Ник Кейв - И узре ослица Ангела Божия
Подчеркивая каждый слог ударами пальцем по столу, Па прошипел сквозь зубы: — Проклятая ослиная кровь жителей холмов. Мы с тобой одной крови, сынок!
Тут, насколько я помню, я на миг проснулся. Стояла тьма, хоть глаз выколи. Я не слышал ничего, кроме медленного журчания воды в ручье. Я вспомнил про мост.
Вспомнил про колючки. Вспомнил на миг, где я нахожусь, и снова уснул.
Я был наг. Я парил в чернильной пустоте, словно ныряльщик или астронавт — медленно, натыкаясь на различные предметы. Я знал, что рядом со мной есть еще один исследователь, парящий в этой жидкой тьме.
Неожиданно на меня напали — набросились — чьи–то скользкие, голые конечности вцепились в мой кислородный шланг. Меня толкнули и прижали к мягкой стенке. Я понял, что мы находимся в чем–то вроде палаты для умалишенных, где стены выстланы войлоком. Я почувствовал, как кто–то холодный сжимает меня в своих объятиях, загибает мне руки за спину, но я вырываюсь из этих скользких уз. Я набрасываю петлю на шею нападающему, начинаю затягивать и через несколько напряженных минут понимаю, что все–таки задушил этого сукина сына. Его труп плавает рядом со мной, привязанный к пуповине его кислородного шланга.
Внезапно в отверстии над нами вспыхивает ослепительный свет, и нас неумолимо тащит в ту сторону, пока не затягивает, словно в воронку, в эту исходящую криком дыру.
Звук, сопровождавший наше стремительное вознесение к источнику света, оказался проникшим в темные закоулки моего преступного подсознания скрежетом пикапа: машина ползла на первой передаче по щебеночной дороге. Я открыл глаза. Все мое тело покрывал кокон из высохшей слизи, теплой, как материнский послед. Зловоние клоаки и журчание сточных вод, наполнявшие сновидение, продолжали и наяву преобладать в восприятии окружавшей меня действительности. Лежа на боку на берегу потока, я вглядывался в ночную тьму.
Воздух был теплым, влажным и густым, а ручей все нес и нес нечистоты из города куда–то в поля. Урчание мотора неумолимо приближалось, и мне стало страшно.
Но только когда машины оказались совсем близко (только теперь я заметил, что их было две) и лучи электрических фонариков раскинулись веером над тучными полями, страх, зародившийся в моем сознании, овладел и моим телом.
Я вскарабкался по холодному глинистому склону русла, то и дело поскальзываясь и падая в грязь, добрался до опор моста и влез обратно на ту же балку. Там я затаился, прислушиваясь к медленному, как похоронное шествие, приближению пришельцев. Я насчитал четыре фонарика, по два с каждой стороны, из чего заключил, что людей всего было шестеро вместе с водителями. Машины приближались жутко медленно, тщательно осматривая все вокруг, словно стая хищников. Я перебрался в другое место, так, чтобы два опорных быка скрывали меня с обеих сторон, и стал внимательно вслушиваться дальше. Взгляд мой при этом рассеянно скользил по протекавшей подо мной воде, и на какое–то мгновение мне почудилось, что луна выпала из своего небесного гнезда, прихватив с собой пригоршню звезд, и упала в ручей.
— Это всего–навсего отражение, — сказал я сам себе, и в тот же миг колеса первого пикапа зашуршали по дощатому настилу прямо надо мной.
Звезды отражались в воде, большие, как золотые монеты.
— О черт! — мысленно воскликнул я, соскользнул по опоре и снова очутился на берегу ручья, прямо возле полумесяца и шести золотых звезд. — Это вовсе не отражение!
Только я успел спрятать мой серп и адмиральский китель с золотыми пуговицами, как машины остановились прямо на мосту, и я услышал, как открылись и захлопнулись дверцы.
Я снова одолел склон, опасаясь на этот раз больше всего, что в темноте мое обнаженное тело будет хорошо заметно, и очутился между опорами. Едва я успел все это проделать, как пытливые лучи фонариков начали обшаривать заросли шиповника, берег ручья, сам ручей, и мне пришлось вжаться изо всех сил в нишу, образовавшуюся между склоном и перекрытием моста. Я слышал тяжелые шаги обутых в башмаки ног в нескольких футах у себя над головой. От того, что я пытался сдерживать свое свистящее дыхание, боль пронзила сердце и комком встала в горле.
А оно билось в тревоге с такой силой и стук его так гулко раздавался в тесном пространстве моего убежища, что я был вынужден скатать китель и штаны в тугой сверток и прижать его к левой стороне груди, чтобы заглушить это предательское биение. Глинистая почва была холодной и липкой, словно кожа мертвеца, и вокруг меня все время слышалось странное шуршание, доносившееся из непрогляднотемных рытвин, заполненных отбросами и всякой гнилью. Лучи фонарей пошарили немного под мостом, выхватив из темноты грозди слизняков, оккупировавших подбрюшие моста и слегка потревоженных моим неожиданным появлением.
Два человека стояли практически прямо надо мной, обшаривая фонариком берега и дно ручья; один из них как раз перегнулся через перила, чтобы осмотреть пространство под мостом настолько, насколько это ему позволял угол падения луча его фонарика. Но щель, в которую я заполз, нагой как младенец, лежала вне досягаемости ищущего перста электрического света.
В темноте я лежал и слушал, как они разговаривают, расхаживая надо мною; с каждым их шагом тонкая струйка песка сыпалась на меня, падая между перекрестьями балок.
— Блядские батарейки, почти сели! На прошлой неделе купил, и вот глянь–ка! Эй, Пронт, твоитто как? — крикнул один из них. — Че–е–е? Ты, что ли, Сэл? — откликнулся другой с дальней стороны моста.
— Ну! Я спросил, батарейки–то как?
— Какой мудак? Извращенец, что ли? Да я его так от–мудохаю, что родная мать не узнает. Уж чего я терпеть не могу, так этих всех психопатов, понял? — ответил Пронт и затопал по мосту, направляясь к Сэлу.
— Тупой ублюдок, — прошипел Сэл себе под нос. Они замолчали, на этот раз довольно надолго. Лучи фонариков обшаривали воздух.
— А где Тропер и этот… ну как его… молодой–то? — спросил Пронт.
— Уизольм, Призм, или Джизм, как его там… не упомню… Да они вниз пошли, под мостом поискать. Пошли отсюда. Я ни хера с этим фонариком не вижу. Поди он уже свалил давно из этой блядской долины, вот что. А че этот тип, этот Свифт, сам–то не пошел его ловить?
На другом берегу я увидел, как два бледных луча обшаривают заросли шиповника.
— Ну, че у вас там, Тропер? — крикнули оттуда.
— Че? — откликнулся Тропер.
— Че «че»?
— Че ты сказал?
— Я говорю, че у вас… да хрен с ним, все без толку…
— Ага, мои тоже сели, а купил–то всего на прошлой неделе.
Бутылка со звоном разбилась о камни на берегу ручья. От неожиданности я громко вздохнул.
Кто–то — то ли Сэл, то ли Пронт — вдруг воскликнул: — Тсс! Заткнись. Слышишь?
— Че слышишь?
— То. Тсс! Слушай! —Че?
— Вроде кто–то странно так дышит. Это ты, Стоут? — Че–е–е?
— Да ну тебя на хрен! Ты это дышишь?
— Не, не я! — нервно отозвался Стоут. — Точно не я.
— Заткнись! Перестаньте все дышать и слушайте. Тсс!
Я затаил дыхание.
Голова раскалывалась, легкие пылали, сердце лопалось — казалось, что прошла целая вечность; в глазах уже замелькали ярко–красные и темно–синие круги.
Помню, мне подумалось, что, сколько мои преследователи ни сотрясали воздух, они не сказали, в сущности, ничего стоящего и что, может быть, дар слова не столь уж и ценный дар, в конце концов. А еще мне подумалось, что дело говорит громче слов; да, да — именно обо всем этом я думал в ожидании того момента, когда они найдут меня и убьют.
И этот момент настал.
Лучи фонариков впились в меня словно маленькие, безволосые зверушки.
Грохочущие башмаки обступили со всех сторон. Мачете засвистали в воздухе.
Вонзились в доски. Нарезали меня на ломтики. Со страшным треском раскололи мой череп. Порубили меня на кубики. Истолкли в фарш. В кашу. В жижу. И ни писка протеста не вырвалось из моих уст.
И тогда, из пучины нашинкованного мяса, моя во всех отношениях совершенная и бессмертная душа воспарила, дабы прильнуть к Его небесной груди к Его небесной груди к Его небесной груди. Но он не настал, этот момент. Не настал.
— Вот он, заполз в щель под мостом! — воскликнул то ли Пронт, то ли Сэл, присев на колено и сжимая в руке мерцающий фонарик Приложив глаз к щели в настиле, он рассмотрел меня за сплетением балок.
— О Боже! Да он голый! Смотри как лыбится, извращенец херов! — выдохнул то ли Пронт, то ли Сэл, и в этот миг колючее острие моего серпа проскользнуло в щель между досками и вонзилось в его толстую ухмыляющуюся харю по самую рукоять, а затем скользнуло назад, оставляя за собой расколотую на две части, исходящую криком маску.
Но и этот момент тоже не настал. Нет, не настал.
— Да никто там на хрен не дышит, болван. Пошли отсюда, — сказал Сэл, и вся компашка развернулась, чтобы направиться к машинам.
