Елена Катишонок - Свет в окне
А тут еще папиросы кончились.
Следующее послание от свекрови приходило с пугающей быстротой, и снова нужно было писать о самом безобидном и хорошем в их жизни, однако все безобидное и хорошее вдруг выворачивалось какой-то уродливой изнанкой, отчего отосланное письмо больше походило на пародию.
Утренник в детском саду Ленечка пропустил: начал кашлять так свирепо, что заподозрили коклюш. Оказалось, бронхит с астматическим компонентом; иди знай, что хуже. А вот этот компонент как раз и хуже, сказала медсестра, приходившая делать уколы.
Или взять хотя бы это пальто, которое она с таким трудом добыла для Володьки. Денег наодалживала, моталась в универмаг чуть ли не каждый день: вдруг выбросят? И выбросили, только она в это время сидела с Ленечкой дома на больничном. Когда пришла на работу, застала Музу в слезах. Та купила пальто своему кто-он-ей-там (хахалю, в общем), да польстила размером: мелковат оказался хахаль. Муза, дуреха такая, бирку срезала – сюрприз хотела приготовить. Вот и приготовила, только не хахалю, а Володьке: на нем сидело идеально, как влитое. Пальто, что и говорить, породистое: темно-серый ратин в рубчик, типично мужской материал. Добротное пальто. Муза так рада была от него избавиться, что предложила подождать с деньгами, а тут как раз зарплата – те, что приготовила было, почти разошлись. На что? А по мелочам утекли; хоть бы халтурка подвернулась.
…Добротное пальто, что и говорить, и Таечка необычайно им гордилась. Потому что вид у Володьки совсем другой стал. Не дядя Федя (матушка обязательно добавила бы про царство небесное), нет; однако вроде уже и не совсем Володька, вид такой… одухотворенный. Начал носить – со шляпой, естественно, причем выяснилось, что шляпа ему тоже идет – вон Клавка-дворничиха его в коридоре не узнала даже, а ведь всегда здоровается.
А потом пришел без пальто. Совсем без пальто, в одном костюме. Шляпа, впрочем, сидела на голове, хоть и криво, но была в таком виде, чтобы лучше бы он шляпу потерял, чем пальто, за которое она еще не полностью расплатилась с Музой. Где, как?! – все вопросы остались без ответа, еще и раздевать его пришлось да костюм в чистку тащить; спасибо, хоть в тот вечер не дебоширил.
Сволочь, какая же сволочь, бессильно думала она, стоя во дворе с папироской. Какая сволочь, просто зла не хватает…
От всего этого было уже не до писем – пускай сам теперь своей мамаше и пишет; хотелось только на свежий воздух.
Но вдруг случилось чудо! Именно чудо, потому что Таисия не знала, как иначе назвать бесплатную путевку в санаторий, которая свалилась на «эту сволочь», и в санаторий не куда-нибудь, а в Анапу, к тому же на двойной срок!! И матушка, и покойная бабка не преминули бы торжественно сказать, что есть, мол, бог на небе, хотя она, Таечка, не могла представить себе, что кто-то может на полном серьезе верить в этот бред сивой кобылы. «Ты крещеная, Тайка!» – говорила мать, когда она легко развенчивала глупые предрассудки. Раз навсегда Таисия тогда поставила ее на место – и заодно поставила точки над «и», решительно парировав: «Я никого не просила меня крестить и мозги мне зас…ть не позволю!».
Хорошо отшила.
Хотя путевка была чудом, матушкин бог не имел к нему никакого отношения: путевку обещали – и выделили. А кому же давать – здоровым, что ли?
Дача была хороша тем, что можно будет долго не видеть Сержанта. Тем более что он вообще уезжает в Анапу – это было далеко, Олька проверила по карте, и уезжает надолго. А в остальном дача – что-то вроде класса, только не тридцать восемь человек, а шестеро: сестры Лена с Юлей, Димка, Гришка, Людка и она, Олька. Не считая мелочь пузатую вроде Ленечки.
Все съехались бледные и от этого казались потолстевшими, пока вдруг Олька не догадалась, что они просто «повзрослели». Она так часто слышала от матери «ты уже взрослая», что научилась не слышать дурацкое заклинание, тем более что ничего определенного оно не означало, а все то же самое: смотаться в магазин или принести из подвала уголь. Спасибо, хоть про круглые пятерки в табеле мать зудеть перестала – год кончился, пора было собираться на дачу, и она переключилась на «свежий воздух, свежий воздух».
Взрослыми неожиданно стали сразу две девчонки в их классе, когда пришли в одинаковых туфлях – не из «Детского мира», а из нормального взрослого магазина. Остальные как-то сразу взбудоражились, а еще через день в таких же туфлях, только другого цвета, явилась Томка. «Танкетка», – объяснила на перемене. Потом вздохнула: «Тебе вообще лафа – ты же с мамашей одного роста. И вообще…» – она неопределенно крутанула рукой в воздухе и отправилась разнашивать свои танкетки.
«Взросление», как называла это мать, обозначалось еще противным овощным словом «созревание» и до сих пор не приносило ничего, кроме регулярных неудобств, а в дальнейшем могло наградить прыщами. Как у Томкиного Гоши.
Присмотревшись к дачной компании, Олька начала понимать Томкино «вообще» и обрадовалась: сама она почти не выросла, судя по школьной форме, зато ноги… О танкетках она даже не мечтала, а мечтала о новых кедах, но мать наотрез отказалась их покупать. Как и сандалии, повторяя одно и то же: «негигиеничная обувь». Значит, светило ехать на дачу в старых туфлях – их почему-то называли «полуботинками», хотя по степени избитости они скорее были похожи на «полутуфли», – и эта перспектива повергала Ольку в уныние. Подумав, Таечка сбросила с ног босоножки:
– А ну, примерь.
Олька кое-как влезла в босоножки, теплые от материнских ног, и с трудом затянула тоненький ремешок. На каблуках она себя чувствовала примерно, как на коньках.
– Неужели малы? – всплеснула руками Таисия. – Ну что за копыта! Снимай-снимай, а то растянешь.
Победили негигиеничные, зато нежно-сиреневого цвета сандалии – других не было.
Дачная жизнь имела свои прелести – море и пинг-понг. Купаться можно было в любую погоду, а вот зеленый пинг-понговый стол при малейшем дожде разбирали и заносили в темноватую просторную «ничью» комнату, где часто оставались сами, пережидая дождь.
В ничьей комнате не было никакой мебели, зато стоял рояль, единственным эксплуататором которого (вернее, рабом) был Гришка. Из года в год он разучивал одну и ту же «Тарантеллу» Чайковского. За последний год он превратился в широкоплечего коренастого подростка, прыщавого и нахального, но оставался верен «Тарантелле» – как, впрочем, и все остальные дачники, особенно женщины, которые готовили на кухне за стеной и начинали подпевать всякий раз, как только Гришка садился за рояль.
В свободное от бойкой тарантеллы время на рояле играли в карты или в «чепуху». Олька устраивалась на подоконнике и раскрывала книжку. Вначале ее дразнили, в полной уверенности, что «Олька просто выставляется и воображает», но, убедившись в полной ее карточной бездарности – даже масти путала, – отстали и звали только на «чепуху».
