Алексей Колышевский - Патриот. Жестокий роман о национальной идее
— Используйте ее как один из примеров новой волны реформаторов, недовольных и готовых идти до конца в стремлении свергнуть режим.
— Разумеется, использую. Понимаете, Слава, ведь в моей стране сейчас черт знает что может начаться. Судите сами: если Штаты недовольны тем, что происходит сейчас в России, если моим письмом так быстро заинтересовались, то выходит, что Россия идет неким правильным путем, так как идти параллельно Штатам значит согласиться с ролью ведомого, а не ведущего, а это, черт возьми, несправедливо. Но отчего-то мне все время кажется, что и этот путь неправилен. Что в конце его обязательно будет стоять знак «въезд только по красным картонкам», а картонок этих ни у кого не окажется или их будет очень и очень мало. Задние начнут напирать на тех, кто упрется в запрещающий знак, сделается давка, и вот вам новая гражданская война, из которой снова выйдет какой-нибудь старик с татарским прищуром и начнет пытаться кухарку пристроить управлять государством, а при закрытых дверях опять раздаст те же самые картонки отнюдь не кухаркам, и в результате все в проигрыше, кроме кучки негодяев. Видите ли, те, которых сейчас представляет Емцов, эта бухающая девка, шахматист и обиженный за то, что лишился дачи в Серебряном Бору, чинуша, при всей своей маргинальности имеют в руке козырного туза, потрясая которым орут, что в стране, дескать, опять один «Хозяин» и за ним одна партия, которая его будет избирать хозяином столько, сколько сочтет нужным, и с этим трудно спорить, потому что так оно и есть!
Пронин заложил руки назад, сцепил их в замок и задрал голову. Поглядел на безоблачное темнеющее небо и ответил:
— По-вашему, выходит, что не правы ни те, ни другие?
— Увы. Я считаю, они пересидели сами себя. Нужно что-то новое, впрочем, черт его знает. Дальше я как-то не думал…
— Зато я думал, — отчего-то посуровев, возразил Слава. — Всегда нужно, чтобы за власть боролись двое равных, конкурируя между собой. А конкурентным преимуществом у каждого может быть только настоящая народная поддержка: кто-то сел в лужу, народ кричит «ату его!» и голосует за противника, потом и противник садится тем же местом туда же, и все повторяется, но на коне уже его конкурент.
Гера рассмеялся и фамильярно похлопал Пронина по плечу, отчего у Славика еле заметно дернулся нерв на скуле.
— Намекаете на ваших республиканцев и демократов?
— А почему нет? Ведь это работает. Заметьте: Штаты никому не навязывают свое политическое устройство. Они бомбят, подрывают экономику изнутри, взращивают таких вот Емцовых, но нигде и словом не обмолвятся, мол, перенимайте нашу модель государственного устройства, вот она, пожалуйста! Сделайте так же, как у нас, скопируйте в точности и построите настоящее, свободное общество! Почему? Да потому, что у Америки совсем другие цели. Положить она хотела на какие-то там свободы вне своих границ! И все копируют лишь фрагментарно, не понимая, что нельзя построить крепкую дорогу, не сделав к ней надежного незыблемого фундамента. Без него, без фундамента, каждый год приходится латать дыры и трещины в асфальте. Это технология, Герман, а технологию нельзя копировать частично — вылетишь в трубу!
— У нас в стране скоро большие события случатся. Он вроде как должен уйти, а никто этого не хочет, и, видимо, он тоже. И если продолжать рассуждать в вашем, так сказать, фарватере, то вот эти вот самые два срока по четыре года — они просто скопированный фрагмент и у нас не работают. — Герман облегченно вздохнул от осознания того, что вот так, запросто, в два счета этот бывший соотечественник и нынешний цэрэушник объяснил ему, что к чему, и сделал это доходчиво и просто. — Значит, все надо придумать заново. А как же тогда Конституция? Ведь ее придется переделать, и тогда весь мир станет насмехаться над нами!
Слава был, видимо, не на шутку рассержен: все лицо его напоминало застывшую гипсовую маску, на которую то и дело силилась набежать тень.
— Да не наплевать ли вам на это? Почему в Америке всем есть дело прежде всего лишь до собственных национальных интересов, а на мнение всего остального мира она клала с прибором и при этом улыбалась во все свои тридцать два! — Он помедлил и, остыв, несколько смущенно за эту вспышку, тихо добавил: — Зуба…
…Они проходили мимо комплекса правительственных зданий слева от Капитолия и направлялись к мемориальному обелиску Вашингтона. Гера разглядывал приземистую архитектуру этих мастодонтов и вспомнил, что когда-то, в тридцатые годы прошлого века, человек по фамилии Шпеер раскладывал перед новым канцлером Германии, запомнившимся всему миру как любитель скошенной челки и усиков а-ля Чаплин, чертежи будущего имперского Берлина. Разумеется, эти «билдинги» проектировал не Шпеер, но вероятность того, что чертежи архитектора фюрера могли попасть в руки американцев, едва закончилась война, была теперь не просто допустимой, она была уже даже не вероятностью, она была фактом. Эта страна впитывает в себя все, что считает нужной, и не собирается ни в чем и никому давать отчета. Она имеет целый мир, имеет, нагло и грубо тиская его, будто тело женщины, оставляя на нем синяки и незаживающие раны. Америка — это мировой трахальщик: чем большее количество партнеров по неволе он трахает, вернее, насилует, тем больше ему хочется продолжать. Его эрекция не ослабевает и своим каменным фаллосом, сделанным из того же материала, что и эти монументальные здания, он рвет тела непокорных и покорных, ему уже все равно, он вошел в раж и никогда не остановится.
