Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)
Я ничего не сказала Санюлям о своем открытии. А вечером перед нами, как обычно, простучала каблучками прекрасная фея, оставляя за собой шлейф цветочного аромата.
Второй этаж мы окрестили «светофором», потому что три входных двери были окрашены в желтый, зеленый и красный цвет. Самой интересной я считала зеленую: из нее всегда выходила с карманами, набитыми печеньем, конфетами и сушеными фруктами. Здесь жила тетя Дуся. У нее было много самой разнообразной родни, поэтому тетя Дуся все время проводила на кухне, готовя бесконечные завтраки, обеды и ужины. Я надолго запомнила, как ее дочь Леночка выходила замуж.
…Во дворе творилось что-то невообразимое: все соседи высыпали на улицу и протянули белые ленты от подъезда к деревьям, от деревьев – к песочнице и вновь к подъезду, замкнув таким образом пространство. Невеста оказалась в оцеплении. Все шумели, смеялись, горланили песни. Леночка в нарядном белом платье, но такая же застенчивая и некрасивая, пряталась за спинами родственников, изо всех сил сдерживая слезы. К дому подъехала машина кофейного цвета и загудела, как пароход, наткнувшись на препятствие.
– Выкуп! Выкуп! – кричали все, и громче остальных – наш красноносый дворник.
Из машины появился жених в таком же кофейном костюме, с неровным, словно перебитым носом (позже мы узнали, что он боксер) и деловито, без улыбки, раздал всем печенье, конфеты, а взрослым что-то еще, отчего все пришли в неописуемый восторг. Леночку повели к машине. Тетя Дуся страшно зарыдала от счастья. Последнее, что я увидела – испуганные Леночкины глаза за стеклом «жигулей». Свадьбу играли в доме жениха. А у нас во дворе в тот вечер было особенно тихо, ветер гонял по площадке конфетные фантики и развивал обрывки лент. Потом о Леночке все позабыли. А летом я увидела ее вновь на скамейке перед домом: она грелась на солнце и напоминала толстую рыжую кошку с остановившимся взглядом. Она послала меня за булочкой и, не поблагодарив, жадно проглотила ее. И я подумала, что, наверное, очень скучно быть женой боксера…
В квартире с красной дверью жила Сэра – очень красивая женщина, похожая на цыганку. Сэра жила одна, но иногда ее навещал бывший муж. И по всему подъезду разносился его пьяный голос и удары в дверь. Сэра была неприступна. Тогда он становился под ее балконом и до глубокой ночи пел романсы про «очи черные» и про то, как они «сгуби-и-или» его.
Иногда, подкараулив Сэру на улице, он ее бил. И все мужчины нашего двора выбегали спасать Сэру, а потом долго толпились вокруг нее, плачущей и поправляющей на смуглом плече разорванное крепдешиновое платье, пока жены не разбирали их по домам.
К Сэре я заходила нечасто. Зато в квартиру с желтой дверью меня тянуло словно магнитом – там жил Колька. Он переехал к своей бабушке совсем недавно…
Колька был первым мальчиком, поцеловавшим мне руку. Впрочем, о нем я еще расскажу – позже. Его время пока не пришло…
Словом, дел и впечатлений было невпроворот, и Дверь стала одной из многочисленных составных моей тогдашней жизни, не более того. Разве я могла знать, что такая Дверь есть не у всех?..
* * *…Третий этаж был последним и самым родным – там жила моя семья. Наши двери считались лучшими во всем доме – сначала они были обычными, деревянными, как у всех. Но однажды пришел мастер и обил их синим дерматином, да к тому же еще и украсил кружками, вырезанными из обрезков в виде роз. Я все время выбегала на лестничную площадку, чтобы потрогать эдакую красотищу, и однажды даже лизнула розу языком. Она оказалась шершавой и кисловатой на вкус. Невкусной, в общем…
У нас было две комнаты, но больше всего я любила сидеть в подъезде на перилах. Я удобно устраивалась в их закруглении между этажами и листала книжки. Это было в сто раз удобнее стула, дивана и даже – бабушкиного кресла! Сидя на лестничном пролете, я с любопытством посматривала на железную лестницу, ведущую к чердачному люку. Меня страшно манил этот люк! Страх и любопытство боролись в моей жаждущей приключений душе, и я придумала план проникновения в запретное место.
