Александр Терехов - Это невыносимо светлое будущее
Лежак был теплый, и хотелось лечь обратно.
– Он не плешивый! – крикнул я и толкнул горшок изо всех сил. Рука скользнула, но горшок все же упал, выплеснув язычок земли на линолеум. Белое пятно запестрило и резким бабьим голосом плюнуло: «Это что? Такое?»
Я встал и пошел, потом побежал, никак не теряя эту чертову черную дрожь, дернул занавеску с двери, смел какие-то склянки со столика и, не увидев себя в зеркале, выпрыгнул в коридор. Изо всех сил побежал… Потом были руки из огромной волны выросшей дрожи и чей-то голос перед огромной волной, что вот-вот накроет:
– Такой молодой и такой нервный… Кем хоть был до армии?
Я выдохнул последнее:
– Человеком.
Дембель в опасности
Эпос
Небо застыло сегодня над землей, морщинистой, как мозг, витой шапкой облаков…
«Десять секунд, чтобы принять удобное для сна положение. Если после этого будут скрипы, после третьего скрипа будет: «Рота, подъем!»
Дела, как у картошки осенью, – если не съедят, то посадят.
Когда Бог раздавал дисциплину – авиация была в воздухе.
«Дембель неизбежен, как кризис империализма», – сказал молодой солдат, и слеза упала на половую тряпку.
«…Не щадя своей крови и самой жизни…»
«Это не порядок, товарищи. Это – пар-родия! Надо заправлять свою постель так, чтобы ваша мама приехала и сказала: «Это что? Это постель моего сына?! У меня дома стол письменный – ну точно такой же ровный! Нет, даже не такой, у меня на столе вот тут такая кривоватость, сын постоянно сюда банку с пивом ставил, а тут совсем другое дело!»
Мы хотим всеобщего счастья, а достижимо ли это? Вот так живешь-живешь, не успеешь оглянуться, а чайник уже свистит. Еще порточки не надел, а харчишки уже отъел.
– Смотри, об этом никогда не говори. Особенно в бане.
– Почему?
– Шайками забросают.
Дембель в опасности! Пайка стынет. Зашивон. Зашить. Зашиться.
Ну и репа, хрен промажешь!
Так и не надо стучать себя пяткой в грудь и говорить… Что кто захочет сказать – пусть поднимет правую клешню.
Лучше дочь проститутка, чем сын ефрейтор. Какая разница? Одна дает, другой дразнится.
– И давно не пишет… И вообще она уже наверняка сейчас какая-нибудь Петрова или Сидорова, или Череззаборногузаде-рищенская.
Ты был еще в проектах, а я уже в армаде пахал.
Зеленые фонтанчики травы сквозь прелое одеяло палой листвы и синее июльское небо сквозь витражные переплетения веток.
Зашивон рядового Козлова
Хроника
Козлову никогда не снились сны.
И ночь проходила пусто и незначительно. Как тонкое коромысло ложилось на плечи, колыхая на концах два ведра: подъем да отбой.
Когда крикнули «подъем!», он мигом слетел с салабонского второго яруса, но проснулся лишь тогда, когда намотал правую портянку.
В коридоре включили свет, и сонный младший сержант Ваня Цветков с повязкой дежурного по роте разгуливал по проходу, заложив руки за спину, покрикивал хриплым ото сна голосом:
«Выходи строиться!» – и кашлял. Глаза у Вани были большие и черные. Он был молдаванин – самый авторитетный шнурок в роте.
Салабоны выбежали и образовали первую шеренгу, сразу замерев. Цветков обратил свой угольный взор на окна: убедившись, что салабоны Попов и Журба, спавшие рядом, не забыли поднять светомаскировку, Ваня мрачно сказал от нечего делать:
– Казлов.
Козлов не шелохнулся – глядел перед собой. Шнурки не торопясь одевались, сохраняя на лицах солидные выражения. На нижнем ярусе заскрипели пружинами первые деды.
Цветков устало поморгал на Козлова и, не найдя, что сказать, пошел дальше.
День начался.
Перед строем быстро прошагал замполит – худенький востроносый старший лейтенант Гайдаренко. Поглядев налево и направо, он звонко выкрикнул:
– Где Вашакидзе?
Все осоловело глядели внутрь себя; времени было пять. Подняли на час раньше ввиду помывки в бане. Замполит первый раз проводил это ответственное дело, заменяя приболевшего старшину. А Вашакидзе был каптерщик, и рота без красной авоськи с мочалками и старой наволочки с коричневыми брусками мыла в баню следовать никак не могла.
Гайдаренко устал выискивать в сонных шеренгах чернявую шевелюру каптера и недовольно спросил, тряхнув головой:
– Дежурный по роте, где Вашакидзе?
Ваня расцепил руки за спиной и медленно дотронулся сложенными в щепоть пальцами до расстегнутого подворотничка, подержался за него – застегнуть или нет – и опустил руки, закрыв ворот подбородком, а руками скользяще погладил ремень по окружности.
– Ну-ка, сбегай кто-нибудь, по-резвому, за Вашакидзе, – прошипел он первой шеренге.
Салабоны все застыли взглядами мимо дежурного, хотя им очень хотелось переглянуться.
– Ну что, сбегать некому уже? Постарели все? – С правого фланга выступил на полшага замкомвзвода первого взвода сержант Петренко, натягивая китель на игривую синенькую футболку.
Петренко был самый жуткий дед. Шнурки за глаза называли его «зверь».
– Иван?! – полувопросительно пропел Петренко.
Цветков выкатил глаза:
– Попов и Козлов… вашу мать, бегом за Вашакидзе!
Они побежали в сторону туалета. Вашакидзе любил после подъема подремать в одной из кабинок.
В туалете весело пела вода – кардан (шофер) дежурной машины Коробчик набирал в ведро кипятка, заодно опустив в раковину для ног свои костлявые ступни.
В Коробчике было метр девяносто четыре, и под настроение он не раз брался выяснять у командира взвода старшего лейтенанта Шустрякова, не полагается ли ему, боевому шнуру Коробчику, двойная пайка. В роте его звали Хоттабыч за огромный крючковатый нос-шнобель.
Попов прошелся вдоль кабинок, заглядывая в каждую запотевшим прыщеватым лицом с толстоватыми бескровными губами, наконец, у самой дальней он замер и сказал Козлову шепотом:
– Здесь.
Козлов, по привычке сгорбившись, встал рядом. Попов качнул головой в сторону кабинки:
– Скажи ему…
Козлов надул губы и отвернулся в сторону:
– Сам скажи, чего я…
«Козел», – сказал про себя Попов и тихо проговорил:
– Вахтанг.
Потом еще:
– Вахтанг…
Когда он хотел еще раз сказать, Вашакидзе из кабинки гортанно каркнул:
– Пошель на хрен!
– Вахтанг, там замполит зовет, рота стоит, – обрадовался Попов, что Вашакидзе проснулся.
Каптер подтвердил адресование Попова в известное место.
Попов бесшумно цыкнул, оборотившись к Козлову. Лицо у Попова было как кусок мяса – пористое и розоватое, соломенные остатки волос распластались по большой неаккуратной голове. Откликался он на «ж…» и моргал при этом белыми противными ресницами.
– Замарал, Вахтанг, рота ждет, понимаешь-нет? – зычно крикнул Коробчик-Хоттабыч, заглушая воду. – Хочешь, чтоб Гайдаренко сюда притопал?
– Молчи, сынок! – выпалил из кабинки Вашакидзе.
– Сынок у тебя в штанах, – пропел Коробчик, с наслаждением шевеля пальцами ног под горячей тугой струёй воды.
– Ж…, – сказал наконец Вашакидзе.
– А?
– Хрен на! Ты… вот что… Ты один?
– Нет. Козлов здесь, – быстро сказал Попов, и Козлов не успел сделать шаг назад, а только взметнул умоляющие круглые брови и выкатил каре-черные глаза, безвольно разлепив губы.
– Тада ты, ж…, иди скажи этому раздолбаю, что я сейчас иду. Слышь?
– Ага.
Попов быстро улизнул.
– Козлев?
Тот откликнулся только со второго раза: задумавшись, он глядел под ноги и пощипывал пальцами щетину на подбородке – щетина была просто беда. Когда Козлов брился с вечера, к утру у него был вид подзаборного забулдыги – морда была черная. И поскольку поутру салабонам ходить в туалет нельзя, а электробритва Козлова стаяла уже довольно давно, он брился обычно до подъема, укрывшись одеялом, насухую, но сегодня этого не сделал, так как был четверг и баня – утреннего осмотра не предвиделось, оставалось только избежать всех дедов и шнуров, и тогда все будет нормально, главное – дожить до смены.
Так думал Козлов, пощипывая подбородок большим и указательным пальцами.
– Козлев, мать..!
– А?
– Хрен на! Спишь, милый? Принеси мне бумаги и смоешь потом. Давай.
Козлов сделал уже четыре размеренных шага, вспоминая, где он видел старую газету, когда Коробчик, исковеркав свой голос, прошипел, отдаленно похоже на Козлова:
– А пошел бы ты на хрен!
Козлов в ужасе оцепенел на выходе, жалко улыбаясь Хоттабычу.
Раздалось звяканье – очевидно, потрясенный каптер выронил ремень из рук, и он тяжелой змеей немедленно скользнул в очко.
– А-а?! – фальцетом крикнул раздавленный услышанным каптер.
– Хрен на! – безапелляционно отрубил Коробчик.
Дверь кабинки мигом распахнулась, прозвенев сорванным шпингалетом.
Держа одной рукой штаны, другую – на отлете, красный Вашакидзе орал:
– Козлев, родимый, ходы сюда!
Козлов стоял с дрожащей улыбкой на устах, с надеждой смотрел на Коробчика, хотел что-то сказать, но слова застряли где-то в животе противным нытьем, а Хоттабыч переламывался надвое от хохота, чуть не макая свою голову в ванну, визжал и причитал:
