Анатолий Королев - Эрон
Оторвав Адамчика от пола, она страшно притиснула лицо Адама к сетке, так, чтобы он все увидел, все! И не посмел не посмотреть! Бункер с бедной коровой ждал своей очереди, а в забойном отсеке, в темном железном боксе видна голова белой лошади. У нее — старое, изношенное лицо, на котором выделяются исступленные от ужаса огромные голубые бериллы чистой воды. Грива несчастной жертвы насилия встает дыбом и парит над мордой, подобно сухому пламени. Перед животным простирается вулканическая панорама живодерни: фонтаны горячей кровищи, гейзеры сукровицы, ныряние и выныривание розовых ножей в мясо, пар, звуки пилы, звонкое лопанье утроб, чавканье силы, слюнная пена. Бабы с ножами наголо слаженно и легко вступают в финал первого акта «Волшебной флейты». Трепетная голосовая ткань — здесь, в аду скотобойни — воссоздает чарующую атмосферу истинной музыки, ту грациозную сцену с хорами жрецов и рабами, в центре которой вращается алмазная ось виртуозной арии принца Тамино с волшебной флейтой в руках: как полон чар волшебный звук…
У каждой скотобойки в руках по ножу и мусате. Бесконечный взмах ножей сопровождается бесконечными зигзагами лезвий по камню. При этом сырой нож и сырой камень издают согласный душераздирающий игривый звук глокеншпигеля или stahlernes Gelachtr стальной хохот.
Инструментовка лезвий извещает о том, что в низменный мир бренности вторгается более возвышенное царство.
Чья-то незримая карающая рука включает рубильник — громовой удар сотрясает металлический кузов. «Ew’ge Nacht!» О, вечная ночь! Голова лошади исчезает. Днище бокса распахивается, и лошадиное тело рушится вниз. Женщины — как одна — заливаются горючими слезами. Скотобойке, которая включает ток, становится плохо. Осев на пол у электрощита и раскинув ноги, резиновая кукла в фартуке цвета спелых абрикосов тупо смотрит в пространство перед собой. Весь скотобойный цех на пару минут замирает. Самосуд берет паузу — прополоскать горло. Первой подает голос Памина, она уповает на волшебный гений Зарастро. «Это возвещает о Зарастро! Dies kundigt den Surastro an! И в особенности великолепный взлет сопрано: Die Wahrheit! sei sie auch Verbrechen! Правду! Даже если она — преступление. Постепенно цех снова заполняется чирканьем лезвий о горло мусат. Но в нем нет прежней уверенности, наоборот — вся звуковая масса охвачена истерикой жалости. Даже явление верховного жреца не поднимает хор скотобоек до прежнего величия смерти. С огромным трудом удается закончить акт на торжественной сверкающей ноте всеобщего ликования ножей.
Голоса смолкают.
Следующей на очереди в забойном боксе — женщина с коровьим лицом. Она упала на колени, как тогда, на заливном лугу, перед амальгамой спасения. За краем стольного бортика видна только её рогатая голова. Но мольба не спасает.
Весь колоссальный объем цеха окутан кровавой взвесью, липкая морось покрывает лицо Адама струйками светло-чужой крови. Скотобойка продолжает со всей силой вдавливать его в сетку:
— Не думай, что мы жестоки, — шепчет меццо-сопрано, — жестокосердные у нас не задерживаются. Чтобы убивать, нужна жалость, иначе сердце не выдержит. Только жалостливый человек может вывести этот ад. Только тот, кто жалеет и имеет право убить. Иначе нет никакой правоты и правды. Безжалостным, жестоким, иродам, изуверам, душегубам, костоломам, потрошителям, садистам, мучителям, живодерам и живоглотам у нас нет места!
Кольчужные пальцы пытаются захватить рот. Адам мычит, бессильный опрокинуть страшную бабу. Она возбуждена, меццо-сопрано тоже переходит в мычание.
Тем временем скотобоец у рубильника приходит в чувство, баба дотягивается рукой с пола до рукоятки электрорычага. Удар. Кузов гудит и трясется в стальном ознобе. Наконец его чрево распахивается, и туша коровы падает вниз. Первым к ней бросается стропальщик. Острием ножа в задних ногах вырезаются дыры. В отверстия продеваются железные крючья, и корова вздергивается подъемником вверх. Туловище зависает над огромным поддоном с пенной кровью. Бабе у электрощита совсем плохо — ее выташнивает синюшной жижей на фартук янтарной резины. Мышцы животного еще продолжают сокращаться от удара — кажется, что корова жива.
Адам вскрикивает:
— Mein Herz mit neuer Regung fiillt!
Это вскрик принца Тамино: сердце мое наполняется новым волнением!
Нарастающий хохоток глокеншпигеля возвещает о начале второго акта «Волшебной флейты».
Высоко-высоко под самым потолком забойного цеха появляется Flugmaschine — машина для полетов. На ней три дивных волшебных мальчика — три скотобойки карликового роста в платках и фартуках с мусатами и ножами, чарующим сопрано они подхватывают там, в поднебесье промысла, голос Тамино: Die Liebe ist allein! Это только любовь, только любовь! Звезда кротости встает над водоворотом крови.