Однажды вечером, не предвещавшим ничего плохого, Саня забрался на самый верх железной лестницы и пристегнулся к перекладине ремнем, который я утром стащила из отцовского шкафа. Саня изо всех сил уперся головой в люк и с трудом приподнял его. Мы с Сонькой поспешили ему на помощь и втроем кое-как откинули тяжелую металлическую крышку. Пока Саня отстегивался, а Сонька поправляла свой огромный бант (без него она вообще никогда не появлялась на улице), я первой ступила на чердак…
И онемела. Это была сцена – просторная, пронизанная тонкими лучами света, в которых стояла сверкающая пыль. В моей взлохмаченной голове уже рождалась музыка. Забыв о грязных шортах (ибо на мне уже была воображаемая белоснежная юбка-пачка), я принялась танцевать так, как это делали балерины в телевизоре. Я совершала неимоверные прыжки, вертелась волчком, становилась на цыпочки, с грацией новорожденного слоненка порхала по всему пространству, вздымая тучи пыли. Завороженные Санюли только открыли рты.
В разгар представления крышка люка, который предусмотрительный Саня закрыл, угрожающе приподнялась. Я поспешила спрятаться за нею, а Санюли так и застыли перед этой, все шире раздвигающейся, пастью. В ее отверстии показалась голова Савелия Семеновича – вредного деда из соседнего подъезда.
– Это что за безобразие? – заорал он на близнецов. – Они здесь бегают-прыгают, а у людей потолки ходуном ходят! Хулиганье! А ну-ка давай отсюда, живо!
Из своего укрытия я делала отчаянные знаки Санюлям не выдавать меня мерзкому типу – единственному из всех жильцов, у которого никогда нельзя было выпросить и стакана воды!
Перепуганные неожиданным вторжением, близнецы покорно спустились вниз. А потом я услышала неприятный звук – скрежет металла по металлу: дед запирал люк на висячий замок… Так я стала узницей. Через много лет, представляла я, мой пожелтевший скелет найдут археологи: я буду сидеть в гордой позе, со сжатыми от бессилия кулаками, словно пират на затонувшем корабле…
Не торопясь и изо всех сил стараясь не разреветься, я обследовала все мыслимые лазейки и обнаружила, что круглое слуховое окно расположено как раз над нашим балконом. Нужно только осторожно вылезти, удержаться над ним на вытянутых руках и правильно рассчитать прыжок!
…Бабушка, мирно читавшая книгу в кресле перед балконом, закричала так, что мне захотелось вернуться обратно на чердак. На этот крик сбежались остальные. И я испытала на себе вес подзатыльников и сладость поцелуев. А потом, наказанная, весь вечер отбывала повинность в коридоре перед ведром с теплой водой и горой обуви. С тех пор мыть обувь стало моей обязанностью. Мне это даже понравилось.
Я готова была мыть ее еще лет двадцать. Но все закончилось гораздо раньше…
* * *…Все детство я жила посреди моря, усеянного грядами островов. С возрастом, когда река времени мелеет, эти острова сливаются в одно скучное плато, которое прочным монолитом тянется за горизонт. А пока каждый остров имел свою историю…
Например, о том, как я мечтала сниматься в кино или как нашла на улице и принесла в дом «подкидыша», который оказался ребенком вполне приличной женщины, оставившей его на минутку у молочного магазина… О том, как дралась с мальчишкой на пять лет старше себя, о кладбище для выпавших из гнезда птенцов, о дрессировке стрекоз, привязанных ниткой за лапку, о поисках волшебной палочки, о воровстве арбузов из торговой палатки, о первом вранье и последнем уроке музыки, о запахе новогодней елки и вкусе «фирменного» рисового супа, в котором кружились золотые луны постного масла…
Санюли были со мной долго, целую вечность – они так же, как и я, перебирались с острова на остров. Саня первым захотел поскорее попасть на «взрослую» равнину, потому что понял, кем будет в этой жизни.
– Я буду летчиком! – вдруг заявил он, когда мы сидели на скамейке перед домом и во все горло распевали военные песни.
Мы с Сонькой онемели. Саня будет летчиком! Он это уже решил, как взрослый.
– И я… – подхватила было Сонька своим капризным голоском, но, заметив мой вспыхнувший взгляд, осеклась на полуслове.
Я сплюнула сквозь выпавший зуб прямо в муравейник и небрежно перевела разговор:
– А мой папа – Чапаев!
Недавно я посмотрела фильм об этом герое Гражданской войны, и когда он тонул в реке, а я уже собиралась разреветься, мой отец подмигнул и сообщил таинственным шепотом:
– Не плачь. Чапаев – это я… Только это – тайна, договорились?
Я оцепенела от счастья и поклялась молчать. И вот теперь, когда Саня поразил нас «летчиком», я решила – пора.
Санюли перестали дышать.
– Докладывай, – по-военному приказал Саня.
