Джон ван де Рюит - Малёк
Викинг вызвал на сцену каждую из девочек, чтобы представить ее остальным членам труппы. Все девчонки краснели и очаровательно улыбались. Бет он вызвал в последнюю очередь. Ее звали Аманда Лоуренс, на ней было черное пальто и берет, и, поднявшись на сцену, она театральным жестом сняла берет и поклонилась. Длинные рыжие кудри каскадом упали вниз, и в моей груди забился большой барабан. Бум! Бум! Бум! Это была Джулия Робертс, собственной персоной!
Викинг вызвал нас с Плутом. Я слышал, как девчонки шепчутся, постарался улыбнуться, отчего у меня заболели щеки, и почувствовал, как краснею. Аманда Лоуренс смотрела на меня. Я вдруг понял, что боюсь ее до поросячьего визга.
Мы начали с общих песен — «Ум-па-па», «Не хотите ли купить?» и «Как прекрасна жизнь». Девчонки пели великолепно, в сочетании с тенорами старших мальчиков получалось просто потрясающе. Хотя Викинг рявкал, как обычно, по его лицу было видно, что исполнение ему нравится. Даже Коджак утихомирился — видимо, женские голоса подействовали на его нервную психику как транквилизатор.
А потом настал критический момент. Плут и Ева, Малёк и Аманда должны были исполнить любовную песню, «Я готов на всё». Меня всего трясло. Все участники труппы глазели на нас. Ллойд и Ева вступили, а потом настала моя очередь, и я запел. Мой голос был чистым и полнозвучным; я заметил, как изменилось лицо Аманды. Она смягчилась, подобрела и стала еще красивее. Играла ли она роль или этой мой голос заставил ее растаять? Она открыла рот, и я услышал ее голос — сильный, с хрипотцой, прекрасный, как у рок-звезды. Послышались аплодисменты и свист.
Викинг вышел на сцену и сказал, что мы пели кошмарно.
Во время перерыва на обед Аманда одна сидела на траве и читала книгу «В ожидании варваров». Я не разглядел, кто автор. Всем своим видом Аманда показывала, что ей никто не нужен. Я жевал яблоко и смотрел на нее, спрятавшись за фонтаном. Потом к ней подошел Джефф Лоусон и попытался завязать разговор, но она не оторвалась от книжки и лишь кивала, а он рассказывал ей какой-то скучный старый анекдот. Наконец он понял, что проку от нее не добьешься, и сел рядом со мной за фонтаном. Остаток перемены мы просидели там, любуясь, как она читает. По-моему, прекраснее нее никого на свете нет.
20.00. Собрание общества «Африканская политика» было посвящено Манделе. Для начала Леннокс зачитал заявление, сделанное Манделой на суде 1963 года, когда его обвинили в государственной измене. Затем мы посмотрели документальный фильм, посвященный этому великому человеку, и обсудили, что, по-нашему, ждет его в будущем. Все пришли к выводу, что если его не убьют, Мандела станет первым чернокожим президентом ЮАР. Никто не взялся предсказать, когда это случится и что будет потом. Когда все принялись обсуждать объявленную тему, я сделал вид, что у меня полный рот булочки, и уступил место какому-то Джеральду, который совершенно опозорился, сказав, что апартеид не так страшен, как его малюют.
Линтон Остин сказал, что до сих пор Мандела не продемонстрировал ни одной вспышки гнева или ярости (что довольно странно, учитывая, что его двадцать шесть лет продержали за решеткой). Леннокс выразил беспокойство по поводу обострения вооруженного конфликта между Инкатой во главе с Бутелези и АНК. Лутули заявил, что весьма высока вероятность, что черные начнут гражданскую войну против своих же. Леннокс покачал головой, почесал свою рыжую бороду и снова покачал головой. Я покинул собрание в страхе и беспокойстве. Придется ли мне сражаться в гражданской войне? Если да, то на чьей стороне? Судя по сказанному, Мандела круче Бутелези — по крайней мере, его речь можно разобрать.
21.00. Вернулся в спальню, полный тревоги и сомнений по поводу будущего нашей страны. Но вскоре все это затмил образ девочки в черном пальто и берете, которая пять часов назад лишь слегка мне улыбнулась, а потом зашагала по двору и села в автобус.
22 мая, понедельник
Проснулся за полчаса до подъема, терзаясь ужасным чувством вины из-за Русалки. На географии написал ей письмо, рассказав все новости и добавив, что с нетерпением жду встречи с ней в выходные.
За обедом Папаша ни разу не притронулся к спиртному. Я спросил его про книжку «В ожидании варваров», и он ответил, что это блестящий роман южноафриканского писателя Джозефа Кутзее. Достав книгу с полки, он протянул ее мне. В целом Папаша выглядел гораздо счастливее, чем раньше, и ни разу не вспомнил про жену. Он считает, что школьная пьеса произведет настоящий фурор и если я не трахну по меньшей мере троих девчонок за следующие три месяца, то могу считать себя скрытым геем. Я рассмеялся, несмотря на смущение, — ведь никаких признаков, что я становлюсь мужчиной, по-прежнему нет. А я-то надеялся, что взбучка, что мне устроили в день рождения, немного ускорит процесс.
По пути из прачечной привязался к Джеффу Лоусону. Мы прогулялись вокруг поля для крикета. Я сделал вид, что мне интересно, удалось ли ему склеить ту брюнетку (не удалось), и как бы мимоходом перевел тему на его прадеда.
Как и в тот день на ферме, он не слишком-то горел желанием говорить о своей семье и перевел разговор на регби. Поколебавшись немного, я решил не осторожничать и напрямую спросил его про прадеда. И глазом не моргнув, Джефф ответил, что его прадед погиб на войне. Непохоже было, что он врал.
Значит, родители Джеффа ничего ему не сказали. Еще один зловещий поворот в истории Макартура.
18.00. Немногих обрадует печеная фасоль на ужин, но для Жиртреста это блюдо было ключом к новому рекорду на самый продолжительный пук. (По его словам, неофициальный рекорд школы — двадцать четыре секунды — был установлен неким Альфом Томпсоном в 1981 году.) Жиртрест умял шесть тарелок фасоли и объявил, что «заряжен углеводным топливом».
Но прежде ему предстояло выдержать испытание — не пукнуть до отбоя. Он боялся, что Берт снова устроит ему «цапки», если он случайно пукнет во время самостоятельных занятий.
К третьему часу Жиртрест уже еле сдерживался. Он раздулся, как шар, и щеки казались даже толще, чем обычно. Но каким-то чудом он не сорвался и объявил, что рекорд будет установлен в 22.00 в спокойной обстановке, то есть на его кровати.
21.55. Безумная восьмерка и кот собрались у кровати Жиртреста. Саймон и Рэмбо держали наготове секундомеры. Жиртрест восседал на пирамиде из четырех подушек и был похож на карикатурного Будду. Через несколько минут взволнованных разговоров он призвал собравшихся к тишине и сказал, что намерен перейти тридцатисекундный барьер и посвятить свой рекорд памяти Макартура. Затем он сильно напыжился, приподнял свой гигантский зад и глубоко вздохнул. Раздались два звуковых сигнала — Рэмбо с Саймоном включили секундомеры. Сначала послышался низкий бурлящий стон, будто большая собака стонала от боли. Затем стон сменился громким раскатом. Раскат перерос в нечто ужасное.
