Елена Катишонок - Свет в окне
Он подцепил разваренную черносливину и втянул ее с ложки сочным поцелуйным чмоком.
У рагу оказался такой же вкус, как у этого разговора.
К концу дня, немного поостыв, Присуха подумал, что Патриарх на самом-то деле дал ему толковый совет. Когда-то Присуха, молодой аспирант, пришел к нему, еще не профессору и не завкафедрой, и с тех пор остался для Патриарха Димой. Потому и дал совет; другой вопрос, как донести его до мисс Кузнецовой. Молодость не терпит компромиссов. Его же задача как руководителя в том и заключается, чтобы навязать ей сомнительный компромисс. «И с ярлыками пусть там… поаккуратней», – вспомнил замечание Патриарха. Читай: убрать слово «жертва» применительно к Сомсу («раздавят») и назначить жертвой Босини (беспроигрышный вариант).
…Присуха так часто перечитывал «Сагу о Форсайтах», целиком или отрывками, что сам себе напоминал героя известного романа, который всю жизнь с наслаждением читал «Робинзона Крузо», зачитывал до дыр и получал в подарок от хозяйки новый экземпляр.
У него в рукописи есть глава «Пиратско-авантюрное начало Босини – тяга к форсайтизму», которая могла бы вызвать агрессивные нападки. Дескать, любовь сильнее условностей, и нельзя подходить к художнику Босини с теми же мерками, что и к филистеру Сомсу. Мол, Сомс – собственник, стяжатель и ничего не видит, кроме своей выгоды. Сомс отлично знал, что суд встанет на его сторону, как знал и то, что у нищего архитектора нет тех четырехсот фунтов, из-за которых Сомс затеял процесс (кстати, сколько это, по тем временам, четыреста фунтов?..). И никому не приходило в голову, что дело не в деньгах – Сомс затевает процесс в попытке погасить скандал, разгорающийся вокруг жены, переключить внимание на архитектора, который позволил себе превысить смету. Сомса судят по самой суровой шкале, клеймя в нем собственническое начало, словно речь идет о Гарпагоне, и отказывая в других человеческих свойствах, в том числе в способности любить. А ведь он страстно любит! Любит, не будучи любимым, что намного труднее, чем при взаимной любви. При этом все студентки очень симпатизируют Айрин и Босини.
Нет, позвольте… Присуха даже остановился. Четыреста фунтов во времена расцвета Форсайтов – это очень серьезные деньги! Позвольте, ведь Айрин до замужества получала, по завещанию отца, пятьдесят фунтов в год – в год! Курс фунта стерлингов можно найти в «Известиях», это не хитрость; намного сложнее – и тем интереснее – выяснить, чему соответствовала эта сумма тогда, в 1886 году.
В киоске на углу купил «Известия» и тут же развернул, но таблички с курсом валют не нашел. Или это публикуют в «Правде»? Он так увлекся своими рассуждениями, что давно миновал гастроном, который именовал «хорошим» и, следовательно, был обречен на «плохой». Мало того, что Патриарх испортил ему обед, так еще и ужин катится в тартарары. Он не архитектор Босини, чтобы сидеть на одном какао; не дойти ли до универмага? Подошедший трамвай развеял сомнения, и через десять минут Присуха, все еще с газетой в руках, уже стоял у витрины, а затем в очереди.
Он купил триста граммов ветчины и две банки сардин. Пока продавщица взвешивала ветчину, он тщетно пытался понять, отчего колбаса, которая всегда называлась «Любительская», сегодня красовалась в витрине под псевдонимом «Особая». Старательно укладывая в портфель покупки (вот и газета пригодилась), не заметил, как от той же очереди отделились и пошли к выходу две девушки. Одна из них держала в руках пакетик с такой же ветчиной и не подозревала, что доцент Присуха едва не остался без ужина из-за ее курсовой работы.
У Зинки на правой руке блестело обручальное колечко, а больше ничего не изменилось. Жила она по-прежнему в общежитии, потому что Толян ушел в море, и за время его отсутствия она надеялась снять квартиру. Или комнату, на худой конец. Вся общага, включая дежурных, знала о том, что Зинка Трымчук теперь замужняя дама, да и не Трымчук вовсе, но дежурные не возникали, а значит, новость до коменданта не дошла. Да и с чего бы им возникать, если Зинка продолжала работать на заводе и, что еще важнее, в столовой?
