ЛЕВ КВИН - ЗВЕЗДЫ ЧУЖОЙ СТОРОНЫ
Когда ты получишь фотокарточку, меня уже не будет. Последние мои мысли с тобой. Кроме тебя, у меня никого нет. Так же, как и у тебя. Твой сын Имре».
Я стоял потрясенный.
Так вот он кто, всегда подтянутый, всегда корректный, всегда чисто выбритый, немногословный и холодный лейтенант Нема! Так вот он, сухарь, знающий одни лишь уставы и параграфы! Все это маска, все это камуфляж, за которым скрывается трагедия отца, потерявшего единственного сына.
Скрипнула дверь. Я почувствовал, я знал: лейтенант Нема!
Ничего не говоря, он взял у меня из рук карточку, положил ее в книгу.
– Господин лейтенант Нема! Господин лейтенант!..
Что сказать? Какие найти слова!
– Молчите! Не надо!
Он стоял спиной ко мне, с силой прижимая дверцу шкафа ладонью.
– Да, да, – пролепетал я.
Он стоял так минуты три, не меньше. В соседней комнате смеялись солдаты. По улице протарахтела крестьянская повозка.
Потом он повернулся ко мне. Бесстрастное, спокойное, как обычно, лицо. Я поразился. Я искал в его глазах хотя бы какой-нибудь след волнения. Ничего!
– Господин лейтенант Елинек, – начал он сухо и ровно, – сегодня я виделся с Лайошем Варна – теперь он возглавляет комитет борьбы. Командовать ротой на время отсутствия капитана Ковача поручено мне. Вы остаетесь на прежней должности. Надеюсь, мы будем с вами хорошо работать… Капитан Ковач говорил вам что-нибудь о кондитере Калуше?
– Так точно! – ответил я по-уставному.
– Мы переслали ему вчера от вашего имени десять ампул с пенициллином. Он обрадовался, но сказал, что мало. Нужно еще. Прошу вас, позвоните ему и попросите пропуск на завтрашнее собрание в дом нилашистов. Он не откажет: вы скажете, что принесете с собой пятьдесят ампул.
– А если он предложит отнести в кондитерскую?
– Не предложит. Он назначен на эту неделю начальником караула в доме нилашистов и вернется к себе только в воскресенье.
– В пакете действительно будут ампулы?
– Отчасти.
– Понятно!
– Отнесете не вы.
– Это все равно… Если он уцелеет…
– Позаботимся, чтобы не уцелел.
– Когда звонить?
– Лучше всего сейчас. Он пообедал и спит в кабинете. Вот телефон. – Лейтенант положил на стол бумажку. – Позвонить можно из автомата за углом.
– Хорошо…
Закрывая дверь, я посмотрел на него через узкую щель.
Он стоял, тяжело упираясь кулаками о стол, опустив плечи. Глаза его были закрыты, уголки рта скорбно опущены.
Большое горе нес в себе этот человек и не хотел делить его ни с кем.
Ровно в семь Аги вышла из подъезда двухэтажного особняка. В руке у нее был чемоданчик – точно такой же, как днем.
Гестаповец проводил ее до угла. Они очень мило беседовали.
Я все видел. Как он галантно поддерживал ее за локоть, ведя через улицу. Как приложился губами к руке, задержавшись чуть дольше, чем полагалось по правилам приличия. Как она улыбалась ему.
Меня они не могли видеть. Я забрался в подъезд одного из домов на другой стороне улицы и смотрел через разбитое окно на лестничной площадке. Когда она, беспечно мурлыча песенку, прошла мимо меня, я спустился вниз и пошел за ней, стараясь держаться в значительном отдалении.
Аги, направляясь к церкви, свернула в сквер. Я окликнул ее негромко. Она стремительно обернулась.
– Фу! Так напугать! Откуда ты появился?
Я взял у нее чемоданчик. Намного тяжелее, чем тот, днем. Меня охватило радостное волнение. Скоро! Скоро!
– Если выберешь время – только не очень поздно – можешь зайти ко мне в парикмахерскую на полчаса. Я приготовлю кофе.
– Сегодня, наверное, не смогу, Аги.
– Это? – Она показала глазами на чемоданчик.
– Да.
– Тогда завтра. Лучше вечером. Пусть будет наш вечер. Я достану патефон и пластинки. И кофе. Я куплю настоящий. На черном рынке еще можно достать.
– Лучше вино.
– Ладно. И вино. Только немного. Совсем немного. Терпеть не могу пьяных. Такие противные, назойливые. А глаза пустые, как у рыбы… Как будет по-русски «люблю»? – неожиданно спросила она.
Я сказал.
– Лублу… – повторила она. – Хм! Забавно… До завтра!
Она подала мне руку.
– Лучше другую.
Она поняла:
– Потому что немец? – Она тихо рассмеялась: – Забавный тип!.. Как твое «лублу»!
Я снял перчатку с ее руки, прикоснулся губами. Рука дрожала.
– Что ты, Аги?
– Так, ничего. – Она медленно высвободила руку. – До завтра! Я буду ждать!
Каблуки дробно застучали по тротуару…
На мой звонок никто не вышел. В замочной скважине торчала записка. Денеш уехал в деревню к жене и сыну еще утром. На целую неделю. Ключ оставлен у соседей, дверь напротив.
Это было мне на руку. Подслеповатая бабушка вынесла ключ и сообщила под большим секретом, что у Денеша ночью шла горлом кровь. Он послал ее за врачом – телефон почему-то не работал.
И вот я один в своей комнате.
До девяти еще полчаса.
Я тщательно проверил аппаратуру. В полном порядке.
Теперь оставалось ждать.
Я потушил свет. Поднял маскировочную штору, посмотрел в окно.
Над городом нависли тяжелые тучи. Первые крупные капли дождя шлепнулись о жесть подоконника и рассыпались тонкими брызгами.
Потом дождь пошел сильнее. Его шум, то слабея, то усиливаясь, напоминал шелест листьев в роще.
Я сидел в большом мягком кресле, закрыв глаза. Думалось о наших сибирских березках. О кривых, невысоких, выгнутых ветром, корявых степных березках.
Я нигде больше не видел таких.
Глава XIV
Утром я хотел встать не позже семи, а проснулся в половине девятого. Сунул чемоданчик в нишу под окном, за холодную батарею, и вышел на лестничную площадку. Ключ я решил не отдавать – так спокойнее; а то вдруг вернется адвокат Денеш и начнет шарить у меня в комнате.
Но не успел я защелкнуть замок, как из двери соседней квартиры выскочила, щуря глаза, вчерашняя бабка. Видно, караулила меня.
– Уходите, господин военный?
Я думал, она спросит про ключ, но ее интересовало другое:
– Вас ночью не поднимали?.. А за нашим Тамашем в три утра прибегали.
Ее внук, тщедушный юноша с лицом фарфорового херувима, работал кем-то на станции.
– А что случилось?
– Плохие вести, ой, плохие! – она сокрушенно покачала головой. – Пути на Будапешт совсем перерезали. Поезда больше не ходят.
– Что вы говорите!
Я едва скрыл радость…
На улице я первым долгом кинулся к газетному киоску. Полистал страницы.
«За вчерашний день подбито двести советских танков. Большевистский клин северо-восточнее Будапешта разбит на мелкие части. Наша оборона гибка и сильна, как никогда».
Я уже умел читать газеты. Если называют фантастические цифры наших потерь и при этом говорят о гибкой обороне, значит дела у них плохи.
Интересно бы знать, куда нацелен клин: на Будапешт или сюда, на нас? Скорее, на Будапешт. С юга его уже обошли. Похоже, берут в клещи.
День начинался хорошо. Трудный, особый день!
На сей раз часовой меня не пустил в госпиталь. К тому же, на беду, подполковника Морица на месте не оказалось – уехал в командировку. Пришлось вызывать дежурного врача. Тот сначала заартачился:
– Есть строгое указание посторонних не пускать.
Я тогда сослался на личное разрешение начальника госпиталя. Подействовало.
Капитан Комочин оброс черной щетиной, но выглядел лучше, чем вчера. Особенно глаза: они опять стали живыми, блестящими, исчезло выражение страдания и боли.
Но рука еще была совсем слабой. Я едва ощутил ее пожатие.
– Вы сегодня молодцом, – произнес я с наигранной бодростью.
– Связались? – впервые я увидел в его глазах нетерпение. – Ну, говорите!
– Сегодня ночью вышлют за мной самолет. На старое место… Но только я должен подтвердить. В час дня… Что делать, товарищ капитан?
Он бросил на меня быстрый взгляд.
– Подтвердить!
– А вы?
– Что я?
– Я не могу вас оставить.
– Слушайте, Саша, вы, кажется, доконаете меня своим благородством.
Он шутит, он все шутит!
– А вы бы полетели?
– Знаете что! – рассердился он. – Кончайте сейчас же этот базар! Что со мной может случиться? Пока я здесь долечусь, придут наши. Какая разница, где болеть?
– А если…
– Никаких «если» не будет! – произнес он твердо. – Когда вам надо там быть?
– В двенадцать ночи.
– В девять вечера выедете на госпитальной машине. Ждите у чарды.
Я промолчал.
– Слышите? Лететь без всяких! Это приказ!
– А рация? Что с ней делать?
– Передайте лейтенанту Нема. Договоритесь о связи. Волна, время… Среди солдат есть радист.
– Сказать лейтенанту, куда я?
– Я сам… Как дела с кондитером?
– Вчера я звонил ему. Обещал прислать пропуск. У них начало в восемь.
– Ну вот, будет вам прощальный салют на дорогу… Вам надо идти, Саша.
Я встал. Было неловко. Что сказать на прощанье? Я не знал.
– Я потом еще зайду к вам.
– Не надо. Давайте попрощаемся сейчас. – Он протянул мне желтую руку. – Счастливого пути!
