Ирвин Шоу - Вечер в Византии
Он с надеждой взглянул на высокого африканца, сидевшего через проход, но тот смотрел в другую сторону. Заработали двигатели, их дьявольский рев надежно приглушала звуконепроницаемая обшивка. Еще до того, как самолет начал выруливать на взлетную полосу, Крейг принял две таблетки снотворного. Если он разобьется, то разобьется без волнений.
Он дождался обеда и лишь после этого принялся за письмо Энн. Он знал, что письмо это не прибавит ему аппетита.
Письмо было без даты и без обратного адреса. Начиналось оно словами: «Дорогой папа».
Дорогой папа надел очки. Почерк у Энн и вообще-то неразборчивый, а тут — просто невозможный. Можно было подумать, что она писала на ходу, сбегая с крутого холма:
«Дорогой папа!Я трусиха. Я знала, что ты не одобришь, станешь спорить, переубеждать меня, и я боялась, что в конце концов переубедишь, поэтому и пошла по пути трусов. Но ты прости меня. Люби меня и прости. Я с Йеном. Я долго об этом думала…»
«Долго! — усмехнулся Крейг. — Три дня? Пять? Впрочем, когда тебе двадцать лет, то пять дней — срок, очевидно, достаточный, чтобы решить, как испортить себе жизнь. Не помню, как это было со мной».
«Не стану вдаваться в подробности, — продолжала она. — Скажу только, что в тот вечер в ресторане, когда м-р Мэрфи так ужасно обошелся с Йеном, я испытала такое чувство, какого еще не испытывала ни разу в жизни. Назови это любовью. Мне все равно, как это называется, но я это почувствовала. Не думай, что тут дело в поклонении писателю, книгами которого я восхищаюсь. И это не детское увлечение. Что бы ты ни думал, я из детского возраста уже вышла. И я не ищу себе другого отца, хотя уверена, что ты так и сказал бы, если бы я осталась поговорить с тобой. У меня уже есть отличный отец. К тому же Йену всего сорок лет — посмотри на себя и на Гейл Маккиннон».
«И поделом мне, — подумал Крейг. — Получил сполна». Он попросил у стюардессы виски с содовой. Такие письма без спиртного читать нельзя. Он посмотрел в окно. Долина Роны была скрыта облаками. Облака такие плотные, что, кажется, можно выпрыгнуть из самолета и поплыть по ним. Стюардесса принесла виски, он отхлебнул и снова углубился в чтение:
«Не думай, что я против твоего романа с Гейл. Я целиком — за. После всего, что ты пережил с мамой, я не стала бы упрекать тебя, даже если бы ты сошелся с какой-нибудь бородатой леди из цирка. А Гейл — господи! — да это такой человек, лучше я в жизни не встречала. Более того, она мне сказала, что влюблена в тебя. Я ей, конечно, ответила, что в тебя все влюблены. И это — почти правда. Как ты поступишь с той дамой в Париже — дело твое. Так же как Йен — дело мое.
Я знаю, знаю, что ты скажешь. Он слишком стар для меня, он пьяница, он беден, вышел из моды, не самый красивый в мире мужчина и был трижды женат».
Крейг грустно улыбнулся. Точный портрет человека, в которого влюблена его дочь.
«Все это я приняла во внимание, — продолжала Энн. — У меня с ним был долгий серьезный разговор».
«Как это она успела?» — с удивлением подумал Крейг. В ту ночь, когда он увидел, как она выходила из отеля на пляж? После того как встала с постели, представив «убедительное доказательство» Бейарду Пэтти? Он почувствовал боль в затылке. Надо принять аспирин.
«Перед тем как согласиться уйти к нему, — читал он дальше, так и не приняв аспирина, — я поставила свои условия. Я молодая, но я не идиотка. Я взяла с него обещание, что он бросит пить, во-первых, и, во-вторых, вернется в Америку… Оба обещания он намерен выполнить. Ему нужна такая женщина, как я. Ему нужна я. Нужно, чтобы его уважали. Он гордый человек, и жить так, что все над тобой насмехаются и ты сам насмехаешься над собой, дальше нельзя. Сколько может выдержать человек за свою жизнь таких сцен, как та, что произошла в ресторане?»
«Бедная моя девочка, — подумал Крейг. — Сколько было до тебя женщин, которые погубили себя, вообразив вот так же, что они — и только они — могут спасти писателя, музыканта, художника. Вот оно, страшное воздействие искусства на воображение женщины».
«Ты — совсем другое дело, — писала Энн. Ты не нуждаешься ни в чьем уважительном отношении. Ты в двадцать раз сильнее Йена, и я прошу тебя быть к нему снисходительным. Зная тебя, я уверена, что в конце концов ты проявишь к нему снисхождение.
В сущности, секс — это жутко запутанное дело. Ты-то знаешь лучше кого бы то ни было».
