Владимир Войнович - Малиновый пеликан
Когда я все это увидел, мне, правду скажу, стало очень не по себе. Даже если бы не было этих пеликанов, сидящего за столом и висящего на стене, я бы и тогда оробел. Потому что вообще робею перед высоким начальством. Вхождение в кабинет, где человек столь высокого полета творит свои таинственные и не всегда понятные мне государственные дела, меня всегда приводит в неизбежный и неуправляемый трепет. Но тут меня просто бросило в жар и дрожь. Ноги у меня ослабели, а руки так дрожали, как будто на меня неожиданно напал дедушка Паркинсон. Пройдя приблизительно половину расстояния от двери до стола Перлигоса, я остановился на полпути, чувствуя, что ноги не идут дальше. Но тут раздался знакомый голос, негромкий и приветливый, который сказал мне:
— Ну что вы там замешкались, не стесняйтесь, проходите.
Легко сказать «проходите», но попробуйте пройти, когда ботинки с таким трудом отрываются от пола, как будто намазаны клеем. Все-таки я как-то приблизился. Он, не вставая со своего места, протянул мне руку. Это была обыкновенная человеческая рука с ладонью, но с перепонками между пальцами. Он не мог встать со своего места, потому что сидел — даже страшно сказать — голым задом на большого размера яйцах. На пеликаньих. Сидельная часть его кресла была корзиной, сплетенной из ивовых прутьев, и там лежали три или четыре больших яйца, вот почему Перлигос, который в обычном состоянии бывает исключительно вежлив, приветствовал меня сидя. Тут-то я и вспомнил ночной рассказ Ивана Ивановича. Понятно, что, увидев такое, я не на шутку разволновался. Когда я ответно протягивал свою руку, она очень сильно дрожала. Даже нельзя сказать, что дрожала, а тилипалась, как собачий хвост. Возможно, это было проявление боррелиоза. Я это тилипанье никак не мог унять и попасть в его руку. Но он мою в воздухе перехватил и крепко так сжал, пытаясь удержать те конвульсии, которые не давали ей соединиться с его конечностью.
— Успокойтесь! — сказал он сердито. — Что это вы так дрожите? У вас что, лихорадка?
Я говорю:
— Никак нет, Ваше Высокопревосхо…
Он откровенно поморщился:
— Не надо этого. Зовите меня просто Иван Иванович.
Я смутился. Потому что это глупо мне в моем возрасте и при моем каком-никаком положении в обществе так вот робеть перед всяким Иваном Ивановичем. Даже если он очень большой Иван Иванович. Даже если самый главный Иван Иванович. Он как будто уловил мою мысль и высказал свою:
— Да, я главный Иван Иванович. Но в то же время я простой Иван Иванович и очень даже доступный Иван Иванович.
Он сказал это с очень доброй интонацией, и мне показалось, что мне и правда нечего беспокоиться, ничто зловещее меня здесь не ожидает.
Все-таки не могу понять, почему это млекопитающие, животные, которые своим строением более или менее похожи на нас, а иные даже более, чем менее, почему никто из них не может подражать нам в произнесении звуков человеческой речи, а птицы: попугаи, вороны, скворцы — с клювами — легко это делают. Когда-то у меня был попугай Кирюша. Так он вообще любые звуки, какие слышал, включая лай собаки, плеск воды, гул реактивного двигателя, звонок телефона, имитировал, как вряд ли сумел бы какой-нибудь пародист. А меня он так передразнивал, что моя жена иногда его речь принимала за мою, когда думала, что я выпил.
Однако я отвлекся. Видя, что Перлигос, как мне показалось, относится ко мне вполне дружелюбно, я постепенно успокоился, а он предложил мне сесть и указал клювом на кресло сбоку от стола, потому что не сбоку к его столу примыкал тот длинный стол для заседаний.
— Хотите что-нибудь выпить? — спросил он любезно.
— Да нет, спасибо, ничего не хочу, — ответил я в надежде, что разговор наш все-таки будет недолгим, и мне удастся покинуть этот кабинет живым и здоровым.
— А мне, признаться, захотелось перекусить, — сказал он.
Нырнув клювом в ведро, вытащил сверкнувшего в электрическом свете мелкого карася и немедленно заглотил его, а я восторженным взглядом сопроводил это действие.
