Дидье Ковеларт - Чужая шкура
— Хочешь?..
В этом многоточии — сотни вопросов: что меня смущает, о чем я думаю и чего от нее жду… Не отрываясь от нее, переворачиваюсь на спину, так, чтобы ее силуэт загородил мне оконный проем.
— Да, Карин. Хочу, сейчас.
В любом случае уже поздно. Утром я как-нибудь заглажу свою вину перед ним, но сейчас не предам любовь ради дружбы и не стану портить вечер и ему, и нам из-за угрызений совести. Она осторожно и страстно ведет меня к вершинам, что не мешает мне время от времени поглядывать в окно. Я вижу, как Лили накрывает стол на двоих. Наверно, думает, что меня задержали в газете и я обрадуюсь готовому ужину. Как всегда. Как прежде. Мне вдруг стало ужасно грустно, и нахлынувшая на меня нежность к моему старому другу вновь оживила в памяти образ Доминик, ласкающей себя в моих объятиях. Карин все делает иначе, но теперь обе они слились воедино и соединили меня. Получился один мужчина, который любит двух женщин. На покрытом скатертью столе горят свечи, Лили сидит перед телевизором, раскладывает скрабл.
— Сейчас… Ришар… Да!
Карин бьется на мне, обволакивает всем нутром разделяющую нас резину, и я кончаю в нее, закрыв глаза.
— А с ним тоже здорово, — выдыхает она, падая на меня.
За десять секунд молчания меня охватывает ужасная тревога, почище, чем я испытал, увидев себя в квартире напротив.
— С кем?
— Что, любимый?
— С кем «тоже здорово»?
— С презервативом. Не хуже, чем без него. Ну, то есть… мне так кажется.
Я придержал пальцами резинку и вышел из нее осторожно, как только мог. Вернувшись из ванной, застал ее все еще на кровати, под простыней, и перед ней поднос с двумя пивными кружками шампанского и закусками в лоточках. Печь уже нагрелась.
— Я не нашла фужеров, — извинилась Карин.
Я присел на край кровати, слизнул с ее губ салат с лососем, отпил из ее кружки, а ей протянул свою. Все равно ведь она читает мои мысли. И к тому же успела порыться в моих шкафах.
— Гора с плеч, — с набитым ртом вздохнула она. — Я жутко боялась, что в постели ты не так хорош, как во всем остальном.
На той стороне улицы все тихо. Догорели свечи в одном из подсвечников. Должно быть, Лили заснул у телевизора.
~~~
«Я пишу Вам, Ришар Глен, за столом, перед Вашим остывающим завтраком. Вы спите, и на плече у Вас играет солнечный луч, и Вам всего восемнадцать — как мне. Только Вы гораздо свободнее меня. Через сорок минут уходит поезд в Гент: сегодня я как бельгийка должна сдавать во Французском институте экзамен на DALF — «Диплом об углубленном знании французского языка», нет-нет, это не шутка, но спасибо за комплимент. Без этого диплома меня не примут в Париж-IV[50]. Времени мало, и я успею сказать вам только одно… даже не знаю что. Впервые в жизни я будто слилась с телом мужчины, который занимался со мной любовью… Я испытывала Ваши чувства, я видела Вашими глазами… порой я исчезала вовсе, когда Вы любили другую женщину… И я ее любила, ведь она была частью Вас. Мое тело Вас любит, мои глаза Васлюбят, эта квартира любит нас обоих. Извините за банальности. Я чувствую себя и любовницей, и младшей сестрой, и сообщницей, и подружкой, и поклонницей… Выбирайте сами. Даже чудесным воспоминанием без продолжения, если захотите. Я буду исполнять все Ваши мечты и не стану скрывать своих.
Как же мне понравилась Ваша студия! Так и хочется набить Ваши шкафы и заменить Вам ту, другую. Кажется, теперь я знаю ее имя. Вы раз десять произнесли его ночью, ворочаясь и прижимаясь ко мне. Я не ревную, я польщена. Польщена тем, что взволновала Вас, растревожила, рассмешила и возбудила. И вернула в прошлое. Я принимаю все, что Вы мне отдали: мужскую силу и Ваши детские обиды, одиночество, упрямство, подозрительность… Жизнь прекрасна, когда есть желание жить ради кого-то. Заметьте, я не сказала «с кем-то». Ах, черт, не сказала, зато написала. Считайте, что зачеркнула. Это не накладывает на Вас никаких обязательств. И не дает Вам никаких «прав».
Вы можете пообещать мне, что будете всегда хотеть меня так, словно меня еще надо соблазнить? Любите меня как читательницу нашего романа, Ришар Глен. Заставляйте меня плакать, улыбаться, ждать. Сегодня Вы оттрахали меня, как (дополните сами, вам есть чем похвастаться; хорошо, что иногда Вы ведете себя, как простой смертный), но — аб-ра, швабра, кадабра! — я предстану перед Вами девственницей в следующий раз, если он, конечно, будет. Договорились?
