Василий Белов - Год великого перелома
Нищий! Его родной брат ходит по деревням с корзиной. Неужто правда, неужели не снится? Господи, сделай так, чтобы это приснилось! Пусть будет это не он, не брат Олешка…
Но все было взаправду и наяву.
Алешка, заметив Павла, споткнулся, но шагнул еще, и они встретились нос к носу.
Тоска и смятение в синих глазах младшего брата угасли от слезной влаги, но они успели прожечь Павла как бы насквозь. Алешка стоял на дороге, виноватый, жалкий, с опущенной головой, стоял, швыркал носом и вздрагивал. Без рукавиц. Шапка, купленная Данилом на Кумзерской ярмарке, с одной завязкой. Шубенка без двух пуговиц, пола замарана какой-то сажей. И катаник на левой ноге вроде с дырой, Павел зажмурился. Сжал зубы и веки, чтобы не заплакать и самому. Шагнул к брату, взял его за рукав:
— Не плачь! Пойдем…
Алешка рыдал, но без голоса. Мотнул головой, уперся.
— Не реви, кому говорят! — повторил Павел и вдруг в бешенстве выхватил у брата корзину с кусками и бросил в сторону. Кусочки рассыпались в белом снегу… Павел во второй раз рванул Алешку за руку:
— Пойдем! Ночуешь у нас.
Но Алешка неожиданно вырвал рукав обратно. Заикаясь от рыданий, выдавил:
— Н-е… Не пойду!
— Люди глядят… Вон подвода чья-то, — тихо и быстро заговорил Павел. — Ночуешь у нас. Какова матка-то? Серегу увидишь…
Но Алешка упрямо вырывал руку. Он вздрагивал от рыданий, но на грязном от слез лице явственно обозначилось родовое пачинское упорство. «Не пойдет! — мелькнуло в уме. — Упрется и не пойдет. Да и сам бы я не пошел, чего говорить…»
Павел, не зная, что делать, еще раз взглянул на корзину, главную виновницу его стыда и его теперешней муки.
— Тогда к божатке… — сказал он строго и отпустил брата. — Иди!
Алешка не взглянул на корзину, не собрал рассыпанные в снегу милостыни. Он нехотя ступал к дому Евграфа. Павел глядел ему в затылок…
Лошадь, запряженная в новожиловские розвальни, всхрапнула над самым ухом. Павел еле успел отступить в сторону, чтобы не ударило запрягом. Он узнал в упряжке лошадь дяди Евграфа, еще промелькнула веселая харя Сельки Сопронова. Кто сидел в розвальнях? Какой новый уполномоченный приехал в Шибаниху? Павел Рогов не стал гадать.
Горький комок твердел, камнем стоял в Павловом горле, Павел все глотал этот камень, глотал, но никак не мог проглотить. Когда Алешка вошел наконец в ворота мироновской зимней избы, Павел свернул в проулок Нечаевых…
Через недолгое время сестра Ивана Нечаева Людка, на ходу накидывая кашемировку, побежала в лавку к Володе Зырину.
IV
Зырин, или Володя-приказчик, как называла его вся волость, жил теперь в двух испостасях: счетовод колхоза, он же и продавец потребиловки. Торговал он не ахти как, зато весело, в лавке не сидел, но за бутылками бегал в любое время. Рыковка все больше входила в моду. Володю вызывали прямиком из колхозной конторы. Людка по ошибке забежала сперва домой. Зырина, конечно, дома не было. Сидел в конторе в шубе и в шапке. Он вроде бы даже рад был, что Людка вызвала его из «этой поморозни».
— Ну, дак ты приходи прямо к церкве! — приказал Куземкин.
Володя лишь побрякал связкой ключей. «Митьке еще подчиняться», — подумал он про себя и пошел в лавку. Людка бежала за ним, след в след.
Председатель опять начал ходить по холодной конторе, вернее по жучковской избе, взад-вперед. Топить ежедневно некогда, да и лень. У Сельки в лошкаревской хоромине было, пожалуй, теплее, но пенять некому. «Сам виноват! — размышлял председатель. — Надо было сделать контору в поповском доме. Игнахе-то хватило бы и Жучкова подворья…»
Митя важно ходил по полу, а Кеша Фотиев с Мишей Лыткиным сидели на лавке и самосильно палили табак. Ждали следующего приказа. У дверей были сложены мотки веревок, колхозные вожжи и целые ужшца. Там же валялись два топора. (Багор и одна пожарная лестница лежали на улице у ворот.)
— Дак тибе про Жучка-то кто сказывал? — Председатель остановился напротив Миши Лыткина.
— Я, Митрей, сам его видел, — произнес Лыткин между двумя затяжками и закашлял. А когда откашлялся, то рассказал, как встретил Жучка в заулке у Самоварихи. Жучок, по его словам, насовсем отпущен из района. Евграфа оставили, а его отпустили. Потому будто отпущен, что тронулся на суде умом. Жучок будто бы встал перед судьей на коленки и начал читать молитву, потом вывернул все свои карманы и заприговаривал: «Бог подаст, нечего дать, нечего дать». Увезли его в Вологду, в Кувшиново, а из Кувшинова отпущен домой. У Самоварихи, сказывают, и ночевал.
— Да кто сказывал-то?
— Сказывал-то Новожил, Новожилу девки, а девкам баяла сама Самовариха…
— Ладно, ладно! — остановил председатель Мишу Лыткина. — Хватит, Асикрет Ливодорович, ты тоже видал Жучка?
— Пришел, понимаешь, утром, — начал Кеша. — Пришел он ко мне, в руках бадья с березовым угольем. Вот, грит, не купишь ли кислых яблаков… Я говорю…
— Ладно, ладно! — опять перебил Куземкин. — Поговорили и хватит. Пошли.
Кеша с Лыткиным начали тщательно плевать на окурки. Оба растерли их на полу, встали и взялись за веревки. Все трое вышли на волю.
— Волоки пока багор да листницу! — приказал Куземкин, — я забегу к Ванюхе Нечаеву. Ествой в корень, и счетовода нету. Надо искать…
Митя то и дело забывал про свою новую председательскую походку, особенно когда торопился. Вот и сейчас, свернув к нечаевскому проулку, он почти побежал, по привычке распахнув полы ватного пиджака, благо солнце к обеду начало всерьез припекать. И стал Митя на одну минуту прежним.
Кое-где летела сверху вода, попадала за ворот. У нечаевского крыльца стояла уже и кадушка под застрехом, да мало было в ней доброго, капли еще стыли на холодном ветру. И все же весна сказалась…
В новой нечаевской зимовке среди голых сосновых стен качалась на березовом очепе люлька. Нечаев сам дергал ногой за веревочку. На столе остывал самовар, бутылка наполовину выпита. За столом, кроме Нечаева, сидели счетовод Зырин и Павел Рогов. Увидев в дверях Митю, все трое замолкли. Куземкин тоже подрастерялся и забыл поздороваться, вертел головой направо-налево.
— Митька? — вскочил Нечаев. — Давай проходи!
Веревочка от зыбки, петелькой надетая на ногу, не позволила хозяину избы встретить председателя как следует.
— Счас самовар поставим! У меня ни матки, ни жонки дома нет, вишь, сам зыбку качаю. Петруха? Где у меня Петруха? Людмила, сходи за рыжиками!
— Товарищ Нечаев, — Куземкин отошел обратно к дверям. — Выйдем на пару слов!
— Я, Димитрей, в своем дому, и мне ходить некуды. А ты снимай пинжак да садись за стол!