— Желаете тоже? — спросил он, ложно истолковав мой восторг. — Прошу. — Молниеносным движением клюва выхватил из ведра еще одного карасика и швырнул на стол, где бедная рыбка стала трепыхаться, как я пару минут назад.
— Нет, нет, — на всякий случай я отстранился, — я, извините, живую рыбу не ем.
— Ну и напрасно, — сказал он, подхватив и проглотив эту рыбку, и мне показалось, что я даже видел, как она проскользнула ему в желудок и там замерла, свернувшись колечком. — Очень даже напрасно. — повторил он. — Сырая рыба содержит много полезных жиров, витаминов и микроэлементов. — Помолчал, углубился в себя, прислушиваясь к процессу пищеварения. Очнулся от какой-то высокой мысли. (У них, первых лиц государств, всегда мысли высокие. Низких, как у нас, у них не бывает.) — Да, так с чем вы ко мне пришли?
Я растерялся. Сказать, что собираюсь революцию совершить, в данных условиях глупо. Решил прикинуться дурачком.
— Да я, собственно, ни с чем. Не считая клеща.
— Клеща? — поднял он брови. — Это в каком же смысле?
— В самом обыкновенном, Иван Иванович. Я был в лесу, собирал грибы, и — короче говоря — вот здесь во мне сидит клещ. Но извините, с этой ерундой я бы к вам никогда не решился…
— Ну почему же. — Он милостиво улыбнулся. — Ко мне как раз со всякой ерундой только и ходят. У нас, видите ли, такая страна, что без первого лица государства никто ничего решить не может. Ни посеять, ни собрать, ни купить, ни продать, ни провести выборы, ни начать войну, ни вынуть клеща никто не может. Даже присоединить какой-нибудь полуостров сами не могут. Ко мне бегут, брать или не брать? Что за вопрос? Гамлеты тоже, едри их мать. Да у нас не только люди, а и дикие существа развратились. Никто не хочет исполнять свои обязанности. Тигры в тайге не желают охотиться, лень им бегать за дичью. Предпочитают в зоопарке в клетке сидеть, чтоб им мясо готовое каждый день в дырку совали. Птицы отказываются размножаться. Одна пара малиновых пеликанов осталась на всем белом свете, а и те не желают на собственных яйцах сидеть. И никому другому поручить нельзя. Сам сижу и сам постепенно перевоплощаюсь. Вы вот, я знаю, считаете, что государством плохо руковожу, зажимаю демократию, не борюсь с коррупцией… А когда мне всем этим заниматься, если столько отвлекающих моментов?
Я, конечно, спорить с ним не могу. Потому что кто я и кто он. Однако ж я помню, что я гражданин и должен, если уж выпала такая возможность, вспомнить Гавриила Державина, который истину царям с улыбкой говорил. Вот и я улыбнулся и говорю:
— Ваше, — говорю, — Высочайшее Восходительство, дорогой наш вождь и отец нации, Иван Иванович. Совершенно и полностью с вами согласен, животный мир у нас не такой, как нужно, да и народец, если прямо говорить, ленив и нелюбопытен. Неспособен на что-то такое эдакое. Хотя в случае чего всегда готов отдать свою жизнь за что-нибудь такое, хотя бы за вас. За неимением ничего другого чего-то стоящего. Но какой уж есть, и вы, его отец, должны не только о пеликанах, но и о народе позаботиться. Вот вы, когда будет минутка, поднимитесь из своего гнезда и с высоты птичьего полета оглядите, что происходит у нас. Коррупция ужасная, взятки и воровство, политические убийства и убийства просто по пьяни. Женщины в пьяном виде зачинают детей, а потом хорошо, если оставляют в роддоме. А бывают случаи, не поверите, в мусоропровод выбрасывают. Больше того. Людоеды встречаются. Я читал про одного, он женщин насиловал, убивал, а потом варил, жарил, готовил разные блюда и угощал гостей. А какое у нас неравенство! Одни ворочают миллиардами, другие в кармане мелочишку перебирают. Пьянство, наркомания, низкая рождаемость, высокая смертность. Законов нет. Укравший мешок картошки сидит в тюрьме, а присвоивший миллиарды строит дворцы.