Не хочу тебя будить, чтобы попрощаться. Поспи еще чуть-чуть в пропахшей мною постели. Ты вернул мне все, что я потеряла: гостиницу моего детства, гармонию с телом, желание изменить свою жизнь и нырнуть в неизвестность… И даже осознание того, что счастье — это не вещь в себе, но лучший источник вдохновения… Одно слово, писатель.
Ришар, я оставлю Бельгию, своих родителей, ту, другую жизнь. Я хочу вырвать Марике из этого круга. Защитить ее. Дать себе шанс полюбить ее, не тяготясь ею. Возможно, со временем проснется и материнский инстинкт, — здесь, на свободе. Поглядим.
Я не навязываюсь, не бойся. Поселюсь в гостинице «Италия» за Северным вокзалом, пока не подыщу себе квартиру. Друзья на улице Леон-Гро — они в прошлом, с твоим появлением та жизнь кончилась. Так или иначе, я сумею держать дистанцию, она нужна мне не меньше, чем тебе.
Единственное, о чем бы я хотела тебя попросить — познакомь меня как-нибудь со своей бабушкой, ведь это она сделала тебя таким, какой ты есть, на самом деле замечательным человеком, который может обозлиться на весь белый свет, которого бросают, предают, не замечают, используют, и все отскакивает от него, кроме любви. Это она научила тебя играть на пианино? Наверное, ты так же прекрасен, так же витаешь где-то в облаках, когда пишешь. Как меня подмывало прочесть твою рукопись, пока ты спал, передать тебе не могу. Я просто героиня. Буду ждать твоего разрешения.
Вечером я буду в Брюгге. Известный тебе «почтовый ящик» был бы очень рад получить еще одну весточку от тебя. Последнюю. Ты не можешь себе представить, с какой радостью, тревогой, вознося молитвы, я всякий раз мчалась навстречу твоим письмам.
Оставляю свои каракули на месте круассанов. Я сбегала за ними специально для тебя, но они были восхитительны, увы, я не удержалась. Ты будишь во мне голод, дорогой. С первого дня. С первой строчки. Еще… пожалуйста…
Карин.
P.S. У меня куча дел, и в Париж я смогу вернуться только в четверг, в 20.48, на Северный вокзал. Определила себе этот срок, а то знаю я себя… Мне так трудно уезжать откуда-то, бросать, расставаться… Мы с малышкой будем тебя ждать в кафе «Терминюс» напротив девятой платформы. За это время ты успеешь сказать мне в письме, не свихнулась ли я, видишь ли ты себя мужчиной моей жизни и хочешь ли ты на этом остановиться или оставить, как было, не требуя больше, чем мы можем дать друг другу. Я пойму и приму (быть может, даже с радостью) любое твое решение. Впервые в жизни доверяюсь чужой воле. Уж извини, что ты попал под раздачу. Ну ничего, тебе тоже полезно сделать выбор.
Сладких тебе снов, mijn schild, mijn vriend».
* * *Лили положил письмо на кухонный стол. Вздохнул растерянно, потянулся за таблетками, откупорил пузырек с лекарством и накапал в стакан. Я с тревогой жду, что он скажет. Вернувшись утром, я нашел его распростертым рядом с пустой бутылкой из-под шампанского и нетронутым праздничным тортом; на сливочном креме осталось черное пятно от догоревшей свечи. Я дотащил Лили до кухни, сварил ему кофе. Придя в себя, он ни о чем меня не спросил. Не упрекнул, что я не ночевал дома. Даже не заметил, что я без усов. Только сказал:
— Знаю, тебе сейчас не до меня.
Я ответил, что именно сейчас он, как никогда, мне нужен. И вместо того, чтобы рассказать ему о Карин, о своей второй жизни и нашей любви, я показал ему письмо. Как вещественное доказательство, как оправдание для тех безумств, которые я совершил и еще совершу.
Он допил пятую чашку кофе, разгладил отвороты костюма от «Диора», который запомнился мне новым в восемьдесят четвертом году, и, складывая письмо, проворчал:
— Только не говори, что она еще и красива.
Мое молчание красноречивее любых эпитетов. Он пощипывает переносицу, ерзает на стуле и морщится, видно, у него кости ломит.
— И она верит, что ты существуешь?
Я улыбаюсь этому вопросу: не в бровь, а в глаз. Рассказываю про нашу переписку, про студию и превращение усов в накладку.
— Так вот оно что! — воскликнул он, словно я развеял его сомнения. — Тогда понятно.
Правой рукой он роется в карманах, извлекает носовой платок с вышитым вензелем, пачку эвкалиптовых сигарет и связку ключей, в которой запутались мои усы, сложенные вдвое.
