Кэрол Брант - Скажи волкам, что я дома
Тоби поставил на место кассеты, которые мы уже разобрали, и посмотрел на меня. Потом улыбнулся и включил магнитофон. Музыка наполнила все пространство. Очень красивая и сложная пьеса для классической гитары. Сперва я решила, что это Бах. Что-то очень знакомое. Мне казалось, я слышала эту музыку раньше. Может быть, Финн ставил мне эту запись, когда я была у него в гостях.
— Что это? — спросила я.
— Тебе нравится? — Тоби взял с полки еще одну кассету.
— Да. Она такая… — Я на секунду задумалась, подбирая нужное слово. Мне хотелось сказать что-нибудь умное. — Замысловатая.
— Это хорошо или плохо?
— Хорошо. Заумная — это плохо. А замысловатая — хорошо. Так что это?
— Это я раньше такое играл.
— Вы?!
Он кивнул.
— Но тут вроде звучит две гитары. Или даже три.
— Так в том-то и фокус. Она поэтому такая сложная. Золотые руки, помнишь?
Я посмотрела на Тоби — такого нескладного, длинного, едва помещавшегося в синем кресле Финна. Теперь я была с ним знакома, но совершенно не знала, что это за человек. Я уже начала понимать, почему Финн был с ним. Начала понимать, что Тоби есть что отдать. А что есть у меня? Что у меня может быть? Похоже, я обречена оставаться посредственностью. Как Сальери в «Амадее». Сальери, который знает, что ничего собой не представляет и что ему никогда не сравниться с Моцартом. И вдобавок ко всему он был злодеем. И в итоге все его возненавидели.
— Да, золотые, — пробормотала я, глядя в сторону.
Я сказала Тоби, что мне нужно в ванную, а сама пошла в спальню и принялась рыться в шкафу и в комоде. Сама не знаю, что я там искала. Может быть, что-то такое, чего просто не существовало. Какое-нибудь крошечное подтверждение, что все те часы, которые мы провели вместе с Финном, значили для него так же много, как они значили для меня. Ничего даже близко похожего я не нашла и зачем-то достала из третьего ящика снизу пару семейных трусов. Развернула их перед собой, держа двумя руками и пытаясь понять, чьи они.
— Если хочешь взять что-то себе, бери. Не стесняйся.
Я резко обернулась. В дверях стоял Тоби, прислонившись плечом к косяку. Он посмотрел на синие трусы, которые я держала перед собой развернутыми наподобие карты.
— Я бы сказал, что мое исподнее, — не самый удачный выбор, но если надо, бери. Мне не жалко.
Я чуть со стыда не сгорела. Лицо вспыхнуло так, что казалось, оно и вправду сейчас загорится. Я быстро скомкала трусы и положила на крышку комода.
— Извините меня, я… — На глаза навернулись горячие слезы, и я уставилась в пол.
— Эй, — сказал Тоби. — Все хорошо. Не расстраивайся.
Он прошел в комнату и присел на краешек кровати на стороне Финна. Легонько похлопал рукой по покрывалу, приглашая меня сесть рядом. И я села, не глядя ему в глаза. Тоби приобнял меня за плечи, и я сама не заметила, как положила голову ему на грудь. Мы сидели так в полутемной комнате долго-долго. И за все это время никто из нас не произнес и слова. Я смотрела на фотографии на тумбочке Финна. Тоби на снимке был таким молодым и по-своему даже красивым — с большими темными глазами и растрепанными волосами. Я прижалась к нему теснее и почувствовала, как его объятия сделались крепче. Мне вдруг стало так хорошо и спокойно. Тоби был таким теплым и добрым и, как ни странно, почти родным. И печальным. Как я сама.
— Знаешь, я много думал… — тихо сказал Тоби. — Ты же знаешь, что я умираю, да?
Раньше он не говорил ничего подобного. Такого важного, определенного и безысходного. Я буквально оцепенела. Как будто мне в голову залили холодный, мгновенно застывающий бетон, который заполнил все крошечные закоулки, где я хранила свои «может быть».
— Да, знаю.
— Ты понимаешь, что это значит?
— Наверное, да.
— Скажи мне.
— Это значит, что скоро вас здесь не будет.
Тоби кивнул.
— Да, и это тоже. Но еще это значит, что я могу делать все, что хочу. Понимаешь? Мы можем делать все, что хотим. — Мы с ним сидели обнявшись в полутемной спальне, на незастеленной кровати, и на мгновение мне подумалось, что он имел в виду секс. Я так выразительно на него посмотрела, что он сразу отпрянул. Так резко, что я едва не свалилась с кровати. Он сложил руки на груди и сказал: — Нет-нет-нет. Ни в коем случае. Господи, Джун, неужели ты подумала…
— Что за пошлые у вас мысли?
Этому фокусу я научилась у Греты. Когда у тебя возникают дурацкие мысли, нужно повернуть дело так, чтобы твой собеседник решил, что это ему в голову приходят всякие гадости, а ты сама вся такая прекрасная, в белом пальто.
Тоби слегка расслабился.
— Нет, я серьезно, Джун.
Я поднялась и подошла к комоду. Взяла в руки стеклянное пресс-папье, провела пальцем по гладкой прохладной поверхности. Я думала о том, сказал Тоби. О том, что мы можем делать все, что захотим. Мне было не очень понятно, что он имеет в виду.
— Вы только не обижайтесь, но я-то не умираю.
— Нет. Но что с тобой может случиться плохого? Меня могут посадить в тюрьму или выслать из страны. Но теперь это уже не имеет значения. Я свободен. Понимаешь?
— Кажется, да.
— Вот и скажи мне, Джун. Что бы ты сделала, если бы могла делать что хочешь? Все, что угодно.
Так вот, с ходу, я не смогла ничего придумать. И Тоби, кажется, не понимал, что у меня тоже могут быть крупные неприятности. Да, меня вряд ли посадят в тюрьму, но мне может так влететь от родителей, что мало не покажется.
— Ну, не знаю. Мысль, вообще, интересная. Я подумаю и скажу, хорошо?
— Конечно, подумай. Вопрос-то серьезный.
— Тоби?
— Да?
— А скоро — это когда?
Обычно я не задаю подобных вопросов. Есть вещи, которые лучше не знать. Вот Грета всегда хочет знать все-все-все и во всех подробностях. Но я понимаю, что не всякое знание полезно. «Многие знания умножают печали». Однако сейчас был особенный случай. Я должна позаботиться о Тоби. А для этого нужно знать о нем как можно больше.
Тоби пожал плечами.
— Я не любитель ходить по врачам. Я их боюсь. — Он на миг умолк и добавил преувеличенно оживленным, беспечным тоном: — День прожит — и славно. Лучше меньше, да лучше.
Тоби протянул руку к пачке, лежавшей на тумбочке с его стороны кровати, и вытащил две сигареты. Я улыбнулась, потому что уже несколько дней тренировалась на заднем дворе, когда никого не было дома. Я села на кровать, запрокинула голову и глубоко затянулась. Дым был теплым и мягким, словно пуховое одеяло, укрывшее меня изнутри.
— Финн как будто и не особенно горевал, что умирает, — сказала я. И это была чистая правда. Финн всегда оставался спокойным, вплоть до нашей последней встречи уже перед самым концом.