Своим разговором с Прониным Гера решил ни с кем не делиться, так как не хотел «портить послевкусие» от выпитой им только что истины. Он представил, как эту тему подхватят его блоггеры, как разнесут ее за считаные часы по всей Сети, как он закажет одну, нет, лучше несколько статей этим яйцеголовым обозревателям, и они подхватят. Его идею. Не могут не подхватить. Судьба страны решается, хотя, пожалуй, это сказано громко. Не страны, а вот его, Герина, персональная судьба, которая волновала его положа руку на сердце гораздо больше, чем хоть что-то или кто-то в этом далеком от совершенства мире.
И через его «Око» вдруг все увидят, что выход вот он, рядом, и он очень-очень легкий и все произойдет так, как он задумал, и сотни бюрократов, чьи мозги ворочаются со скрежетом проржавевшего механизма мельницы, которая давно уже ничего не молола из числа зерен с пажити истины, все, как один, хлопнут себя пухлой ладонью по медному лбу и возопят: «Эврика!» И тогда можно переходить в совершенно иное качество, качество самой жизни, заняв в пантеоне земных богов пусть нижнюю, но уже широкую и прочную, как сама твердь земная, ступень. Вот было бы лихо! И ездил бы он на деньги налогоплательщиков в «агитационные туры» на разрисованном государственной символикой автобусе, попивая коньячок и тиская пьяненьких шлюшек, а по прибытии в пункт назначения, скажем, в Нижний Новгород, наспех замазав тональным кремом следы от засосов на шее, с умно-брутальным видом выступил бы перед местной прессой на тему «Жить стало лучше, жить стало веселей», добавив про себя «к счастью, далеко не всем». И пусть все это лишь мерзость и фарс, но все же это плод его круглосуточно озабоченного мыслями ума. Это выдумки современной пропаганды, у руля которой стоят циники высшей пробы, подобные ему, помогающие российским небожителям удержаться на священных ступеньках пантеона и стремящиеся подвести под основание их пребывания там хоть какую-то идеологическую основу. Это его религия, которую он хочет подарить всем, хотят они того или нет. Воображение Геры разыгралось, и он представил себя окруженным толпой соратников, единомышленников. Их собрания, во время которых со стола сдвигаются бутылки, кружки и пепельницы и стол застилается трехцветным полотнищем российского флага. Сверху на него ложится голая шлюшка: их всегда достаточно неподалеку. Все встают вокруг: гениальные продюсеры, журналисты из числа тех, кто умело предает бумаге его слова, писатели, подобные Бухиеву, популярные ЖЖ-идиоты, еще какие-то совершенно непонятные личности, словом, все циники, состоящие на службе богов, и кто-то один, выбранный на этот раз, совокупляется со шлюшкой. В момент их оргазма все пьют алкоголь и что есть силы орут: «Слава России!» Вот до чего можно подняться, вот какой нероновщиной можно наполнить свои дни вместо того, чтобы трястись от каждого звонка этого негодяя Рогачева, который, а Гера был в этом уверен, никогда ни словом не обмолвился о нем, Германе Кленовском, в нужные уши, от обладателя которых зависит все в этой стране. И он, этот человек с нужными ушами, ничего не знает о нем, великом и ужасном. «Да ладно, — осадил Герман сам себя, — чмо ты, Гера. Был чмом, чмом и помрешь. Боги будут на твоих глазах забирать себе лучшие куски от принесенного им в жертву, а ты, словно падальщик, с мерзким клекотом отгоняя от груды костей таких же, как ты сам, станешь рвать со скелетов уцелевшие после царской трапезы мослы». Его используют и не понимают, что он давно уже обрел самостоятельность и желание использовать сам тех, кто этого заслуживает, а их число равняется населению страны. И весь этот мозговой штурм производится им сейчас лишь для того, чтобы упереться в скалу по имени Петр Рогачев и понять, что ни обойти, ни перелезть, ни взорвать эту скалу у него никогда не получится. А значит, не будет флагов, автобусов, шлюх на трехцветном полотнище, не будет этого бесконечного, как сама Вселенная, драйва, имя которому власть.
