Евгений Чижов - Перевод с подстрочника
Старик приподнял сумку, слегка качнул, бутылки звякнули.
– Слышите, как звенят? Для меня это теперь лучшая музыка. Я, знаете, во всём научился музыку слышать. Это раньше, когда я книги писал, мне симфонии нужны были, оратории. А теперь я иду по бульвару – и везде музыка! Всё пространство дышит звуками: шарканье шагов, обрывки разговоров, звон бутылок, гудки машин – это всё настоящая музыка! Только чтобы её различить, нужно стать окончательно никем. Пока ты ещё кто-то и кем-то себя считаешь, это мешает тебе слышать…
Жаппаров сделал глоток взятого ему Печигиным пива, вытер грязным рукавом рот, облизнул губы.
– Вам это, наверное, кажется сентиментальным? Ошибаетесь, друг мой. Просто вы пока ещё слишком кто-то. Вы, извиняюсь, кто по профессии? Как? Перевозчик?
Старик приложил ладонь к заросшему седым волосом уху, весь съёжился от усилия расслышать – похоже, обретённая им чуткость к музыке пространства сопровождалась некоторой глухотой.
– Ах, переводчик! Ну, неважно, это всё равно. Важно, что пока вы ещё не готовы услышать. Но придёт и ваше время. И не думайте, что это простая, легкодоступная музыка. Она полна контрапунктов и диссонансов, Стравинский или там Шенберг куда проще… С каждым днем я всё глубже проникаю в её тайну, но всё-таки не постиг её до конца. Потому что я и сам ещё слишком кто-то… Никогда нельзя сделаться в достаточной степени никем! Слышите?
Жаппаров поднял палец, обращая внимание Печигина на раздавшуюся где-то далеко автомобильную сирену.
– Я хотел бы у вас кое-что спросить…
– Да-да. – Старик придвинулся ближе, выныривая навстречу Олегу из окружавшего его облака звуков.
– Если б вам предложили встретиться с Народным Вожатым… о чём бы вы стали с ним говорить?
– Я слышал, он давно уже никого не принимает…
– Да, но бывают исключения. Давайте предположим.
– Даже и не знаю… – Жаппаров в затруднении раскачивался на стуле. – А что, у вас есть такая возможность?
Печигин не удержался от того, чтобы поразить старика:
– Вероятно, я увижу его завтра.
Жаппаров откинулся на спину стула, щёлки глаз ещё больше сузились, взгляд сделался недоверчивым: расстояние между ним и президентом было слишком огромно, чтобы допустить, что один и тот же человек может сегодня говорить с ним, а завтра с Гулимовым.
– Я ведь не просто переводчик, я перевожу на русский стихи Народного Вожатого.
– Ах, вот что… – Старик весь подобрался, выпрямился, убрал со стола руки, чтобы спрятать грязные манжеты.
– Так о чём бы вы на моём месте его спросили?
– Ну хотя бы о пенсии… Чтобы немного увеличить… Хотя нет, это ерунда, о чём я… Всё пустяки… – Даже гипотетический шанс встречи с президентом вместе с близостью человека, для которого этот шанс был реальностью, повергли музыковеда в смятение. – Есть вещи поважнее… Минуту… Дайте подумать…
Пока старик думал, Олег увидел на бульваре ещё одного знакомого. Внимательно глядя по сторонам, по направлению к ним сквозь косой дождь утренних теней шел Алишер. Заметив Печигина, свернул к нему и, церемонно поздоровавшись, присел на свободный стул.
– А я вас ищу. Заходил к вам домой, вас нет. Решил посмотреть поблизости, вдруг где-нибудь встречу. А вы вот, оказывается, где…
В последних словах не было и тени упрека, и всё же Печигин различил скрытый укор во всей его подтянутой и в то же время неловкой, точно с трудом сгибающейся фигуре, в тяжёлом лице и брошенном на пивные кружки взгляде: прохлаждаетесь… На Алишере были тёмные брюки и обычная джинсовая рубашка, но они выглядели на нем как военная форма неизвестного образца. Этот человек находился в постоянной боевой готовности, и пить в его присутствии пиво можно было только после команды «вольно». Олег представил его Жаппарову, и не прошло и минуты, как музыковед рассказал, что Печигина ждёт завтра встреча с Народным Вожатым.
– Вот как? Ну наконец-то…
Олег помнил, что говорил Алишеру про обещанную встречу, и всё-таки это известие поразило того не меньше, чем Жаппарова. С полминуты Алишер смотрел перед собой, похоже, забыв, что собирался сказать Олегу, зачем его искал, и на его отворачивавшемся от солнца лице мелко дрожало левое веко. Потом вынул из кармана и отправил в рот финик и, выдавив косточку через дыру в зубах, повторил:
– Наконец-то… А я уж думал, ваш друг Касымов обманул и этого никогда не случится.
– Как видите, он держит свои обещания.
