Барбара Кингсолвер - Лакуна
До меня не сразу дошло, что вам удалось для меня сделать и чем я теперь владею (и владел три года, не подозревая об этом). Последние три дня я просыпался, и меня охватывала радость, как от встречи с приехавшим на поезде долгожданным гостем. Я одевался, бродил по дому. Я даже представить себе не могу, как вам удалось подкупить полицию. Интересно, сколько страниц рукописи вы успели прочесть и что вы обо всем этом думаете. Мне довольно и того, что вы уже для меня сделали. Вы поверили в меня как в писателя. Не ребенка или слугу, но равного вам. И при мысли о том, что теперь мне предстоит оправдать это доверие, у меня бешено колотится сердце.
Первый шаг сделан: я обзавелся пишущей машинкой. Больше у меня почти ничего нет — военная экономия. Из мебели — только то, что оставили в доме прежние разорившиеся владельцы: голые детские кроватки с одними лишь узкими матрасиками да старый резной стул с гнутыми ножками и дырами на подлокотниках. Электрическая плита и деревянный холодильник, в котором нет льда (мне сказали, лед будет зимой). Моя нора — комнатка на втором этаже — глядит на улицу из-под свеса остроконечной крыши. Вместо письменного стола — дверь от ванной, снятая с петель и положенная на два сломанных радиоприемника, которые я нашел в переулке (кто-то их выпотрошил в поисках меди и проволоки). И моя добыча: пишущая машинка, найденная в кладовке института, где я преподаю испанский. Наверно, последняя машинка в городе: все остальные либо переплавили на пули, либо отправили нуждающимся в Северную Африку или на Коралловое море вместе с сахаром, целлюлозой и этиловым бензином. У моей находки не хватает всего лишь нескольких клавиш; с ее помощью я надеюсь закончить книгу, которой вы спасли жизнь. Тот самый роман, о котором мы говорили: история Кортеса в государстве ацтеков. Теперь сплетни о древних узнают все.
Спасибо вам и за статуэтку. Я нашел ее, пока вы спали на берегу реки в тот день, когда мы с вами ездили на пикник в Теотиуакан. Пожалуйста, не говорите о том, что я ее умыкнул, ни доктору Гамио, ни Диего; он как патриот едва ли одобрит расхищение предметов народного искусства (да и на новой работе это не прибавит мне уважения). Этот божок, пролежавший две тысячи лет ничком в грязи, умолял забрать его в новый мир. Вы помогли выполнить его просьбу. Он вместе со мной шлет вам благодарность со своего нового пристанища — стола возле окна, из которого взору открываются удивительные пейзажи Каролины.
С изумлением и признательностью,
ваш друг Инсолито.
2 НОЯБРЯ 1943 ГОДАДорогая Фрида,
в окно хлещет блестящий косой дождь. Словно какое-то божество посетило наш темный осенний туннель, точно Зевс, пролившийся золотым дождем на Данаю. Но в нашем случае это не просто ослепительный свет, а листья бука. Держу пари, вы не видели ничего величественнее этих американских деревьев, умирающих тысячью смертей. Гигантский бук возле дома словно собирается сбросить каждую частичку своей коры. Мир обнажается и стоит голым; итог целого года из жизни деревьев ровным сырым ковром устилает тротуары. Земля пахнет дымом и ливнями, зовет вернуться, прилечь, смириться с неизбежностью гниения, тихого возвращения к истокам сущего. Вот так мы празднуем в Америке День мертвых: поднимаем воротники, почуяв запах дождевых червей, зовущих нас домой.
Но, как вы знаете, на моей кухне правит Мексика. Сейчас там поднимается pan de muerto[176], наполняя дом золотистым благоуханием; это напомнило мне ваши хлебы в виде посыпанных сахаром черепов. Едва ли моим соседям пришлось бы по вкусу такое угощение. Здесь День мертвых отмечают очень странно: вырезают головы из тыкв, внутрь ставят свечку, чтобы светились глаза, а дети ходят по домам и выпрашивают сладости. Но почему-то эти сорванцы прибежали на два дня раньше! Теперь же сладости готовы, а праздник, похоже, уже закончился. Разбили стоявшие на улицах тыквы в рыжее месиво. Может, хоть кошка не откажется разделить pan de muerto. В этом году на одного покойного стало больше. Ваш отец. Не верится, что старого Гильермо нет в живых. Что он больше не ковыляет по дому, прищуривая большие глаза всякий раз, как входит в комнату, и видит не мебель, а косые полосы света на полу. Ваша скорбь понятна, но больно слышать, что вы с головы до ног превратились в развалину. От словосочетания «костный туберкулез» у меня мурашки по коже. Как последний в этом году помидор, который лежал в миске на кухне, а когда я взял его, чтобы порезать, лопнул у меня в руках и растекся вонючей жижей: под прекрасной тутой кожицей оказалась гниль. Наверно, вам кажется, что ваше тело сыграло с вами ту же злую шутку. Даже названия прописанных вам методов лечения напоминают болезни — электричество и кальциевая терапия. Но у вас замечательные врачи, в особенности доктор Э. из Сан-Франциско; кажется, он добрый человек. Наверняка операции пройдут успешно. У вас впереди бесчисленное количество дней, похожих на этот, которые непременно запомнятся, и множество abrazos[177] от вашего друга
Соли.
