Татьяна Веденская - Апрельский кот
– Совершенно абсурдный разговор, не считаешь? – ухмыльнулась я.
– Нет, не считаю, – строго сказала Лиза. – Ты должна найти место для этого цветка. Какой он? Он не начал прорастать? Посмотри еще раз.
– Посмотреть? – Я чуть не рассмеялась, вызывая перед мысленным взором горшок с цветком, но, к моему удивлению, воображение нарисовало цветок. Смотреть на голую землю было неприятно, и само собой в горшке выросло лимонное дерево – такое, какое росло у нас на работе, на двадцать седьмом этаже, в холле у лифтов. – Это дерево с лимончиками.
– Лимончиками? – удивилась Лиза. – Хорошо. Что тебе хочется сделать с этими лимончиками. Съесть?
– Ну нет, – покачала головой я. – Они же – кислятина.
– Ага. Кислятина. Может быть, тогда трансформируем их во что-то еще?
– А можно? – переспросила я, так как в моем мире, если уж дерево было лимонным, трансформировать его во что-то другое было довольно сложно. Годы генетических исследований, мутаций, поколения саженцев…
– Но это же твое сознание. Твое и дерево. Давай, делай с ним что хочешь, – сказала Лиза. Я посмотрела на дерево, и вдруг мне захотелось превратить его в луг. Летний луг, наполненный цветами и травой. И запахами. Медовые, цветочные, запахи травы и влаги. Недалеко будет речка.
– Отлично, – кивнула Лиза. – Что ты чувствуешь? Что ты хочешь делать с этим лугом?
– Ну… я буду там валяться. Постелю коврик и буду лежать, смотреть на небо. А ночью – на звезды.
– Ты улыбаешься. Тебе хорошо? Комфортно?
– На лугу? Ну, если нет комаров…
– Это же твоя собственная вселенная. Там есть комары?
– Нет. Никаких комаров.
– Тогда запомни эту картинку, пусть она останется внутри. Можешь открывать глаза, – сказала сестра, и я – послушный клиент, вот дожили – посмотрела на нее. Слезы пропали.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, помогая мне подняться.
– Я… хочу есть, – поразилась я.
– Да? Это очень хорошо. Слушай, а хочешь, пойдем с тобой в кафе? Закажем по куску торта или, я не знаю, какого-нибудь тирамису…
– Ох, Лизка, я, кажется, лет сто не плакала, – всхлипнула я.
– Да, это точно. Тебе же как раз сто лет и есть! – усмехнулась она. – Эх ты, сестрица Аленушка, как только ты ухватила такое счастье? Слушай, а ты уверена, что не сможешь влюбиться в своего Сашу? Это было бы намного лучше…
– Не знаю. А ты бы могла разлюбить своего Сережу?
– Но ведь это не одно и то же. У меня с Сережей – история, дети. У тебя – одна ночь и один луг.
– Даже не знаю… Сейчас вот ты напомнила о Сашке, а я вспомнила о том, что, вообще-то, сегодня тренировка и он меня на нее звал. Бадминтон – штука классная, честно. Не знаю, почему она мне так нравится. Если бы можно было, я бы на нее пошла. Постучать. Не могу понять, что в этом, но пока я бегаю там по этому зеленому корту, все остальное уходит на второй план.
– И ты можешь не думать, да? – спросила Лиза, споласкивая чашки из-под чая в ванной комнате. – И не ждать звонка? Разум твой – враг твой. Знаешь, может быть, тебе все равно надо поехать на эту тренировку.
– Серьезно? А Саша?
– А что, ты ему обещала что-то? Свою девственность?
– Я никому ничего не обещала, – ответила я, надевая куртку. – Особенно девственность.
Чтобы твердо стоять на земле, нужно лишиться крыльев. Это вообще о чем?
Мы вышли на улицу, когда солнце клонилось к закату. Было еще светло, но фонари уже зажгли. Весна откусывала от темноты по кусочку с каждым новым днем. Я не хотела говорить об этом Лизавете, чтобы не раззадоривать ее психологический пыл – ведь, узнай она, ни за что больше от меня не отстанет. Но мне определенно стало легче. Не могу сказать точно, отчего именно. То ли от того, что я выговорилась, выплакалась, то ли после всех этих трюков с поливанием лужков дождями и выращиванием ароматной травы – в подсознании, конечно. Если принять за аксиому, что оно у меня есть. Не то подсознание, что отвечает за «автопилот», когда я иду по многолюдной улице и одновременно ищу что-то в Интернете через свой телефон. То подсознание, о котором постоянно твердит Лизавета. Некая иная я, фантомная Фая Ромашина, живущая в моей голове, желающая любви.
– Так что все-таки произошло? С чего ты так уверена, что ничего не выйдет? – спросила Лиза, заворачивая за угол дома. – Помимо того факта, что ты всегда уверена именно в этом.
– Ты представляешь, что он сказал мне на прощание? Утром, после, как бы это выразиться… ночи страсти. Игорь сказал, чтобы я, уходя, захлопнула дверь. Правда, еще сказал, что я могу остаться, и тогда по возвращении он будет рад, если найдет меня там – у него. Я не понимаю, не могу понять такого. Я что, кошка? Или ему все равно, останусь я или захлопну дверь? Знаешь, вот он точно ни за что не отвечает, кроме своей жизни. Ни о чем не думает, не переживает. Игорь такой спокойный, чудовищно спокойный. Ох уж мне эта выдержка. Ненавижу. А вчера вот полез в драку, прямо как герой.
– Я не понимаю и половины, – усмехнулась Лиза. – Слушай, а что если…
– Только не говори, что я могу и сама ему позвонить. Девушка не должна звонить первой – и точка. Это правило придумали, чтобы было легче понять, что происходит, понимаешь? Звонок – это ведь как лакмусовая бумажка. Конечно, всегда можно позвонить самой, но чистота теста тогда будет нарушена и результаты неверные будут. Это допустимо, если ты хочешь заниматься самообманом, как Машка Горобец.
– А что Машка?
– Ну как же! Годами мечтать о мужчине, который тебе не светит, и делать вид, что что-то происходит, куда-то движется. Целые отношения, которых нет. Нет, я ни за что не стану звонить. Что тогда останется от моей самооценки?
– А ты так дорожишь самооценкой? – удивленно пожала плечами сестра.
– Она – все, что мне осталось. И потом, понимаешь, Лиза, ведь совершенно не важно, позвоню я ему или нет. Это только ускорит агонию, но никак не сможет повлиять на ситуацию.
– Потому что все равно все будет плохо и ничего не выйдет, верно? – усмехнулась Лиза. Я рассмеялась за ней вслед. Мы зашли в маленькое кафе, занимавшее помещение в том же доме, только с другой стороны. Я вздрогнула от удивления, услышав, что сквозь динамики стереосистемы льются знакомые звуки песни, которую я любила. Она называлась Goodbye Johnny[2], странная, тягучая мелодия, с хорошими басами и голосами, дающими глухое, гулкое эхо. Неторопливая, она вся состояла из томной усталости и уверенности в неизбежности конца света. Декаданс и упадничество этой песни так подходило мне в период, когда Лиза только родила Вовку, а я только-только начала забывать Юру. Не важно. Я слушала и слушала эту песню, снова и снова, раз за разом, словно эти слова были горьким, но действенным средством, возвращающим силы. Goodbye Johnny. Я даже охранника Сережу начала так звать – Джонни, – прощаясь по вечерам. Эта песня тогда буквально застряла в моей голове. И сейчас, услышав ее снова по радио, я словно попала назад на машине времени. Больно. Я совсем не хотела переживать подобное снова.
