Евгения Кайдалова - Ребенок
– Можете пеленать, – сказал недруг через пару минут, отнимая от спинки ребенка стетоскоп. Я мгновенно подхватила его на руки.
– Жилищные условия неудовлетворительные, – констатировала врач, бегло осматривая комнату. Когда она дошла до кровати, взгляд ее стал пристальным. – Вы что, спите вместе с ребенком?
– Да…
– Ну и ну! Учтите, все ваши микробы достанутся ему! Помещение проветривать! Каждый день – влажная уборка! Грудью кормите?
– Да.
– Ничего пряного не есть, особенно чеснок! Огурцы, черный хлеб тоже исключить. Шоколад нежелателен. Избегайте всех овощей и фруктов красного и желтого цвета, особенно цитрусовых. Молока хватает?
– Не знаю…
– Плохо, что не знаете! Каждый раз после еды ребенка надо взвешивать, а то вы его за месяц до гипотрофии доведете. Кстати, в течение месяца вы обязаны получить на ребенка страховой полис, и не затягивайте – бесплатно никто его осматривать не будет.
– А как его получать?
– Зарегистрировать ребенка, потом – прописать. С этим тоже не тяните: если в течение месяца не зарегистрировать, то потом идут штрафы. Регистрируют на основании справки, которую вам выдали в роддоме. Я надеюсь, вы ее не потеряли?
– Кажется, нет…
– Смотрите, если потеряли, повторную вам не выдадут. – Врач направилась в переднюю и стала снимать пальто с вешалки. – Через месяц – в поликлинику на диспансеризацию – ребенка надо показать всем специалистам. Завтра вместо меня зайдет медсестра.
Я едва успела попрощаться – так молниеносно врач захлопнула за собой дверь. Перед глазами у меня почему-то стояла картинка из детской книжки про индейцев: гремучая змея угрожающе подняла голову из своих колец, шипит и раскачивается перед броском. Возможно, ее нападения и удастся избежать, нужно только замереть и не подавать виду, что чем-то отличаешься от дерева или камня. Я поймала себя на том, что вытянулась в струну и почти не дышу, только ребенок у меня на руках подавал признаки жизни.
Я выдохнула воздух и попыталась внушить себе, что ничего страшного не произошло, а змея уже убралась восвояси. Но видимо, яд действовал и на расстоянии – мне никак не удавалось прийти в себя.
Здоров ребенок или нет, оставалось лишь гадать. Вопросом жизни и смерти были документы. Кроме того, мне в очередной раз напомнили, что, став матерью (язык не поворачивался называть себя таким словом!), я стала существом низшего порядка. Ко мне можно прийти без приглашения и поставить по стойке «смирно» в самом неприглядном, сонном и растрепанном виде, чтобы я выслушивала замечания в самом строгом и безапелляционном тоне. Что я успела сделать не так? Я сохранила ребенку жизнь и с момента появления его на свет пыталась заботиться о нем настолько, насколько у меня хватало сил и умений. Но оказалось, что за это же время я создала ему неудовлетворительные условия, поставила на грань неизвестной болезни с названием «гипотрофия» и заразила всеми своими микробами (неужели у меня их было так много, что хватило на двоих?). Немного промедления – и я лишу ребенка права называться человеком, потому что не смогу собрать ему необходимые документы. Все это я совершила и совершаю по отношению к маленькому и беззащитному существу… Как это странно – быть преступником без малейшего намерения им становиться!
Ребенок уснул. Я положила его в кровать и медленно, клонясь под грузом впечатлений, прошла на кухню. Поставив чайник на огонь, я включила магнитолу. Неизвестная радиостанция передавала «Ave, Maria!» в исполнении Робертино Лоретти. Я облокотилась о стол и подперла ладонями тяжелый лоб. Божественная мелодия! Неземной красоты голос. Высокое преклонение перед женщиной, подарившей миру ребенка… Я вспоминала лицо Сикстинской мадонны, ступающей по облакам, и почему-то белизна превращалась в голые стены приемного покоя, где меня заставляли раздеваться догола и влезать на голый стол для санитарной обработки. А сквозь возвышенные такты католического гимна вдруг пробился пронзительный крик и – вслед за ним – язвительный смешок акушерки: «А никто не обещал, что рожать будет легко!» Я чувствовала, как губы у меня непроизвольно кривятся и растягиваются, а слезы, подступив из глубины души, выруливают на привычную дорогу. Стоп, нельзя! Нельзя каждый раз так раскисать, иначе втоптать меня в грязь будет слишком легко (а уж охотников это сделать найдется предостаточно!). Я вскочила как заведенная и стиснула кулаки. «Я вам покажу кузькину мать!» – пообещала я неведомым злоумышленниками, с яростью глядя в окно. Я сорвала с ноги стоптанный тапок и воинственно потрясла им, грозя всему враждебному миру сразу. Мысленно я слышала бурные аплодисменты Никиты Сергеевича Хрущева.
Я и сама не подозревала, насколько этот мир окажется враждебен. Раньше общая картина действительности всегда рисовалась мне в надежных и веселых желто-зеленых тонах с редким серьезным вкраплением красного. Я хорошо знала этот мир, я умела в нем ориентироваться, а поселившись в доме-муравейнике, я еще и поверила в то, что отныне буду ходить лишь по солнечной стороне жизни. Мир был неплохо отрегулирован: он открывал желающим безграничный зеленый свет в их начинаниях, где-то (как и положено светофору) придерживал, где-то велел тормозить, но, в общем, давал ощущение порядка и перспективу пути. Я не то чтобы не знала о темных его сторонах, просто воспринимала их как нечто, происходящее вне меня. Заметив эти темные стороны краем глаза, я тут же высылала их за пределы сознания. Можно сказать, что я нажимала на газ, приметив на дороге ДТП.
Теперь же мне казалось, что вся мыслимая и немыслимая чернуха смело открыла двери в мой дом и удержать ее за порогом нет никакой возможности. На пять минут присаживаясь отдохнуть перед телевизором, я успевала узнать примерно о двадцати убийствах, причем переключать каналы не имело смысла: едва ли не на каждом из них шел боевик, где кто-то падал, изрешеченный пулями. И не важно, была ли очередная смерть плодом вымысла или частью сводки новостей, – я воспринимала ее так остро, как если бы она произошла у меня на глазах, а жертвой был мой собственный ребенок. Именно на ребенка я каждый раз проецировала ситуацию и каждый раз в холодном поту понимала, что насилие ждет его на каждом шагу. Удивительно, но то, что раньше лишь чиркало по краю моего сознания, стало намертво вгрызаться в мысли. Так что все первые недели после рождения ребенка мной владел один-единственный животный инстинкт: сохранить ему жизнь вопреки очевидному кошмару происходящего.
По двадцать раз на дню я прерывала готовку, стирку, уборку и кидалась в комнату посмотреть на ребенка: не залез ли кто-нибудь в окно и не выкрал ли его. Однажды ночью во мне полыхнула и подбросила меня на кровати мысль: тот, кто готов украсть моего ребенка, чтобы продать его для трансплантации органов, вряд ли полезет ночью в окно спальни, где я непременно услышу шум, но что, если он заберется в окно второй комнаты, тихо прокрадется и возьмет спящее существо прямо у меня из-под бока? Я вскочила, нашла на кухне молоток и гвозди, по счастью, имевшиеся в хозяйстве, и заколотила обе фрамуги в окне второй комнаты. Лишь после этого я смогла достаточно успокоиться, чтобы заснуть.