Сегодня у Насти занятий в университете не было, что Зинку очень обрадовало: «Пойдем вместе?». До сих пор все квартиры она смотрела сама и сделала для себя два важных вывода: во-первых, пустующей жилплощади куда больше, чем она себе представляла, и во-вторых, появляться в одиночестве не всегда безопасно. Настя уже выслушала бурный Зинкин монолог о поисках «хаты». Вернее, до собственно «хаты» дело не дошло: Зинка испугалась, что хозяин к ней пристает, и убежала, так и не посмотрев квартиру.
Сколько Настя ни уверяла подругу, что хозяин был с женой и ничего плохого не замышлял, Зинка только головой мотала: «Не уговаривай, мать. Тебя там не было, а то бы тоже труханула. У тебя про жилплощадь голова не болит – твое счастье, а то бы намаялась… Непрактичный он, твой Лунканс».
Зинка почему-то всегда называла Карла по фамилии, но Настя не обращала внимания. На скрытый упрек можно было возразить, что практичный Анатолий ушел в долгий рейс, а тебя бросил на поиски «хаты»; можно было бы, но зачем? Одному дороже истина, а другому – Платон. К тому же истин всегда хватает, а Зинка одна.
Настя уловила уже некоторую Зинкину настороженность, готовую в любой момент обернуться обидой, и легко ее расшифровала. Они обе здесь чужие, такие же чужие, как Зинкин Днепропетровск и Настин поселок городского типа – этому дивному городу, и хоть Зинка влюблена по уши в своего беззубого Анатолия, ее путь к блестящему колечку трижды проходил через «абортарий», и по утрам она идет на работу не в цех, как Настя, а в столовку, где единственная радость – кусок послаще, съеденный торопливо и на ногах. После пышной свадьбы мало что изменилось: пахать надо будь здоров – «башлять», как Зинка говорит, на кооператив, ведь Анатолий тоже приезжий, так что Настя со своими Форсайтами, надвигающимся дипломом и женихом-инженером живет все равно как на курорте. Деньги, конечно, другие, кто спорит; так ведь трехкомнатная квартира в старом Городе избавляет от необходимости вкалывать, как Зинка в столовой, а ее молодой муж на вахте в океане: не плачь, Зинуль, через три месяца увидимся.
Если бы Зинка могла подслушать эти мысли, она не поверила бы, потому что сочувствовала Настюхе от всей души. Еще бы, с таким лопухом, как этот Лунканс, девяносто рэ в месяц – и вася. Инженер… Ну, будет старший инженер, аж сто двадцать. Плюс жить со свекровью. Вроде тетка не вредная: сама садик я садила, сама буду поливать, а только все они хорошие, пока не жить вместе. Не, то ли дело они с Толяном: квартира будет своя, вот как пальто, и ничья больше. Обставим, конечно; тоже капуста нужна будь здоров. Нагрянет родня из Днепропетровска – милости просим; гости – дело святое, всегда примем культурно, по-людски, потому что они уедут, а мы останемся. Настюху жалко, конечно: почти каждый день бегает на лекции, пашет по-страшному, а нафига такая бодяга? Корочки получить, диплом. И – опять в школу: «Кто дежурный? Садись, два». Несколько лет в школе – и нервы в тряпочки. Вот если б она, Зинка, пошла учиться, то на курсы бухгалтеров, она уже узнавала; не вечно же тарелки таскать и на раздаче стоять, чтобы тебе напоминали: ты, Зинуль, со дна-то не черпай, а вот подливку не жалей. Курсы – четыре месяца, Толян только-только с рейса да в рейс, а я уже не у плиты, а за письменным столом, при арифмометре… А подливку пускай другие не жалеют: она теперь обедать будет за тем столиком, где администрация, и уж будьте спокойны – как раз со дна и зачерпнут, никто с бухгалтером схлестываться не захочет… И что Настюхе за радость читать «Форсайтов» на этом идиотском английском, когда можно по-русски? Переводчик уже попотел; хватит, не?
