Татьяна Соломатина - Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61
Поодиночке Нина Анатольевна и Оксана не справлялись. Детские больницы, лекарства. Нужны были деньги. Надо было оптимизировать затраты средств и времени. Поэтому они съехались. Никакой ревности не было. Некогда было. Сейчас они обе не испытывали к Павлу Александровичу никаких чувств. Ни любви, ни ненависти. Ни даже беспокойства на предмет: где он? Что будет дальше — они не загадывали. Жизнь женщин превратилась в сплошной один день, заполненный нуждами тяжело больных младенцев, которые были друг другу братьями по отцу и… чёрт ногу сломит… ещё какими-то родственниками по матерям.
* * *— Это чудовищно!
Святогорский как-то вечером, когда всемогущая Людмила Прокофьевна отчалила домой, оставив главному врачу огромные стопки документов, требующих немедленной подписи, зашёл к своей старой подруге. Он давно хотел с ней поговорить без свидетелей. И особенно — без Панина.
— Да, Тань! Это действительно чудовищно. И перед такой обыкновенной жизненной трагедией меркнет вся наша ерунда. Вот посмотри, ты. Главный врач. Здоровая самостоятельная баба. Не студентка. И не школьный учитель на копеечную зарплату. Ещё и жена замминистра. И дочь у тебя здоровая. И у него дети… Не криви лицо, я знаю, что ты не любишь даже упоминания о его детях, но от этого они не перестают существовать. У него дети — здоровые. И уже взрослые почти все. И Муся растёт.
Аркадий Петрович трижды поплевал через левое плечо. Татьяна Георгиевна подписывала бумаги одну за одной, не глядя. Брала, подписывала в месте галочки, перебрасывала в другую стопку. — Людмила Прокофьевна не допустила бы сюда ни один непроверенный экземпляр.
— Хватит! — Рявкнул анестезиолог. — Брось эту бюрократию. Успеешь! Поговорим с глазу на глаз — и я уйду. И подписывай хоть до утра. А сейчас встань! Налей себе и старому товарищу! И, наконец, расскажи мне толком, что с тобой произошло?! В Америке, я имею в виду. Потому что ты можешь обмануть кого угодно. Даже Панина. Особенно Панина. Но — не меня! Ты же не работаешь! Ты — спасаешься работой. А в остальном ты ничуть не отличаешься от той Таньки Мальцевой, которая улеглась в роддомовскую ванну порезать себе вены.
Татьяна Георгиевна внезапно отшвырнула все бумаги — стопки в беспорядке рухнули на пол. И разрыдалась, уронив лицо в ладони. Аркадий Петрович отреагировал странно. Он достал из кармана айфон, из другого — футляр с очками для работы. Неспешно водрузил на нос очки. Неспешно же полистал айфон в поисках сделанной ещё несколько дней закладки в поисковике. Открыл ссылку. Затем подошёл к подруге. Погладил её по голове — она отозвалась на ласку, уткнувшись ему в живот.
— Ну-ну, хорош рыдать. Сейчас выпьем. Тебя и попустит. Помни — у тебя здоровый ребёнок. Всё остальное в этом мире… Я, собственно, даже не за рассказом пришёл. Давай я налью, мы будем выпивать — и я буду рассказывать.
Татьяна Георгиевна всхлипнула и, оторвавшись от живота Аркадия Петровича, посмотрела снизу вверх ему в глаза. Даже пошутить попыталась:
— То есть, всё как обычно?
Святогорский кивнул. И затем подсунул ей под нос айфон, оживив экран.
— Смотри. Вторую неделю шумят американские СМИ. Начала «желтуха», а теперь и федеральные подтянулись. Некий гражданин США, есть имя — но оно мне ни о чём не говорит, — сильно засекреченный агент спецслужб, выступил с каминг-аутом, как это теперь модно говорить. На планете что ни день — интриги, скандалы, расследования. Их никто уже и не замечает, признаться. Кроме твоего внимательного дяди Аркаши и любящей тебя бдительной подруги Марго. Которая очень беспокоится о тебе. И всё бы ничего — какое нам дело до их американских скандалов-расследований, когда у нас своих — до хрена и трошки? — если бы не фотография мужика. Даже с учётом возраста, я бы его ни с кем не перепутал. И двадцать лет назад у него был такой же проницательный, даже пронизывающий, взгляд. Да не так уж он и изменился. Собственно, как и ты.
С экрана айфона на Мальцеву смотрел Матвей. То есть — Шон. В общем, тот самый мужчина, которого она любила. С которым спала. И которого хоронила. С которым встретилась в самолёте Нью-Йорк-Денвер. С которым улетела в Сан-Франциско, оставив Мусю у Маргариты Андреевны на ферме в Колорадо.
И который уже очень скоро прилетит в Москву.
— Это или Матвей. Или его брат-близнец. — Резюмировал Аркадий Петрович. — Но какого хрена…
Мальцева перебила старого друга, замолотив скороговоркой.
— Я видела фотографии двух одинаковых младенцев. Я видела фотографии похожих как две капли воды мальчуганов двух, трёх, пяти и так далее — лет. Я видела фотографии абсолютно идентичных подростков в форме летнего лагеря ФБР. Представляешь? У федерального бюро расследований есть подростковый летний лагерь. Туда отбирают лучших из лучших, сэр!
Мальцева истерично расхохоталась. Святогорский успел пойти к холодильнику, достать водку, взять в баре два стакана. Налить себе и подруге щедро, на два… Нет, на три пальца. А она всё не прекращала смеяться. Он дал ей лёгонькую пощёчину. И затем, сразу следом, протянул стакан. Она выпила залпом, до дна. Не чокаясь. Святогорский пригубил. Посмотрел на вроде пришедшую в себя Мальцеву. Ещё раз сунул ей под нос айфон.
— Кто это?! Отвечай!
— Я не знаю, — обессилено прошептала она. — Он прислал мне…
Она вскочила, пошла к шкафу, достала из сумки сложенный лист бумаги. Протянула Святогорскому.
— Прислал вчера. Больше ничего. Дата и время прилёта. Номер рейса. И вот это.
Аркадий Петрович развернул лист и прочитал:
Ракурс событий
всегда так прозрачен
что поворот головы
чуть в сторону
даёт неадекватность их восприятия
или приводит в уныние
и заставляет
увядать цветы на платьях
одетых не по сезону
как выясняется
и чтобы ни говорили
а проницательность
штука весьма полезная
в режиме построения счастья
любому уроду
даже привыкшему переодеваться
по любому поводу
— И чтобы это должно означать? Нет, я понимаю, что это может означать всё, что угодно. От буквального повода, до общефилософических обобщений по любому буквальному поводу. Но что это должно означать для тебя?!
— Это не «должно означать». Этот шутливый скетч написал мне Матвей больше двадцати лет назад. Я уже была за ним замужем. Но мы с курсом поехали отдыхать в Карпаты. Я неплохо там провела время с Паниным. Который уже тоже был женат на Варе. Когда мы вернулись — я страшно мучилась.[28] Не знала, как подступиться. Как бы признаться. Я не могла лгать Матвею. Но и потерять его не могла. Я убедила себя, что из-за такой ерунды, как половые экзерсисы с Паниным, Матвей меня не разлюбит. И не бросит. Или хотя бы не бросит. Или — не разлюбит. Что-нибудь… И вот я, напившись для храбрости, признаюсь эдак развязно своему мужу в измене. Готовая к чему угодно. К мордобою, к оскорблениям…
