Джонатан Эймс - Дополнительный человек
– Как у вас дела? Как социальная жизнь?
– Люди умирают, на их место приходят другие, но не такие интересные… Ты разморозил холодильник?
– Нет…
– Постарайся сделать это. Там наверняка есть стейк. Мы могли бы съесть его, когда я вернусь. Мясо можно замораживать на долгое время… Как поживают блохи?
– Не видел ни одной.
– Может быть, этот инцидент исчерпан. Я замочил их в океане.
– Как ваш ишиас?
– Его вылечило солнце, тепло и бесплатные обеды. Какая у вас погода?
– Очень холодно, но в квартире, пожалуй, даже перегрето.
– Не сомневаюсь. Вся культура перегрета.
– У вас много приглашений?
– Да, намного больше, чем заслуживаю, учитывая, что я никогда никого не развлекаю. Обычно у меня четыре обеда в неделю и три вечеринки с коктейлями. Это очень хороший сезон. А на вечеринках с коктейлями достаточно еды, чтобы посчитать их за обеды.
– Вы ладите со своей подругой-леди?
– О да, мы с ней – хорошая компания. Она в кресле на колесиках. Мы катаемся довольно быстро. Обедаем в клубе «Эверглейдс». Но после этого она слишком устает, чтобы участвовать еще в чем-то, так что у меня полно времени для отдыха. Тут раз была суматоха. Одна из официанток в «Эверглейдсе» сказала кому-то: «Наслаждайтесь!» Поднялся ужасный шум. Предполагается, что персоналу это делать непозволительно.
– Женщину уволили?
– Строго предупредили.
– Вы видели Лоис или Лагерфельд?
– Конечно нет. Они никуда не могут получить приглашения.
– А Вивиан Кудлип там?
– У нее целый этаж в «Колони-клубе». Теперь она ездит в кресле на колесиках. Это случилось несколько дней назад, но, к счастью, не навсегда. Инфекция в бедренном протезе. Я возил ее в танцзал в «Ay-бар»; мы наехали колесом на ногу арабскому гонщику, но он очень мило к этому отнесся. На следующий день об инциденте упомянули в газетах, не о ноге араба, а о том, что я вез Вивиан, и я немедленно получил несколько приглашений от других дам в инвалидных креслах.
– Нашли машину?
– Нет, беру взаймы у Бетти и ради моциона езжу на велосипеде.
Я хотел было сказать ему, что он отлично выглядел на велосипеде, когда был молодым, но тогда я должен был бы признаться, что смотрел его альбом, что было сродни чтению чужого дневника.
Вместо этого я спросил у Генри номер его телефона и мы обсудили счета от электрика и компании кабельного телевидения, которые были просрочены, хотя я уже заплатил свою долю Генри. Он велел послать по каждому счету десять долларов, чтобы нам не отрезали свет и телевидение. Обсудив дела, он спросил, как я поживаю.
– После работы выпивал с молодой женщиной в отеле «Барбизон», – солгал я. Сегодня был настоящий день вранья.
– Надел презерватив?
– Мы просто выпили, – сказал я, оскорбленный за Мэри. – Она очень хорошая девушка.
– В последний раз, когда ты выпивал с девушкой, это был трансвестит, у которого не хватило денег на трамвай.
– Сегодня была настоящая девушка, и очень хорошенькая.
– Это совсем другое дело… Есть ли тебе еще что продекларировать?
– Без вас так одиноко…
– Предполагалось, что ты ответишь словами Уайльда, когда ему задали вопрос американские иммиграционные службы.
– Я не знаю, что он сказал, – безропотно ответил я. С Генри я был вечным студентом, который никак не может угодить своему наставнику.
– Надеюсь, что ты, во всяком случае, знаешь, кто такой Уайльд. Он сошел с корабля, и его спросили: «Есть ли вам что декларировать?» Он ответил: «Только мой гений». Это были его первые слова в Америке. Значит, вот мы где. Так где мы? Увидимся через месяц, в первую неделю марта. Не кури в кровати.
– Вы знаете, что я не курю.
Но Генри уже повесил трубку.
Отто Беллман забирает свою почту
На следующий вечер, вскоре после того, как я вернулся домой с работы, снова зазвонил телефон. Мэри? Мое сердце забилось в ожидании чуда. Может быть, она переменила свое мнение, захотела как-нибудь вечером пойти со мной выпить.
– Алло, – сказал я.
– Вы Луис?
– Да.
– Я – Отто Беллман. Я жил у Генри. Я внизу с Гершоном. Генри уехал, не так ли?
– Да.
– Есть какая-нибудь почта для меня?
– Есть.
– Я хотел бы сейчас зайти и забрать ее.
– Хорошо, – сказал я. – Поднимайтесь.
