Сергей Минаев - The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты
Вытаскиваю телефон. Набираю ее номер. Пять, семь, десять, двенадцать гудков:
– Да.
– Можно, я приеду?
– Сейчас?
– Да!
Пауза.
– Приезжай, – снова пауза. – Только по дороге купи пару бутылок воды без газа.
– Еще бы...
– Не похоже, что я тебя разбудил, – говорю с порога.
– Ты считаешь это подходящим упреком для шести утра?
– Честно? Нет. Просто у тебя был такой сонный голос, и я ожидал... увидеть тебя... э... в другом виде...
– В ночной рубашке? С бигуди на голове? Продолжи сам, у меня что-то с фантазией под утро плохо.
«Значит, все-таки ждала, – внутренне обнадеживаю себя. – В целом, шансы более чем».
– Кофе будешь?
– Я бы выпил какого-нибудь... алкоголя, – не сдерживаюсь и икаю. – Это от холода.
– Не в твоем состоянии. Кофе или чай?
– А какое это такое «мое состояние»?
– Ты выглядишь, как бомж, – прицеливается глазами. – Бомж, надевший выброшенный на помойку тинейджерский прикид.
– Это вряд ли! – усмехаюсь, оглядывая себя. – У бомжа должен быть айпод. А у меня его нет.
– Что? – Она прищуривается и, не дожидаясь ответа, валит на кухню.
– Почему ты вчера уехала? – иду за ней.
– Устала, – наливает воду в чайник, нажимает на кнопку.
– Я искал тебя полтора часа по всему лофту.
– А потом? – Она залезает в холодильник.
– Потом напился и уехал... с Антоном.
– А под утро вы с Антоном повздорили, и он выгнал тебя на улицу, да? – достает йогурт, сливки, сыр, еще что-то.
– Нет. Я... сам уехал. – Все время пытаюсь поймать ее взгляд, но Наташа постоянно перемещается по кухне, и разговор идет в основном с ее спиной. – Захотелось тебя увидеть.
– У тебя вчера было море времени, но ты же предпочел видеть других, правда? – Она впервые оборачивается, и я начинаю понимать – для того чтобы быть принятым здесь и сейчас, нужно покаяться, а каяться я не смогу. Кеды жмут, и потом – похмелье.
– Я встретил коллег, – вытаскиваю сигарету. – Ты встретила друзей.
– Ну, знаешь, твои коллеги лучше любых друзей. То есть значительно ближе.
– Ты про Дашу? У нас с ней абсолютно ровные дружеские отношения.
– Ты считаешь, мне эта информация интересна?
– Вероятно, да. Если после того, как одна девушка попросила молодого человека подержать ее сумочку, другая девушка стремглав умчалась с бала, то да.
– Я просто не готова была проводить вечер в обществе телевизионщиков, извини! – Она наливает кофе в две чашки, одну ставит на стол, другую берет себе.
– А одного телевизионщика?
– Я же сказала, ты был слишком занят другими, я не рискнула тебе мешать. А ждать, пока ты освободишься, – обламывало.
– Интересно, как так получается, – я глубоко затягиваюсь, выдерживаю паузу. – Почему девушке, которой еще позавчера было так хорошо с тобой, вчера стало так невыносимо плохо? Дело во мне? В поздней осени?
– В чьей-то сумке? В том, что объективов вокруг было слишком много, а пространства так мало? – пародирует она мою интонацию. – Или в том, что устраивать второе свидание на вечеринке, где так много знакомых, с которыми ты целый час не виделся, – это самое идиотское решение? – Она делает глоток и смотрит на меня, не убирая чашку ото рта.
– Наверное, я должен сейчас извиниться? – смотрю на нее, стараясь не мигать. – Раскаяться в содеянном, признаться во всех смертных грехах, да? Но, странное дело, – не в чем. А чувство вины остается. Ты созидаешь во мне комплексы, девочка моя!
С минуту молча смотрим друг на друга. Я пытаюсь понять, куда скатится шарик, – в ту лузу, где «любовь– морковь» или в другую, с надписью «ненависть, трупы»?
– Я вижу, ты сам себе нравишься сейчас, да? – Она ставит чашку на столешницу, получается довольно звонко. – Этакий Печорин в спортивной куртке, не понимающий, то ли у него душевные терзания, то ли похмелье. Скажи мне, милый мальчик, сколько раз ты репетировал эти глаза, эту позу и эту манеру затягиваться сигаретой перед зеркалом?
– М-м-м... довольно долго. Ты говоришь так, будто самой никогда не было интересно, как ты выглядишь, когда затягиваешься? А как лучше выпускать дым? Так? Или вот так?
– Было безумно интересно. Только это было еще в школе. А ты свое школьное зеркало, видимо, до сих пор носишь с собой.
– Я вижу эти зеркала кругом, – чувствую, как похмелье соединяется со вчерашним стрессом и, наслаиваясь на это утреннее чтение моралей, порождает злобную истерику. – Ни одного шанса расслабиться с этими зеркалами. Они даже в твоих глазах, правда. Смотрюсь в них – и кажется, опять не тяну, да? Не выгляжу искренним? Честное слово, Наташ, я сбежал к тебе. Я хотел тебя видеть, мне показалось, мы не договорили вчера, позавчера... вообще не договорили...
– Может, нам просто нечего было друг другу сказать?
– Откуда ты знаешь? Ты же даже не пыталась со мной поговорить!
– У нас, видимо, у обоих старая болезнь. Сначала переспать, а потом узнавать человека «поближе».
– Почему ты такая циничная? Ты отыгрываешься на мне за то, что вчера взбрыкнула и уехала?
– Я не лошадь, чтобы взбрыкивать.
– Прости, но я тоже не медный всадник. Ты не допускаешь, что у меня есть эмоции, какие-то чувства... что я приехал, потому что...
– Давай только в любовь играть не будем, хорошо?
– В любовь?! – Я осекаюсь. – Да мы выслушать друг друга толком не можем! Во всяком случае, ты – не пытаешься.
– Знаешь, я тебя слушаю, и создается впечатление, что ты – там. Как у вас это называется? Сцена?
– Можно и так.
– Стоишь перед аудиторией и пытаешься в течение двадцати минут разыграть мелодраму. А что будет, если зайду с образа «одинокого, никем не понятого человека»? А вот если сыграть в «ранимого милого парня, который носит маску циника»? А если надавить на чувства? Вот вам одиночество! Вот вам любовь! Вот ненависть! – Она закуривает. – Пожалейте меня, почувствуйте меня, полюбите меня, наслаждайтесь мной! Ты, наверное, неплохой актер. Только площадку неудачную выбрал. Бывает. У меня сорок минут до урока. Не думаю, что у тебя получится испытать здесь сценический оргазм.
И тут меня взрывает. Сносит. Удивительная женщина, ей потребовалась всего пара минут, чтобы в этом своем монологе сказать короткую, но очень емкую фразу – «я конченая сука, малыш».
– Откуда тебе знать, что я испытываю там, на этой гребаной сцене? Что ты привязалась к моей работе? Ты думаешь, это так удивительно просто? Раз – и снялся. Просто – мучиться творческими кризисами? Убивать себя алкоголем и наркотиками? Просто – просыпаться ночами и кусать подушку, чтобы не заплакать, оттого, что тебе кажется: ты творческий импотент?! Это, блядь, просто?! Просто – биться головой о чужих людей, чужие эмоции, биться в кровь, когда вокруг никого? Биться, чтобы высечь ту единственную искру, которая поможет тебе загореться один раз в неделю на пятьдесят минут?
