Наталия Терентьева - Чистая речка
– Что ты будешь делать после обеда?
– Уроки, – ответила я. – Я всегда после обеда, когда у меня нет занятий, делаю уроки. Ты же знаешь, Паша.
– Я приду к тебе.
– Зачем?
– Тоже буду уроки делать! С тобой! – прорычал Паша. – Объяснишь мне алгебру!
– Хорошо, приходи.
Паша сдвинул мальчишек на соседнем сиденье, через проход от меня, и сел, выбросив свои длинные тощие ноги в проход. Хороших ботинок на Пашин размер в этот раз не привезли, он донашивал старые – в прошлом году нам прислали много странной, необычной обуви, даже не знаю, где ее взяли. Альпийские ботинки больших размеров, крепкие, из толстой приятной кожи, женские сапожки без молнии, которые нужно натягивать как носки, разноцветные лодочки… Можно было бы подумать, что разорился какой-то магазин и нам привезли остатки – так однажды было с джинсовой одеждой, и мы оделись все в отличные джинсы, куртки, у нас был просто джинсовый мир. Но сейчас все было не новое. Паша как надел альпийские ботинки, так и не снимал их, даже летом ходил, очень себе в них нравился, к тому же это какая-то особая технология – летом не жарко, зимой не холодно. Но раздолбал он их так по нашей грязи и бездорожью, что сейчас страшно было на его ноги смотреть. Хотя если ботинки помыть, может быть, стало бы и не так страшно. Паша – щеголь, резиновые сапоги, которые не пускает на порог охранник школы, не носит.
– Ты добрая… – прошептала мне Люба и прижалась покрепче. – И такая загадочная, Руська… Я тоже хочу такой быть.
Я поцеловала ее в голову.
– Шапку отнеси Зинаиде постирать.
– А что, воняет? – удивилась Люба.
– Почему воняет? – засмеялась я. – Что, мы вещи стираем, только когда они воняют, что ли? Просто грязная шапка.
– Зинаида сказала, я уже большая, чтобы стирала сама.
– Ладно, приходи, вместе постираем.
– Русь, а почему в семейном корпусе есть машинка, а у нас нет?
Как обычно, когда мне надо найти ответ на какой-то совершенно нелогичный вопрос, я вспоминаю свою любимую алгебру.
– Нет решения, Люба.
Моя маленькая подружка смотрела на меня непонимающе.
– Будешь проходить по математике через какое-то время. Бывают такие задачи, неверно составленные, у них нет решения.
– Почему?
– Потому что математика описывает законы нашего мира. Они очень сложные, но очень логичные. Всему можно найти объяснение. Не всегда человеку это объяснение понятно. Точнее, одному понятно, а другому – нет. Он видит цифры и буквы, а понять это уравнение не может.
– Про стиральную машинку тоже есть уравнение? – спросила Люба.
– Есть, только без решения.
– Сложно… – вздохнула Люба. – А я думаю, просто в мире все несправедливо, поэтому.
Я не стала говорить Любе, что я тоже считаю несправедливость основным законом нашего мира. Не стала – потому что очень хочу однажды понять, что это не так.
* * *Что-то изменилось во мне. Что-то изменилось в Паше. Что-то изменилось в Викторе Сергеевиче. Это было ново, странно, я неделю жила какими-то совсем непривычными ощущениями. Не любовью, нет. Я призналась самой себе – больше просто некому было признаваться. Нет, я Пашу не люблю. Он теперь следовал за мной неотступно. Я почему-то думала, что Паша утешится Дашкиной компанией. Но нет.
«Григорий сказал, Григорий сделал» – так обычно дядя Гриша комментирует сам свои действия, ничего при этом путного не делая, это просто присказка. Идет он из конца в конец двора и приговаривает. Стряхивает грязь с куртки или стучит сапогом об сапог, приговаривает. Вот так и Паша. Сказал – придет делать уроки, пришел. Сказал – будет ходить со мной на танцы, стал ходить.
Первый раз занятия просто не было. Хохотали все так, что некоторые девочки плакали от смеха, Виктор Сергеевич не разрешал никому смеяться над Веселухиным, но это было бесполезно, и он смеялся сам. Паша, на мое удивление, довольно спокойно переносил эту реакцию. Как будто ему сделали какую-то защитную инъекцию. Все смеялись, а он терпеливо размахивал своими длиннющими ногами и пытался делать ими батманы и разные па. Раньше Паша ногами только отбивал мячи. Я была уверена, что это ненадолго, поэтому не отговаривала его. Ведь он бросил футбол – из-за меня. Точнее, из-за своего упрямства и ревности.
На втором занятии уже никто так не смеялся, а на третьем у Паши даже стало что-то получаться. Приходили мы на занятия вместе, уходили вместе. Но держать себя за руку я не разрешала. Не из-за Виктора Сергеевича, нет. Не хотела, и все. Паша перестал мне нравиться. Он мне был по-прежнему симпатичен как человек. Но ловить на себе его восхищенные взгляды мне стало уже не так приятно. Не противно. Но горячо и весело от этих взглядов, как раньше, мне уже не становилось.
Виктор Сергеевич общался со мной ровно и доброжелательно. Сообщений мне больше не писал и не звонил.
С Машей после незаметно и быстро пролетевших каникул мы стали опять разговаривать, но вместе уже не сидели. Она несколько раз пыталась сесть со мной на каких-то уроках, но я представила, что скажет ее мама, если узнает об этом, и отсела сама.
Серафима за каникулы успокоилась и даже как-то лучше стала ко мне относиться. Не покрикивала зря, ничего неприятного не говорила. Я часто видела ее внимательный взгляд и только улыбалась в ответ. Когда Паша однажды попытался подсесть ко мне на алгебре, я решительно покачала головой:
– Нет, нет и нет. Даже не думай. Ты мне будешь мешать.
Паша уловил в моих словах что-то свое, с довольно глупой улыбкой кивнул: «Поня-ятно…» и сел сзади меня, согнав двух домашних девочек.
В новом телефоне, который оказался вполне современным устройством – смартфоном! – действительно, был хороший Интернет, как и обещал Виктор Сергеевич. Я положила деньги на новый номер, который все-таки купил мне Виктор Сергеевич (и я отлично понимаю, почему! – неизвестно, какие еще сообщения от его девушек я могла бы случайно прочесть), потом там появились еще деньги – много денег, так что при хорошей связи можно было теперь свободно выходить в Интернет, общаться, пользоваться словарем для английского языка, искать любую информацию. Конечно, кроме Милютина, никто не мог это сделать. Разве что Паша, которому я сразу дала свой номер, чтобы он звонил и писал, сколько хочет. Хотя я была практически уверена, что у него денег не было ни копейки – ни звонить, ни чтобы положить мне.
Я подошла к Виктору Сергеевичу перед танцами и спросила напрямик:
– Это вы мне положили деньги? Зачем?
– Я? Какие деньги, Руся, о чем ты? – тренер искренне и непонимающе на меня смотрел.