– Вот и отлично. Тогда вам тем более нужно не откладывая познакомиться с человеком, с которым меня недавно свели. Ради этого я к вам и заходил. Он знает Гулимова чуть ли не с детства. Вы услышите от него много нового о нашем президенте.
– Я собирался ещё поработать сегодня над переводом, чтобы отдать его завтра Народному Вожатому.
Это была отговорка, Олег всё равно бы не успел закончить перевод, но ему не хотелось так сразу соглашаться с Алишером.
– Это не займёт много времени, он живёт недалеко. Идемте со мной, не пожалеете.
– А кто он, этот ваш человек?
– Поэт, в прошлом, кажется, довольно известный. Хотя о его известности я только с его слов знаю. Сам я поэзией никогда особенно не интересовался. По-моему, есть вещи поважнее.
– Ну что ж… – Печигин не спеша допил пиво, делая вид, что обдумывает приглашение Алишера, хотя уже понял, что пойдёт: может, этот старый друг Гулимова и подскажет ему, как себя завтра вести. – Среди моих коштырских знакомых поэтов ещё не было.
Они встали из-за стола, и Жаппаров взял на прощание в свои сухие стариковские ладони руку Олега бережно, как будто даже с опаской – уже завтра эту руку будет пожимать Народный Вожатый! Потом сказал Алишеру, как приятно ему было с ним познакомиться, взвалил на плечо свою сумку с бутылками и пошёл, не оглядываясь, по бульвару, позвякивая на каждом шагу. Его почти лысая голова была слегка склонена влево – он снова слушал свою музыку.
Калитку в низком заборе Печигину с Алишером открыла крупная пожилая женщина в домашнем халате и шлёпанцах. Олег принял её за прислугу, но Алишер шепнул ему, что это жена поэта. Она проводила их через тёмные и тесные, забитые старой мебелью комнаты в кабинет, где, раскинув руки во всю ширину стола и барабаня пальцами по крышке, поджидал их сам поэт. Печигину с первого взгляда показалось, что он уже где-то видел этого человека, которого трудно было с кем-то спутать. Наверное, на вручении премии, решил Олег. Поэт был очень толст, значительно толще Касымова, и если полнота Тимура была упругой, распираемой энергией, то у поэта, попросившего называть его Фуатом (хотя Олег предпочёл бы имя-отчество), полнота была рыхлой, почти болезненной. Таким, подумал Печигин, может быть, станет Тимур лет через тридцать. Поэт был стар, сед, взлохмачен, скверно выбрит – наверное, если жена и ухаживала за ним, то делала это неохотно или механически, по привычке, едва обращая на него внимание. Войдя в кабинет, она подошла к мужу и небрежными движениями тяжёлых рук пригладила его разметавшиеся волосы, стряхнула усы€павшую плечи перхоть и застегнула верхнюю пуговицу на рубашке. Поэт заворчал недовольно по-коштырски и принялся неуклюжими пальцами расстёгивать сдавивший шею воротник. Жена, рассерженно буркнув в ответ, попыталась помешать ему, но поэт сумел настоять на своем и, победоносно взглянув на гостей, указал им место на диване по другую сторону стола. Жена глубоко вздохнула и, шаркая шлёпанцами, вышла из комнаты.
Её шаги стихли в глубине дома, и тогда поэт, приложив палец к губам, торопливым жестом указал Алишеру на книжную полку, откуда надо было достать несколько книг и вынуть спрятанную за ними бутылку коньяка и рюмки. Распили по первой, и поэт сдавленным шепотом объяснил:
– Мне вообще-то нельзя: почки, сердце… – Со смявшей лицо гримасой страдания он прикладывал руку к разным местам, показывая, что болит и здесь, и там. – Супруга моя строго следит, чтобы я ни-ни… Если узнает, мне… – Фуат чиркнул себя двумя пальцами по шее.
Спешно разлили по второй; прежде чем выпить, поэт подмигнул куда-то под потолок и поднял свою рюмку, как бы чокаясь с кем-то отсутствующим.
– Это я с ними, – объяснил он. – С теми, кто не дремлет.
Алишер понимающе улыбнулся и тоже кивнул «недремлющим». Печигину не оставалось ничего иного, как присоединиться.
– Так вы, значит, стихи мои переводите? – Фуат развернулся к Олегу всем корпусом, точно голова не поворачивалась у него отдельно от туловища.
Олег подумал, что Алишер, видимо, создал у поэта ошибочное представление о том, чем он занимается в Коштырбастане.
– Вообще-то я перевожу стихи президента Гулимова.
– Конечно, конечно, – с готовностью согласился поэт и закивал головой. – Они и есть мои.
– Вот как… – На это Печигин совсем уже не знал, что ответить.
– А вы как думали?! Неужели вы всерьёз верили, что он сам их пишет? Может, и ваш Брежнев свою «Малую землю» сам сочинил?