Крейг, прочитав эти слова, кивнул. Но одно дело — изрекать подобные истины в сорок восемь лет и другое — в двадцать.
«Я знаю, что скверно обошлась с беднягой Бейардом. Должно быть, он уже разыскал тебя и рыдает у тебя на плече. Но там были чисто плотские отношения…»
Крейга покоробило от этих слов. Плотские отношения. Странно, что Энн так выразилась. Уж не помогал ли ей Уодли писать это письмо?
«А одной плоти мало, — разбирал он торопливые каракули. — Если ты уже разговаривал с Бейардом, то, наверно, убедился, что он невозможный человек. Я же не звала его в Канн. Если бы я вышла за него замуж, как он упрашивал (он так настаивал, что я готова была взвыть), то в конце концов превратилась бы в его жертву. А я не хочу быть ничьей жертвой».
«Когда-нибудь, — подумал Крейг, — я составлю для нее перечень: тысяча легчайших способов стать жертвой».
«Не сердись на бедного Йена за то, что мы вот так скрылись. Он хотел дождаться тебя и сообщить о нашем решении, и мне стоило огромного труда уговорить его не делать этого. Не ради него, а ради меня. Сейчас он словно одурманенный. Говорит, что от счастья. Он считает меня какой-то особенной и говорит, что полюбил меня в первый же день на пляже. Говорит, что я абсолютно не такая, как другие женщины, которых он знал. И говорит, что даже не мечтал, что я когда-нибудь взгляну на него. Уже два дня, как он не притрагивается в спиртному. Даже когда мы были еще в Канне. Говорит, что для него это — мировой рекорд. Я прочла часть книги, которую он пишет, она замечательная, и если он не начнет пить, то это будет лучшее из всего, что он до сих пор написал. Я убеждена. О деньгах не беспокойся. Я поступлю работать, да еще ведь есть проценты с денег, которые лежат в банке, так что проживем, пока он не закончит книгу».
Крейг застонал. Африканец с обрядовыми шрамами вежливо взглянул на него. Крейг улыбнулся, давая понять, что нет причин для беспокойства.
«Извини, что огорчаю тебя, — продолжала Энн, — но я уверена, что потом ты и сам будешь рад за меня. Я за себя рада. А у тебя есть Гейл. Хотя с Гейл все сложнее, чем ты думаешь».
«Не я, а ты думаешь». Крейг еле сдержался, чтобы не ответить письму вслух.
«Она поведала мне длинную историю своей матери, но у меня нет времени рассказывать. Тем более что она сама собирается все тебе объяснить. Как бы там ни было, я уверена, что тут для тебя нет ничего компрометирующего. Я действительно уверена, папа. Хотя Йен со мной рядом, я до сих пор ужасно трушу и не решаюсь сказать тебе, куда мы едем. Страшусь даже мысли о встрече с тобой и о том, что ты начнешь осуждать меня в своей обычной рассудочной и суровой манере. Но как только мы устроимся в Штатах, я дам тебе знать, и тогда ты сможешь навестить нас и своими глазами увидеть, что у нас все в порядке. Пожалуйста, папа, люби меня так же, как я люблю тебя.
Энн. Р. S. Йен шлет тебе сердечный привет».Сердечный привет. Чтобы не тревожить африканскую чету, Крейг сдержал стон. Он аккуратно сложил письмо и сунул в карман. Пожалуй, стоит перечитать его.
Он представил себе Йена Уодли в постели с Энн.
— Мисс, — обратился он к проходившей мимо стюардессе, — у вас есть аспирин?
17
Белинда Коэн, секретарша, ждала его у выхода из таможни. Он заметил, что за то время, пока они не виделись, она не утратила склонности к пестрой, кричащей одежде. Она прослужила у него двадцать три года, но ему казалось, что с годами она ничуть не меняется. Он поцеловал ее в щеку. По-видимому, она была довольна его приездом. Он чувствовал себя виноватым, потому что не ответил на два ее последних письма. Да и можно ли не чувствовать себя виноватым, встречаясь с женщиной, отдавшей работе у тебя двадцать три года своей жизни?
— Я заказала лимузин, он нас там дожидается, — сказала Белинда. Ей было лучше, чем кому-либо, известно, что ее хозяин давно уже не получает тех доходов, какие получал когда-то, но она была бы поражена, если бы он сказал, что может доехать и в такси. Когда дело касалось их престижа, она становилась болезненно чувствительной. Она поднимала по телефону скандалы, если узнавала, что рукописи, присылаемые в контору агентом-посредником, уже успели побывать в другом месте.
День был сырой и душный. Пока машина добиралась до них, заморосил дождь. Хмурясь, Крейг поправил на голове шляпу. Голоса пассажиров, заполнявших частные машины и такси, казались ему грубыми и раздраженными. Заплакал чей-то ребенок, и это действовало на нервы. Он чувствовал себя усталым, аспирин не принес ему облегчения.