И снова полная тишина. Господи, сжалься над нами.
Слышно только шорох кровавой капели, порх измороси, шепот пара из резиновых шлангов. Все пространство цеха полно томительных предчувствий прорыва, криков, музыки и стенаний.
Подвешенную корову окружают три скотобойки. Они медлят, ожидая пришествия музыки. Но музыка не начинается. Все замерло в ожидании движения гениальной поющей массы. Наконец, медленно, словно в забытьи или полусне, скорее доверяя рукам, чем глазам, первая баба одним взмахом отточенного ножа отсекает коровью голову. Вторая — тут же схватывает руками рога и направляет голову на разделочный стол. Третья — ударом колена по кнопке включает дисковую пилу. Ад звуков насилия вступает в свои права. Каждый металлический визг, всхлип, взыв окружает таким же металлизированным рефреном. Дисковые пилы своей страстью пародируют хор жрецов и мистический бас Зарастро, вой пилы отрицает мистическую уверенность посвященных в том, что смерть — это единственный ключ к блаженству. Когорта латниц пускает корове кровь. Один алый ручей хлещет из сечения горла, второй — бьет дугой из рассеченного живота.
— Убей меня, я тоже — корова, — произносит Адам.
Скотобойка тут же выпускает его из жутких тисков, лицо бабы схвачено чем-то вроде лошадиного оскала. Это свинья с перебитыми ногами доползла в конце кондов до еt ног и, вереща, вонзила зубы, прокусывая сапог, в икру левой ноги.
Три ангельских мальчика — три женщины карликового роста, подняв ножи и мусаты — запевают виртуозным терцетом из поднебесья высшей справедливости: О, Gottes Lamm! О, Агнец Божий! Отголоски терцета эхом радости аукаются и звучат в углах кроволитного цеха.
Три скотобойки колдуют над безголовой тушей коровы: сдирают шкуру, обрезают анальное отверстие, разрезают цепной мотопилой тушу от промежности до горла. При этом бабищи-потрошители, рыдая, почти что обнимают забитое тело. Откинув голову, чтобы не попасть под струйки крови, режут внутренности. Из живота валит пар, льется сизая лава: кишки, печень, желудок.
«О вы, Изида и Озирис», — выступает перед хором жрецов всемогущий Зарастро. Его ария величава и возвышенна. Он призывает отрешиться от человеческих страстей. Хор подхватывает его страстную мольбу к живым, о любви к блаженству смерти.
Разъяренная баба роется назойливым кончиком ножа в глазу напавшей свиньи, пытаясь проколоть мозг; свинья бьется в агонии, закидывая людей грязью и калом. Умирая, клыкастая пасть цедит алую музыку мистики: die Blum des Mundes. Язык есть цветение уст.
— Убей меня, я тоже — свинья, — шепчет Адам в порыве смертного сострадания.
— Иди и смотри! — выталкивает его латница словами ангела Апокалипсиса, вон из загона в даль адской машины. Адам, шатаясь, бредет к распевающим бабам, он чувствует, что медленно сходит с ума. Он не может понять, что там впереди развешано на стальных крюках конвейера — ободранные туши? или содранные в кровь босые ступни Спасителя?
— Tod und Verzweiflung! — восклицают жрецы в экстазе, — смерть и отчаяние! Хорал сочится светом и кровью.
Три кротких волшебных мальчика безмолвно и бесшумно спускаются на машине полетов прямо к Адаму. Щелястое днище помоста парит над его головой. Сквозь щели видны голубые глаза на ангельских головках; это мальчики, припав к полу, разглядывают принца Тамино. Тут же сквозь щели — женщины просунули лезвия своих ножей — одно неверное движение, одна неверная мысль или одна фальшивая нота — и его голова покроется адскими ранами.
Подняв лицо, Адам видит, как тесно-тесно прижались друг к другу круглые капли вишневой влаги на днище. Их пылкий бисер ужасен. Кровь продолжает моросить с лепетом дождя. Каждый следующий шаг Адаму приходится отдергивать — одно за другим — марево кровопролития. Священная роща встречает принца Тамино росистым туманом свежести. На звуки волшебной флейты откликаются тайные птицы. Вдали, за кручами спелой зелени цветущих жасминов, он видит на мраморном склоне горы храм Зарастро — сверкающую пирамиду победы над смертью. Это оттуда на него беззвучно накатывает шар сияния — сам верховный жрец в идеальной сфере беззвучия, которая легко влекома триадой львов. Подняв со стального стола то, что осталось от головы, а именно — верхнюю часть черепа, Адам увенчивает себя коровьими рогами. Он настаивает на том, чтобы его тоже считали жертвой. По плечам его катятся крупные вишни спелой кровищи. Он обращается к скотобойцу у головорубочного станка со словами: убейте меня. Разве не видно, что я рогат и тоже могу мычать.
