Владимир Войнович - Малиновый пеликан
— Простите за любопытство? — спросил я его. — А в чем вас конкретно обвиняют?
— В сущей ерунде, — ответил он и объяснил суть.
Ему, занимавшему должность начальника управления вещевого снабжения армии, было выдано сто миллионов рублей на покупку байковых зимних кальсон солдатам срочной службы. Он закупил вместо кальсон сатиновые трусы. Он сам, когда был молодым, стеснялся ходить в кальсонах, поэтому думал, что и солдаты предпочтут кальсонам трусы. Он сэкономил на этом из ста миллионов семьдесят, которые положил на свой счет в офшорном банке. А тут ударили сначала санкции, а потом и морозы. В результате санкций счета его оказались замороженными, а в результате морозов солдаты себе кое-что отморозили. А его привлекли к ответственности. Это решение ему показалось несправедливым, потому что раньше, начиная примерно с капитанского звания, он всегда делал что-то подобное, и ничего, проходило, а теперь попал под кампанию усиления борьбы с коррупцией.
Сидел здесь и сам министр обороны, которого раньше, учитывая его объемы и размер одежды, называли Экстра-Экстра-Лардж министром, а теперь, учитывая изменившийся статус, стали называть Экс-Экстра-Экстра-Лардж министром. Так вот он, когда был уже Экстра-Экстра, но еще не Экс, ворочал не миллионами, а миллиардами, купал свою любовницу в шампанском и парном молоке и по-честному делил с ней военный бюджет: половина стране, половина себе, половина любовнице. Вы скажете, по правилам арифметики тут что-то не сходится, но по его правилам до поры до времени все сходилось. Законную жену при этом он своим вниманием обходил, нарушая правило другой арифметики. Дело в том, что его женой была дочка одного большого начальника, большего даже, чем сам этот министр, и раз уж тебе с таким человеком повезло породниться, так будь ей верен до гроба по известной украинской пословице: бачилы очи що купувалы, ишьте хочь повылазьте. Так вот, если бы он ел, что купил, и как примерный семьянин делил бюджет со страной и женой, ему могли бы просто поставить на вид. Или объявить выговор. Или даже похвалить за расторопность. Но в этом случае его ожидало суровое наказание, что было видно по выражению его лица и состоянию тела, которое все дрожало, как тесто в квашне во время землетрясения.
Любовница тоже ожидала высокого суда, но не дрожала, а, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, сидела в уголке и сочиняла поэму, посвященную ночной розовой пижаме Экстра-Экстра-Лардж, которую у нее нашли при обыске. Ее обнаружили в тот момент, когда в ней находился сам министр. Министра тогда из пижамы вытряхнули и увели, а пижаму оставили, и этот предмет одежды теперь вдохновлял любовницу на высокое творчество, немедленно распространявшееся по широким просторам Интернета. Всю поэму о пижаме я не запомнил, но отдельные строчки застряли в моей слабеющей памяти:
Ах, пижама, пижама, пижама,
ты когда-то со мною лежала,
а то тело, что ты окружала,
от любви и желанья дрожало.
Ах, пижама, пропахшая потом,
Ах, пижама, пропахшая страстью…
Мне в тебе не хватает чего-то,
Или, может быть, даже кого-то,
С кем познала я краткое счастье.
Если хотите знать мое мнение, стишок совсем недурной. В нем, если угодно, имеет место даже некоторая виртуозность: первая ассонансная рифма: «пижама — лежала» меняется на ординарную глагольлную: «лежала — окружала».
Рядом с поэтессой сидел один очень большой чиновник и трепетал не от любви и страсти, а от страха. Он задавил маленькую старушку, переходившую улицу по пешеходному переходу при зеленом сигнале светофора, и теперь тоже слегка волновался. Здесь же находились в полном составе члены кооператива «Водохранилище», которых злобные оппозиционеры обвиняли, что они свои миллиарды приобрели не совсем честным путем и спрятали за границей. Они пришли с жалобой, что западно-восточные страны ввели против них секторальные санкции, лишившие их возможности доступа к своим счетам и недвижимому имуществу. Они тоже волновались, опасаясь, что Перлигос откажет им в полном возмещении их убытков. И только молодой человек в ближнем углу ни о чем не волновался. Он сидел спокойно и писал эсэмэски любимой девушке, ождавшей его у памятника маршалу Жукову. Этот человек, когда я его спросил, за что его сюда привели, ответил: «Практически ни за что». Но сидевший рядом с ним заплаканный полицейский перебил его и сказал мне:
— Не верьте, он все врет.
И рассказал, что во время беспорядков на Трясинной площади молодой человек выкрикивал возмутительные слова «Крым не наш», а его, полицейского, объяснявшего ему с помощью дубинки, что Крым наш, ударил ладонью по каске. Чем причинил стражу порядка невыразимые физические и нравственные страдания, отчего тот потерял сон, аппетит, интерес к супруге и постоянно плачет.
Ну, если перечислять всех, то нельзя не упомянуть еще одного губернатора очень большой и успешной области, которого я много раз видел по телику. Сначала как члена ведущей политической партии, успешного руководителя крупной области и большого православного патриота. А не далее как вчера опять показали его же, но как главаря организованной преступной группировки. Не только его самого показывали, но и шестьдесят килограммов украшений, золотых, платиновых, брильянтовых, рубиновых и изумрудных. Всякие браслеты, медальоны броши и серьги, которыми можно было бы одарить значительную часть женщин его губернии, продемонстрировали также набор ручных часов, некоторые стоимостью до миллиона долларов и ручку-самописку в ту же цену, а еще и сами деньги — сколько-то миллиардов во всех валютах разложили большими разноцветными пачками по всему полу большой комнаты — это было, конечно, зрелище. Мы с Варварой вместе на все это смотрели и Варвара, помнится, удивилась:
— И за что же его, бедного, посадили? Видно, кому-то чем-то не угодил.
— При чем тут угодил или не угодил? — возразил я. — Ты же видишь, сколько он наворовал.
— Эх, ты! — возразила она. — Дожил до таких лет, а до сих пор не понял, что ворующих миллиардами за воровство не сажают. А сажают, если чем-то не угодил.
Пока я вспоминал наш разговор с Варварой, очередь в приемной уменьшилась. Сидевших под дверью одного за другим приглашали войти, и я видел, как каждый из них съеживается, становится маленьким-маленьким, в ином случае кажется, что сейчас превратится во что-то мизерное, не больше клеща. При этом каждый вызванный внутрь втискивается медленно и с трудом, но оттуда вылетает пулей. Некоторых из вылетевших какие-то люди берут тут же под руки выводят в разные двери. Первого вывели, и тут же раздался негромкий хлопок. Генерал, заменитель кальсонов трусами, вздрогнул. Потом второго вывели — и опять хлопок. Он опять вздрогнул, посмотрел на меня и спросил шепотом:
