это как раз то, что Маргарита всегда переносила с трудом, и потому почти с физиологическим удовольствием вглядывалась в уходящую к горизонту широкую серовато-бежевую волнистую ленту, наконец-то обретшую свою исходную пустынность и чудо как похорошевшую в сочетании с синевато-сизым небом. Было довольно пасмурно и ветрено, но море оказалось и теплым, и нестрашным, так что купание, на которое геройски решилась Маргарита, в общем, скрасило невеселое утро. Она сидела на том самом пирсе, по которому всего лишь неделю назад прошагал на руках Кириллов, и не могла представить, что уже через несколько часов будет входить в подъезд своего дома и говорить с мужем о предстоящем ужине… Прошла какая-то девушка с собакой – единственные фигурки на много километров вперед и назад – и так поразила Маргариту своим будничным видом (будто люди с собаками могут гулять исключительно в российских парках), что она еще долго смотрела им вслед, остро завидуя, что не надо этой парочке сейчас собираться и мчаться на север, зачем-то бросая это по-летнему теплое море и мягкое солнце.
Потом были суета и сборы, ожидание автобуса и ожидание в аэропорту, кофе, duty free и снова кофе. И когда Кириллов наконец улетел, а ей до самолета оставалось еще больше часа, она невольно испытала облегчение.
Не дожидаясь, пока его «боинг» взлетит и растает в небе, и всё еще переживая нервное возбуждение, она побрела по мелким лавочкам, сплошь оккупировавшим аэропорт, решив купить подругам украшения. Продавцы были отчего-то сплошь российские украинцы и молдаване, невеселые, но добросовестно приветливые. Украшения – все до одного невероятно красивые и невероятно дорогие, но Маргарита с легкостью тратила деньги, изо всех сил пытаясь переключиться на мир материальных вещей, где всё гораздо проще, понятнее, определеннее, хотя, конечно, и скучнее тоже. В залах небольшого аэропорта было пустынно почти так же, как и на пляже, – сезон только-только закончился, всё отдавало отшумевшим праздником, пресыщенностью и подступающей скукой. Маргарита смотрела сквозь прозрачные стеклянные стены и чувствовала всё нарастающее желание остаться, никуда не лететь. Ведь это так просто! Всего лишь незаметно выйти из здания аэропорта и идти, идти куда-нибудь по аккуратной и тихой дороге, где почти нет рекламы, совершенно нет мусора, и нет ни малейшего дела до тебя – никому-никому. Идти и остаться в незнакомой стране. Сменить орбиту, отменить инерцию. Потому что всё дело в инерции. А хочется какого-то начала, энергии завязки… Она так испугалась этого своего нежелания возвращаться в прежнюю жизнь, что, сделав усилие, опять, уже в обратном порядке, побрела по лавочкам и снова что-то покупала и разглядывала, пытаясь уйти в бытовые подробности. В одном из отделов ей приглянулся нескладный деревянный Пиноккио, и она, подергав за ниточки послушную красно-зеленую куклу, зачем-то купила и ее – большеглазую, большеротую и страшно обаятельную.
В своем исключительно материальном мире всю ее итальянскую неделю жил Валера, с трудом выкроивший время, чтобы встретить Маргариту. И по тому, как муж издалека заспешил ей навстречу, лавируя между людьми и чемоданами, как взмахнул рукой, когда до нее оставалось метра три, и как наклонился к ней, стало понятно, что он издерган и измотан до чрезвычайности.
Странно, она почти не испытала неловкости, когда он ткнулся ей в щеку и в плечо, обнимая и спрашивая, как долетела, какой была поездка и какой – Италия. Еще более странным оказалось то, как бойко она начала отвечать на вопросы: с деталями, подробностями и замечаниями, словно она там была одна, без Кириллова, без этих ночей и дней, без сверхъестественных танцев и оперных ресторанов. И пока шли к машине, припаркованной на самой дальней стоянке, затем ехали домой и обреченно стояли в пробках, она рассказывала и рассказывала, заново переживая свои впечатления. И даже нечаянно подумала: хорошо, что он есть, было бы очень грустно возвращаться одной в пустую квартиру и чем-то занимать себя в ожидании завтрашнего звонка.
Маргарите стало неловко за это свое ощущение, еще больше – за свой бодрый и бойкий тон, и она наконец спросила:
– Ну а ты как? Как выставка?
– Лучше не спрашивай. Осталось пять дней, а хлопот прорва. Ниши они изготовили совершенно не те и не так, со светом бардак абсолютный… – Всё ясно: не тот свет, а главное, ход, который он придумал – ниши для каждой серии картин, драпированные белой и фиолетовой тканью, – испортили и переврали, а исправлять уже времени нет. – …Крепеж заказали какой-то бракованный. Казалось бы, мелочь – крепеж! Васильева, когда его увидела, упала в обморок в буквальном смысле слова, крепеж, конечно, заменили, но остальное…
Нина Васильева, давняя Валерина приятельница и довольно известный в городе искусствовед, составляла экспозиции почти всех его выставок, боготворила его как художника и недолюбливала Маргариту. Маргарита ценила ее заботы о Валере, но сама с Васильевой откровенно скучала, в глубине души считая ее ограниченным и зацикленным на своем деле человеком. Это была классическая старая дева – без возраста, неухоженная и неулыбчивая, всегда в обвислых вязаных кофтах, – и Маргарита, чувствуя полную свою противоположность такому типажу, не сближалась с ней, отчасти опасаясь заразиться и так же завянуть. Нина чувствовала ее отношение и подолгу оставалась невидимой, внезапно пропадая и проявляясь время от времени. И сразу же показалось: вот в Италии – да, ей без труда удавалось быть и молодой, и интересной, а сейчас призрак Васильевой явно указывал на то, какова она в действительности – усталая и сорокалетняя, в девятнадцатом веке такие были уже бабками.