Генри складывал почту Отто в холодильник рядом со старым пакетом засохшей коричневой морковки. Положить ее куда-либо еще означало навеки потерять. Генри не звонил своей подруге Вирджинии, чтобы сообщить Беллману о почте, потому что не желал с ним разговаривать, но выбросить ее вон ему не позволяла совесть.
Я чувствовал сердцебиение, когда вытаскивал пачку конвертов, притулившихся рядом с пакетом морковки. Наконец я встречусь со знаменитым Беллманом. Он был для Генри профессором Мориарти, мраком его жизни, виновником всего: потерянной маски для глаз, пропавшей пьесы, украденных друзей, дьявольских соблазнений и общего морального разложения.
Беллман постучал, и я впустил его. У меня возникло непреодолимое желание ударить его (верный сквайр Луис, защитник Генри!). Мы пожали руки, мои пальцы коснулись его ладони; это было одно из неприятных рукопожатий, он едва не сломал мне пальцы. Швейцарский горец.
– Приятно познакомиться с вами, новый жилец Генри, – сказал Беллман. – Где же моя почта?
Я вручил ему конверты. Он взял их, прошел в гостиную и сел на стул-трон Генри в углу. Я подумал, что это неуважительно. Было непривычно видеть кого – то еще сидящим там.
Я сел на белую кушетку и изучал Беллмана, пока он перебирал свою корреспонденцию. У него были песочно-белокурые волосы и приятное лицо со вздернутым носом и темными бровями. Поскольку он склонился над почтой, я видел линию тощего выпирающего горба размером с половину мускусной дыни за его правым плечом. Он не был по-настоящему горбуном, как говорил Генри, у него было что-то вроде выступа на спине. Генри также говорил, что у него профиль как у Брижит Бардо, и я действительно заметил некоторое сходство в темных бровях.
Беллман быстро открыл и прочитал одно Из писем; а потом сказал:
– Никогда не забуду это место. Одно из самых грязных, в которых я когда-либо жил.
– Ну, плата невысока, как вы знаете, – защищаясь, ответил я.
– Что вы думаете о Генри? – спросил Беллман, и на его лице появилась ироническая ухмылка, а глаза блеснули. Он приглашал меня сговориться и посплетничать с ним. Мне же следовало спросить его о пропавших пьесах, ждущих своей постановки в Югославии.
– Я его очень люблю, – сказал я.
Этот ответ поставил Беллмана на место.
– Он большой оригинал, не так ли? – сказал он, не давая мне продолжить. – Маска для сна – это очень оригинально. Танцы – очень оригинально. Он ходит на вечеринки со своей коллегой Лагерфельд, но их никуда не приглашают. Она тоже большая оригиналка. Мы с Генри пять или шесть раз ходили в оперу. Знаете, он никогда не берет билетов. Но хочет только самого лучшего. Очень оригинально.
– Знаю. – Я уже немного остыл. – Мы тоже туда ходили. Видели Паваротти. – Генри водил Беллмана в оперу шесть раз за шесть месяцев их совместного проживания. А мы за мои четыре месяца были там только однажды. Я ревновал и чувствовал себя презренным.
– Не кажется ли вам, что Генри гомосексуалист? Я так до конца и не был в этом уверен, – сказал Беллман.
Меня поразила прямота этого вопроса. В нем чувствовалось искушение. Неожиданно мне захотелось поговорить с Беллманом по душам. Узнать, что он думает о сексуальности Генри, сговориться и посплетничать, в конце концов. Было бы таким облегчением поговорить об этом с кем-то. л почти пошел на это, но в последний миг остановил себя. Я не хотел шептаться у Генри за спиной. Я решил морально задавить Беллмана.
– Когда доходит до секса, я верю в свободу выбора. Свободу выбора в сексе и почтовом мошенничестве.
– Что такое почтовое мошенничество?
– Когда вы крадете почту или делаете незаконные вещи при помощи почты.
– Я думал, Генри украл мою почту.
– Он никогда бы такого не сделал, – сказал я.
– Почему она холодная?
– Он держал ее в безопасном месте – в холодильнике.
– Видите, очень оригинально.
У Беллмана был хороший английский, но он слишком напирал на слово «оригинальный». Я не знал, как выдворить его, так что продолжил беседу.
– Как я понял, вы женитесь, – сказал я.
– Да. Женюсь на Вирджинии в мае. Генри этого не одобряет, я знаю. Он считает, что я должен ему двадцать семь долларов за телефон. Это не так, но я сказал, что отдам ему деньги. Он не хочет их брать. Я все еще хочу, чтобы он был моим шафером. Он познакомил нас, и он был первым человеком, которого я встретил в этой стране.
– Вы просили об этом Генри?
– Нет. Я попрошу его, когда он вернется с каникул.
Это убило бы Генри. Если он скажет «нет», то оскорбит Вирджинию и ее родителей и попадет в ужасную переделку.
– Почему бы вам не попросить Гершона? – спросил я. – Разве он не добрый ваш друг?
