Григорий Ряжский - Дети Ванюхина
Раньше мать ходила в баню, по субботам, вместе с пушкинской своей товаркой, бабой Пашей Бучкиной. Теперь же такое неблизкое путешествие, учитывая нестабильное состояние ее, могло обернуться любой неожиданностью, да и сама Полина Ивановна понимала, что теперь это роскошь. Плакала она в последние дни меньше: выплакала, наверное, из себя все до остатка. Но настроения тоже не прибавлялось. Очень переживала за Нину, хотя поверить не могла, что с ней будет худо, верила в Ниночкино природное равновесие и душевный покой. За Милочку она теперь переживала меньше, страсти пагубной ее не улавливала вроде, но некоторое волнение оставалось все же, как будто кто-то подсказывал ей изнутри, что не все с дочкой ладно. А что – не все, хорошо понять не получалось, старость мешала докопаться и мысли о всяком другом.
Приехать пришлось без звонка – так и так, ей надо было в тот район, в Малый Власьевский: комплект ключей еще оставался – не успела тогда в сарае Шурику в морду его швырнуть наглую, раньше долбануть по башке получилось в отместку за ублюдка по Михеичевой линии. Или за выродка.
Охрана позвонила снизу, когда братья приканчивали очередной запас из холодильника.
– Понимаешь, Макс, – говорил дожевывая Айван, – ситуация, с которой мы столкнулись, – типичнейшее проявление бифуркации, если рассматривать траекторию событий в последовательности совершения и наложить на их временную характеристику. Это я уже о проявлении фамильных и родственных противоречий, и, скорее всего, избежать этого было бы довольно трудно. Думаю, старик Гёдель со мною согласился бы.
Как на это реагировать, Макс не знал даже приблизительно. Одно понимал точно: сумасшедшим брат его не был. В любом случае звонок снизу позволил ему по возможности сохранить лицо, потому что отвечать ничего не пришлось.
Это была Милочка. Она влетела в квартиру и повисла на племяннике, обцеловывая ему щеки.
– Мил, ты чего? – отодвинул ее Макс. – Чего, говорю, не позвонила?
Этот вопрос был уже лишним, потому что за это время они успели перейти в кухню, где Милочка с отомкнутым на полуслове ртом и осталась. Справа от нее, перепачканный ее помадой, находился родственник, Максюлик, а напротив, за огромным кухонным столом, сидел ее же Максик, но без помады и в очках.
– Колу хотите? – спросил другой Максик с легким, как ей почудилось, иностранным акцентом. Она растерянно мотнула головой в усредненном между «да» и «нет» направлении и посмотрела на помадного Макса.
– Ты садись, Мил, – пригласил ее Макс и подвинул стул поближе.
Милочка сомнамбулически опустилась, закрыла рот и внезапно стала очень хорошенькой. Для другого Макса, во всяком случае, – именно такой.
– Не знаю, с чего начать, – с сомнением в голосе произнес Макс, тот, который был все еще в помаде и без очков.
– А вы кто? – обратился к гостье очкастый и улыбнулся. Вопрос прозвучал не очень вежливо, но было совершенно очевидно, что недострой этот происходит не по этой причине, а из-за неточно выбранной языковой конструкции, что лишний раз подтверждало иноземность молодого человека с банкой кока-колы в правой руке.
– Это сестра моей мамы, – пояснил настоящий Макс и тут же осекся, задрав глаза в потолок. Что в этот момент происходило у него в голове, могли безошибочно понять лишь они, братья Ванюхины, а по реально образовавшейся жизни – брат Ванюхин и брат Лурье.
Милочка летела обратно в Мамонтовку на крыльях, сильно напоминающих те самые, впервые вознесшие ее когда-то над периной бабы-Вериной кровати в доме Ванюхиных в тот самый миг, когда она, попав вместе с плотиком в речной водоворот, была выброшена вверх могучим толчком снизу и подхвачена восходящим воздушным потоком, который и заставил эти крылья раскрыться во всю ширь размаха, чтобы парить потом, легко и свободно… парить… парить… парить…
То, что ей удалось узнать, заскочив между делом к племяннику, привело ее в возбуждение настолько могучее, что она на какое-то время совершенно забыла о том, что беременный ее живот в самом скором времени может разрушить зачинающиеся с новой невероятной силой ее женские устремления и девичьи грезы. Больше всего ее обнадеживала та новость, что она и Максов брат хотя и родственные люди через мать Люську, но зато вполне чужие, да чего там, вполне – совершенно, получается, чужие, а это надежно означает, что как бы и не очень родственники. Это во-первых. Во-вторых, Айван этот американский, новый племяш и брательник, глаз на нее положил с первой секунды, и это тоже не бином Ньютона. А в-третьих, не обязательных, но приятно совпавших, – то, что математический очкарик этот понравился ей самой, Милочке, понравился сразу и сильно, несмотря на имеющуюся разницу в возрасте. И смотрел тот Айван на Милочку, как никто и никогда не смотрел на нее прежде, – неотрывно, восхищенно и без идиотского сексуального потребления. А еще женское чутье ей подсказывало, что он вообще ни на кого не смотрел такими глазами, даже в своей далекой и распущенной стране. Было и четвертое соображение, возникшее в Милочкиной головке в тот момент, когда электричка начала притормаживать у подмосковной станции. И оно поставило заключительный аккорд в так замечательно начавшемся августовском дне девяносто восьмого года. А именно: Айван этот не является по существу своей биографии настоящим сыном дяди Шуры Ванюхина, насмерть заваленного Милочкиным портвейновым ударом в висок в порядке самообороны и отстаивания чести, – точно совершенно не является, так как им не воспитывался, вместе никогда не проживал и даже никогда в глаза его не видал, а стало быть, он просто сын посторонних родителей с необычной, так по-французски красиво звучащей фамилией, вписанной на законных основаниях в юридический иностранный паспорт.
Уходя от ребят, Милочка клятвенно пообещала, подобно Максу, никоим образом не доводить пока правду до бабушки, чтобы не превращать остаток жизни Полины Ивановны в полную и окончательную для семьи Ванюхиных трагедию, – хватало с нее и других свалившихся на старую голову несчастий. Время, решили они, пройдет, а там видно будет, в какую сторону жизни наклоняться.
Дмитрий Валентинович объявился через день после Милочкиного обещания. Он позвонил сообщить, что все по делам «Мамонта» готово и для формально обставленной передачи управления в его руки нужно прибыть в корпорацию. Машину он за ним пришлет. В ответ Макс промямлил чего-то, но потом ему все же удалось донести до дяди Димы суть просьбы: он хочет для начала ознакомиться с делами корпорации, и, если можно, поподробней. Добавил при этом, что хотел бы быть не один. Таким словам Дмитрий Валентинович искренне удивился, однако серьезно все равно не отнесся: подумал, советчики нашлись у наследника, доброхоты, но это ничего, это преодолимо…