21 МАЯ 1944 ГОДАДорогая Фрида,
в это воскресное утро ваш яркий образ прокрался в мою одиночную камеру и заставил после долгого перерыва вновь написать вам. Между рамами окна возле стола залетел странный жук и не может выбраться. Бьется о стекло, отвлекая от проверки нескладной главы: «Гарнизон взяли приступом, разбили противника наголову!» У этого маленького бомбардира роскошная изумрудно-зеленая форма с медно-красными полосками на крылышках и внушительный хоботок. Словами этого не передать. У вас бы получилось лучше, попадись этот жук вам на глаза. Вы смогли бы его нарисовать.
Еще отвлекают девушки, которые проходят мимо дома по улице к остановке, чтобы сесть на автобус до Хейвуда. Все как одна Фриды! С тех пор как потеплело, они носят крестьянские наряды: пестрые юбки и блузки с оборками на плечах. Правда, юбки не такие длинные, как у вас: здесь это запрещено законом и карается штрафом. Честное слово, я не шучу: вышел приказ экономить ткань. А то не из чего шить форму солдатам. Еще Комитет военно-промышленного производства на прошлой неделе объявил, что на рукавах блузок должно быть не более одной оборки. Я подумал, что вам это покажется интересным; я прямо вижу, как вы читаете эти строки в своем обычном наряде с тысячей оборок, сверкая золотыми зубами, — а ведь этот ценный металл можно было бы отдать на переплавку для корпусов снарядов. Нет, вам сюда приезжать точно нельзя: вас тут же конфискуют. Ваше отчаяние из-за войны вполне понятно. Но я надеюсь, что это письмо порадует вас иной точкой зрения. Гринго всей душой отдаются борьбе с фашистами, и это, разумеется, прекрасно, хотя, конечно, ваши друзья сражались с фашизмом Испании задолго до того, как разразилась мировая война. Но видели бы вы этих янки! Теперь они провозглашают единство с другими народами, как некогда вы с Диего, когда поднимали бокалы и пели «Интернационал», пока мы мыли посуду. Интересно, что бы сказал обо всем этом Лев. Едва ли ему пришелся бы по вкусу союз Рузвельта с маршалом Сталиным и то, что наши народы плечом к плечу сражаются с общим врагом. Но разве не согласился бы он с президентом, что идеал требует жертв? Наши солдаты спасли Советский Союз от голодной смерти, переправив через персидские пустыни несколько тонн продовольствия. Теперь же войска Сталина платят добром за добро — бьют Гитлера на Восточном фронте. А ведь год назад казалось, что дело табак: фашисты шли в наступление как в Европе, так и на Тихом океане. Теперь же поговаривают, что, возможно, нам удастся выиграть войну.
Если так, то победой мы будем обязаны не только солдатам, но и домохозяйкам: каждая из них как может сражается с врагом. Для вас война — бессмысленное разрушение и убийство, поединок, который транслируют по радио; здесь же это — закон жизни. Если не хватает ткани, девушки как ни в чем не бывало носят блузки с одной-единственной оборкой на рукаве. Если нацисты за прошлый год потопили восемь миллионов тонн военных кораблей, значит, так тому и быть; женщины соберут восемь миллионов тонн шпилек для волос — и не беда, что нельзя заплести косы. Соседские дети булыжниками сшибают с ворот старые дверные петли и несут в металлолом, солдатские невесты отдают свое серебро, а старики — бронзовые наконечники с тростей. И это священная жертва. Как мы радовались, когда новый завод Говарда Хьюза выпустил линкор спустя всего двадцать четыре дня после того, как был заложен киль! Из-за Хьюза погибла моя мать — много лет назад, когда этот ас приземлился в Мехико. Но, как бы я ни тосковал по ней, сейчас, когда из собранного моими соседями сырья он выплавил корабль «Джон Фитч», я уже не питаю к нему ненависти. Все вместе, со шпильками и скрепками, мы одолеем Хирохито и его военные заводы «Мицубиси».
Война на каждой странице всех журналов. Даже в рекламных объявлениях, которые, как ни странно, сейчас не призывают ничего покупать. Наоборот: фабриканты ставят на продукцию флажок Е[178] в знак того, что она идет на нужды фронта. Не покупайте ничего, кроме облигаций военного займа, сдавайте кровь для Красного Креста. «В точности выполняйте указания доктора, не отнимайте у него время», — напутствует мой журнал: половина врачей на фронте, а тем, что остались в тылу, приходится работать за двоих. Ездите только в случае крайней необходимости. После победы нам сулят золотые горы: новую модель радио, автомобили с шинами из синтетического каучука и прочие диковины, которых штатские еще в глаза не видели. А пока не мечтайте даже о застежках-кнопках, и большая удача, если получится найти по талонам сыр или сливочное масло. Бекон вообще пропал из наших краев. Впрочем, как и новые машины; в этом году населению не продали ни одной. Те же, у кого автомобиль с довоенных времен, клеят на ветровое стекло ярлык А — «полупустой»[179]; бензин тоже по карточкам. На площади Пэк, как в прежние времена, лежат кучки лошадиного помета. Один старикашка вернул к жизни «стэнли стимер»[180], и, когда протарахтел на нем по улице, соседка упала в обморок — думала, воздушная атака. Современный американский девиз — «Обойдемся старым». Ни тебе наручных часов, ни новых сорочек, ни простыней. В общем, как в церкви; терпеливо сноси страдания в надежде на светлое будущее.
